Виктор Гюго - Наполеон малый

• Название: Наполеон малый
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Прочая документальная литература

Поэт, писатель, драматург, общественный деятель, признанный лидер французского романтизма, классик мировой литературы. Родился в Безансоне, получил классическое образование, в 1822 году опубликовал первый сборник стихов.

В настоящем томе представлены памфлеты Виктора Гюго "Наполеон Малый" и "История одного преступления", написанные в 1852 году.

---

Добавим еще, что и этот тоже хочет быть императором. Однако наше сравнение все же несколько хромает, и вот почему: ведь одно дело — завоевать империю, другое — захватить ее жульничеством.

Как бы то ни было, совершенно несомненно, и этого не скроет ничто, даже ослепительный занавес славы и бедствий, на котором начертаны: Арколе, Лоди, Пирамиды, Эйлау, Фридланд, остров св. Елены, — совершенно несомненно, повторяем мы, что Восемнадцатое брюмера — преступление, и Второе декабря еще увеличило это пятно на памяти Наполеона.

Бонапарт охотно разыгрывает социалиста. Он чувствует, что тут ему открывается поле действия, пригодное для его честолюбия. Мы уже говорили, что, сидя в тюрьме, он старался создать себе репутацию демократа. Один факт достаточно характеризует его. Когда он во время своего пребывания в Гаме выпустил в свет книгу «Искоренение пауперизма», книгу, которая как будто ставила своей единственной целью исследовать язву народных бедствий и указать средства ее излечения, он послал этот труд одному из своих друзей с запиской, которую я видел своими глазами: «Прочтите эту работу о пауперизме и скажите, как вы думаете, может ли она принести мне пользу».

Большой талант Луи Бонапарта — его умение молчать.

До 2 декабря у него собирался совет министров, мнивший себя некоей значительной величиной, поскольку он считался ответственным перед Законодательным собранием. Президент председательствовал. Он никогда, или почти никогда, не принимал участия в прениях. В то время как Одилон Барро, Пасси, Токвиль, Дюфор или Фоше держали речь, он «с глубоко сосредоточенным видом, как рассказывал нам один из его министров, делал из бумаги петушков или рисовал человечков на папках с делами».

Прикидываться мертвым — вот на это он мастер. Он безмолвствует, застыв на месте, отвернувшись от своей цели, пока не наступит время действовать. Тут он мгновенно поворачивается и бросается на добычу. Он обнаруживает свои намерения внезапно, неожиданно выскакивая из-за угла с пистолетом в руке, ut fur. [9] А до тех пор — как можно меньше движений. В течение этих трех истекших лет был момент, когда он солидаризировался с Шангарнье, который тоже что-то замышлял. Ibant obscuri, [10] как говорит Вергилий. Франция с некоторой тревогой смотрела на обоих. Что их связывает? Уж не мечтает ли один быть Кромвелем, а другой — Монком? Такая мысль приходила в голову тем, кто их наблюдал. У обоих была одинаковая загадочная манера держать себя, та же тактика неподвижности. Бонапарт не произносил ни слова, Шангарнье не позволял себе ни единого жеста; один не двигался, другой не дышал; казалось, они состязаются, кто лучше изобразит статую.

Впрочем, Луи Бонапарт иногда нарушает молчание. Но тогда он не говорит, он лжет. Этот человек лжет так же, как другие дышат. Он объявляет о каком-нибудь честном намерении, — берегитесь; он уверяет, — опасайтесь; он клянется, — трепещите.

У Макьявелли оказались потомки. Луи Бонапарт — один из них.

Провозгласить какую-нибудь гнусность, которая вызывает всеобщее негодование, тотчас с возмущением отречься от нее, клясться всеми богами, прикидываться честным человеком, — а потом, когда люди перестанут опасаться этой гнусности, ибо все это кажется просто смешным, — осуществить ее. Так он совершил государственный переворот, так он провел проскрипционные законы, так ограбил принцев Орлеанских; так же он будет действовать, когда вторгнется в Бельгию и Швейцарию, да и во всем остальном. Такой у него способ действий: думайте о нем, что хотите, — он этим способом пользуется, находит его удобным, это его личное дело. Его рассудит история.

У него есть свой интимный кружок; он посвящает его в какой-нибудь проект, который кажется не то что безнравственным, — в таких тонкостях там не разбираются, — но неразумным и опасным, опасным для него самого; ему возражают, он слушает, не отвечая, иной раз уступает на два-три дня, потом снова возвращается к тому же и поступает по-своему.

