Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

• Название: История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

В настоящий том входит вторая книга известного романа У.Теккерея "Пенденнис". Это, несомненно, один из лучших английских романов XIX века. Он привлекает глубоким знанием жизни и человеческой природы, мягким юмором и иронией, интересно нарисованными картинами английской действительности. Перевод с английского и комментарии М.Лорие.

---

Вместе с мистером Сибрайтом квартировал мистер Бангхем, любитель спорта, женатый на богатой вдове. Мистер Бангхем не имел практики, в квартиру заглядывал дай бог три раза в триместр, уезжал на сессии по тем неисповедимым причинам, по которым юристы этим занимаются, — и комната его служила большим подспорьем Сибрайту, когда тот приглашал к обеду друзей. Должно признаться, что эти два джентльмена не имеют к нашей повести ни малейшего касательства и, вероятно, больше в ней не появятся; но, поднимаясь к Пену, мы не могли не заглянуть к ним в дверь, благо она стояла отворенная: так, когда нам случается бывать на Стрэнде, или в клубе, или даже в церкви, мы не можем не заглянуть мимоходом в лавки, или в тарелку к соседу, или под шляпки женщин, сидящих на ближайшей скамье.

Спустя много, много лет после описываемых нами событий Лора призналась однажды, краснея и весело смеясь, что читала некий нашумевший в свое время французский роман; и когда ее муж удивленно спросил, как могла попасть ей в руки такая книга, отвечала, что было это в Темпле, когда она жила в квартире мистера Сибрайта.

— И еще в одном грехе я тогда не созналась, — добавила она. — Я как-то открыла лакированную картонку, которая там стояла, вынула из нее ужасно смешной парик, надела его и смотрелась в зеркало.

Что если бы в такую минуту Пэрси Сибрайт вошел в свою спальню? Что бы он сказал, этот галантный плут? Как померкла бы прелесть всех его нарисованных красавиц в причудливых нарядах перед этой, живой! Ах, давно миновали эти дни, — когда Сибрайт был еще холост и не сделался еще судьей графства — когда люди были молоды — когда почти все были молоды. Теперь молоды другие, а наше время прошло.

Едва ли Пен был очень уж болен в ту пору, когда мисс Лора примеривала парик; иначе, хоть она почти совсем охладела к своему кузену, простое чувство приличия не позволило бы ей шалить и наряжаться.

Но за последние дни случилось много такого, что могло оправдать ее веселость, и в Темпле, вокруг постели Пена, собрался целый кружок наших друзей и знакомых. Во-первых, из Фэрокса прибыла Марта, служанка миссис Пенденнис: ее вызвал майор, справедливо полагая, что это пойдет на пользу и матери и сыну, которым постоянное присутствие миссис Фланаган (чаще прежнего черпавшей духовное утешение в бутылке) едва ли могло быть приятно. Итак, Марта приехала и принялась ухаживать за своей хозяйкой, и только тогда миссис Пенденнис, ни разу до тех пор не отдыхавшая, с благодарным сердцем покинула сына и улеглась поспать на соломенном тюфяке Уорингтона, среди его книг по математике.

Правда, к этому времени в состоянии Артура уже произошла заметная перемена к лучшему. Лихорадка отступила перед микстурами, мушками и ланцетом доктора Бальзама и если еще возвращалась, то редко и ненадолго; бред сменился ясностью мысли; настал день, когда Пен нежно расцеловал мать за то, что она к нему приехала, позвал к себе Лору и дядюшку (обоих, каждого по своему, поразил его изможденный вид, его исхудавшие руки, провалившиеся глаза, впалые, обросшие щеки и слабый голос) и, пожав им руки, ласково их поблагодарил; а когда Элен выставила их из комнаты, погрузился в крепкий сон и проспал шестнадцать часов; проснувшись же, заявил, что сильно проголодался. Тяжко болеть, когда о еде и подумать противно, зато как приятно поправляться и ощущать голод — настоящий голод! Увы! С годами радости выздоровления, как и другие радости, теряют свою остроту, а потом… потом приходит та болезнь, от которой уже не выздоравливают.

Тот же счастливый день ознаменовался еще одним приятным событием. В рабочую комнату друзей ворвались сперва густые клубы табачного дыма, а затем высокий детина с сигарой в зубах и саквояжем под мышкой — Уорингтон, примчавшийся из Норфолка в ответ на письмо, которое ему догадался послать мистер Бауз. Правда, письмо не застало его дома, и восточные графства в то время еще не могли похвалиться железной дорогой (просим читателя отметить, что анахронизмы мы допускаем только умышленно, в тех случаях, когда смелая перестановка событий во времени содействует утверждению какой-нибудь важной нравственной истины); словом — Уорингтон, вместе с прочими счастливыми предзнаменованиями, появился только в тот день, когда стало ясно, что дело пошло на поправку.

Он отпер дверь своим ключем и не особенно удивился, обнаружив, что квартира его больного друга отнюдь не пуста и что в одном из кресел смирно сидит его старый знакомый — майор и слушает или делает вид, что слушает, как молодая девушка мягким, низким голосом читает ему вслух пьесу Шекспира. При появлении рослого мужчины с сигарой и саквояжем девушка вздрогнула, умолкла и отложила книгу. А он покраснел, швырнул сигару в прихожую, снял шляпу и отправил ее следом за сигарой, а сам, подойдя к майору, стал трясти ему руку и расспрашивать об Артуре.

Майор отвечал бодрым, но чуть дребезжащим голосом — удивительно, до чего волнение его состарило! Коекак ответив на рукопожатие Уорингтона, он начал рассказывать ему новости: кризис миновал, к Артуру приехала мать со своей воспитанницей, мисс…

— Можете ее не называть, — с воодушевлением перебил Уорингтон, радостно возбужденный доброй вестью об Артуре… — Можете не называть себя, я сразу понял, что это Лора.

И он протянул ей руку. Он смотрел на нее, говорил с ней, а глаза под косматыми бровями светились нежностью и голос срывался. "Так вот она — Лора!" — кажется, говорил его взгляд. "Так вот он — Уорингтон, — отвечало сердце великодушной девушки, — вот он, герой Артура, храбрый, отзывчивый, приехал за сотни миль выручать друга!" Но вслух она только сказала: "Благодарю вас, мистер Уорингтон", — и, вся зардевшись, еще успела порадоваться, что лампа у нее за спиной и раскрасневшееся лицо в тени.

Пока они так стояли друг против друга, дверь из спальни Пена неслышно отворилась, и Уорингтон увидел еще одну леди: взглянув на него, она обернулась к кровати и, подняв руку, сказала: "Тсс!"

Элен хотела предостеречь Пена, но он тут же крикнул еще слабым, но веселым голосом: "Входи, Молодчага! Входи, Уорингтон. Я сразу узнал, что это ты, дружище, по дыму". И протянул ему худую, дрожащую руку, а на глазах у него выступили слезы — так он обрадовался и так еще был слаб.

— Я… прошу прощения за сигару, сударыня, — произнес Уорингтон, вероятно впервые в жизни устыдившись своей греховной склонности к табаку.

— Да благословит вас бог, мистер Уорингтон, — только и ответила Элен.

На радостях она готова была расцеловать Джорджа. И, однако, дав друзьям время для короткого, очень короткого свидания, счастливая, но неумолимая мать выслала Уорингтона в гостиную, к Лоре и майору, которые так и не возобновили чтение "Цимбелина" с того места, на котором их застал законный хозяин квартиры.

Глава LIII Выздоровление

Теперь мы почитаем своим долгом сообщить публике, читающей эту правдивую повесть, о некоем обстоятельстве, пусть и весьма нелестном и даже позорном для главного героя романа. Когда Пенденнис заболел горячкой, он в какой-то мере страдал и от мук любви; но когда он начал поправляться (после того как ему, согласно предписаниям доктора, пускали кровь, и обрили голову, и облепляли его мушками, и пичкали лекарствами), — короче говоря, когда телесная болезнь прошла, оказалось, что сердечный недуг тоже покинул его, и теперь он был влюблен в Фанни Болтон не больше, чем мы с вами, а ведь мы люди слишком разумные или слишком нравственные для того, чтобы позволить себе увлечься дочкой какого-то сторожа.

Он смеялся про себя, когда, лежа в постели, думал об этом, втором своем исцелении. Фанни Болтон ничего больше для него не значила; он только диву давался, как могла она что-то для него значить, и по привычке анатомировал свою умершую страсть к бедной маленькой сиделке. Почему всего несколько недель назад он так из-за нее терзался? Ведь она не блещет ни умом, ни воспитанием, ни красотой — есть сотни женщин красивее ее. Дело не в ней — это в нем угасла страсть. Она-то осталась прежней, изменились глаза, которые ее видели, а теперь — увы! — не так уж и хотят видеть. Она — милая девочка, и все такое, но что до чувств, обуревавших его еще так недавно, — они улетучились под действием тех же пилюль и ланцета, что выгнали лихорадку из его тела. И Пенденнис испытывал огромное облегчение и благодарность (чувство несколько эгоистичное, как и почти все чувства нашего героя) при мысли, что в минуту величайшей опасности он устоял против соблазна и ему, в сущности, не в чем себя упрекнуть. Не попавшись в ловушку по имени Фанни Болтон, он теперь смотрел на нее из глубин лихорадки, от которой только что поправился, как из пропасти, в которую чуть не упал; однако я не уверен, что самое облегчение, им испытанное, не вызывало в нем чувства стыда. Сознавать, что ты разлюбил, может быть, и приятно, но унизительно.