В кабинете Елисейского дворца ящик его письменного стола нередко бывает приоткрыт. Он вынимает из него листок бумаги, читает какому-нибудь министру, — это декрет. Министр соглашается или возражает. Если он возражает, Луи Бонапарт небрежно бросает бумагу в ящик стола, где виднеется целый ворох бумаг — фантазии всемогущего человека, — запирает ящик, кладет ключ в карман и уходит, не сказав ни слова. Министр откланивается и уходит, очарованный таким безоговорочным признанием своей правоты. На другой день декрет появляется в «Монитере».

Иногда за подписью этого министра.

Благодаря такому способу действия он всегда имеет про запас какую-нибудь неожиданность — а это большая сила; не находя в себе самом никакого внутреннего препятствия со стороны того, что у других людей называется совестью, он приводит в исполнение свой замысел наперекор всему, прибегает, как мы уже говорили, к чему угодно и достигает цели.

Иной раз он отступает, но вовсе не из каких-нибудь моральных соображений, а из соображений выгоды. Декреты о высылке восьмидесяти четырех депутатов, опубликованные 6 января в «Монитере», вызвали всеобщее возмущение. Франция была связана по рукам и ногам, но все же она содрогнулась. Второе декабря было еще слишком близко, всякое волнение грозило опасностью. Луи Бонапарт понял это. Через два дня должен был появиться второй декрет о высылке со списком восьмисот имен. Луи Бонапарт распорядился принести ему корректуру «Монитера»; список занимал четырнадцать столбцов официальной газеты. Он скомкал корректуру, бросил ее в огонь, и декрет не был опубликован. Расправа продолжалась без декретов.

В таких делах ему нужны помощники и сотрудники; ему нужны, как он сам выражается, «люди». Диоген искал человека с фонарем в руке; этот разыскивает людей, помахивая банковым билетом. И находит. Сочетание известных душевных свойств создает некую категорию людей, для которых Луи Бонапарт является своего рода естественным центром: они непреодолимо влекутся к нему, повинуясь таинственному закону тяготения, управляющему разумными существами, так же как и космическим атомом. Чтобы предпринять деяние 2 декабря, осуществить и завершить его, ему были необходимы особого рода люди, и они у него были. Ныне он окружен ими; эти люди составляют его двор и его свиту; они прибавляют ему блеска. Некоторые исторические эпохи создают плеяды великих людей, другие эпохи — плеяды негодяев.

Не следует, однако, смешивать эту эпоху — минуту Луи Бонапарта — с девятнадцатым веком; ядовитый гриб растет у подножия дуба, но это не дуб.

Луи Бонапарт добился своего. Отныне в его руках деньги, спекуляции, банк, биржа, кассы, сейфы, а также и все те люди, которым ничего не стоит переметнуться с одной стороны на другую, если для этого нужно всего только перешагнуть через собственную честь. Ему удалось обмануть Шангарнье, проглотить Тьера, сделать Монталамбера своим сообщником, превратить власть в разбойничий вертеп, а государственный бюджет — в доходное поместье. Он пырнул ножом Республику, но Республика подобна богиням Гомера: она истекает кровью, но не умирает. На Монетном дворе чеканят медаль, именуемую «медалью Второго декабря», — в память того, как он хранит верность присяге. Фрегат «Конституция» переименован и называется отныне «Елисейский дворец». Теперь Бонапарт может, когда пожелает, приказать Сибуру помазать его на престол, может сменить свой диван в Елисейском дворце на ложе в Тюильри. А пока что на протяжении этих семи месяцев он выставляет себя напоказ: он произносит речи, празднует победу, председательствует на банкетах, дает балы, танцует, царит, важничает, красуется; он блистает своим безобразием в ложе Французской Оперы, он заставляет величать себя принцем-президентом, он раздает знамена армии и ордена полицейским комиссарам. Когда ему пришлось выбрать эмблему для себя самого, он постеснялся и выбрал орла: скромность стервятника.

VII Вслед за панегириками

Он преуспел. Естественно, что он не испытывает недостатка в славословиях. Панегиристов у него больше, чем у Траяна. Однако поражает одно: среди всех достоинств, которые в нем обнаружили после 2 декабря, и всех похвал, которые ему расточают, нет ни одного слова, которое выходило бы за пределы таких характеристик, как «ловкость», «хладнокровие», «дерзость», «хитрость», «превосходно подготовленная и выполненная операция», «удачно выбранный момент», «строгое соблюдение тайны», «своевременно принятые меры». Превосходно сделанные отмычки — вот что это собственно значит. Все сказанное сводится к этому, за исключением разве нескольких фраз о «милосердии»; но разве не восхваляли великодушие Мандрена, который иногда отбирал не все деньги, и Жана Потрошителя, который иногда убивал не всех путешественников!

Ассигновав Бонапарту двенадцать миллионов, да еще четыре миллиона на содержание замков, сенат, которому Бонапарт ассигновал миллион, поздравляет Бонапарта со «спасением общества», — как в некоей комедии один персонаж поздравляет другого со «спасением кассы».