Николай Крашенинников - Целомудрие

• Название: Целомудрие
• Автор: Николай Крашенинников
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

«Слишком много скрывалось у нас и замалчивалось из того, чего не надо было скрывать. Надо пересмотреть заново все, самые простые вопросы, переоценить издавна оцененное, перестроить от века устроенное. Пересмотреть, чтобы не идти дальше так уверенно-слепо, как до сих пор» — так говорил Н. Крашенинников (1878–1941) о своей книге, отражающей историю жизни героев.

Написанная и первой четверти XX века, эта книга сегодня стала еще актуальней. Две части этой книги в разное время были опубликованы, третья и четвертая не вышли в свет, помешали война и смерть писатели.

---

Прочитав это, Павлик вздрогнул и, скомкав афишу, швырнул ее вниз, в партер, на публику.

— Туда нельзя бросать, — сказала пепиньера и засмеялась. — Теперь в тебя влюбились все институтки и будут тебе письма писать.

Сверх ожидания, Нелли рассердилась.

— Ну, вот это уж глупости! — сказала она, и Павлик, благодарный за неожиданную защиту, поглядел на нее признательным взглядом. Тети Фимы не было, она ушла в фойе пить кофе, и потому Нелли объяснялась свободнее: — Он еще маленький, и к нему нечего писать письма! — недовольно отрезала она. Пепиньера потолкалась еще в ложе и вышла.

Сама пьеса Павлу не понравилась. Конечно, были смешные места, где нельзя было удержаться от хохота; были и страшные, от которых на душе грозно темнело, — взять хотя бы этого сумасшедшего Гаспара, считающего золото, — но было много такого в пьесе, что показалось Павлику неприличным.

Какие-то плясали, высоко поднимая ноги, к тому же в коротких юбках; а были и совсем бесстыдные; показывали чулки и туфли да еще припевали: «Смотрите здесь, смотрите там!» «Этаких бы и совсем в театр пускать не следовало», — решил он. В общем, однако, день прошел занятно, и Павлик, писавший матери аккуратно каждое воскресенье, подробно сообщил ей в деревню о своем посещении театра.

«Самое плохое в театре было — институтки, — писал он. — Горбатую пепиньеру тоже видел, и она дразнила меня. А ученье идет очень хорошо, и ты не беспокойся, милая мамочка!»

Этими фразами обязательно заканчивалось каждое письмо. Хотел было Павел приписать и о том, обидном, что его прозвали Кис-Кис, да потом раздумал. Мама, наверное, обидится и будет плакать, а ей и без того тяжело.

Павлик надписывал конверт, когда над столом его склонилась Нелли.

Смотрите здесь — смотрите там,
Как это нравится ли вам! —

пропела она и, забрав на бумажную трубочку чернил, мазнула ею по Павликову конверту крест-накрест.

— Да ты с ума сошла! — в огорчении крикнул Павлик. — Я тебе дам! — Он начал надписывать другой конверт, а в это время Нелли два раза сильно провела рукою по его волосам и опять пропела:

Смотрите здесь — смотрите там!

При этих словах она откачнула голову Павла вперед и, громко засмеявшись, убежала.

— Вот дура! — закричал Павлик ей вслед.

Едва заклеил он конверт, как эта сумасшедшая появилась снова.

— Ну хорошо, я не буду тебя трогать, — сказала она и даже отодвинулась, увидев, что Павлик для безопасности прячет конверт в карман. — Честное слово, не буду! Ты мне только расскажи, котеночек, понравилась ли тебе пьеса?

— Не совсем понравилась! — отрывисто бросил Павлик и посмотрел на нее с опаской: не замышляла ли она чего под этими мирными разговорами?

Но, по-видимому, Нелли не имела дурных намерений. Она даже переместилась на подоконник, вытянула ноги и приготовилась беседовать.

— Что же тебе не понравилось?

— А то не понравилось, что глупости написаны! — сердито ответил Павел, и опять подстерег его вопрос:

— А в чем же ты видишь глупости, Кис-Кис?

— Не зови меня гак, мне не нравится! — крикнул Павлик, насупив брови, и маленький, колкий, загадочный ответ прозвенел в сумраке осени:

— А мне нравится.

Поглядел на нее Павел. Она была словно притихшая, словно особенная. Нерезкий свет лампы, горевшей под зеленым абажуром, делал бледным ее лицо. За окном шумел ветер, и в печке гудело: у-у-у.

— Что же тебе нравится? — негромко спросил он.

— Что мне нравится? — повторила Нелли и засмеялась неестественно и двинула плечами. — Мало ли что мне нравится. Много будешь знать, скоро состаришься. А может быть, мне нравишься… ты!

Так двинулся за окном ветер, что Павлик вздрогнул. Хлопья снега, соединенного с дождем, залепляли окно, где-то в стороне билось о стену железо и лязгало.

— Ты сойди с окна, простудишься! — медленно проговорил Павлик и медленно подошел к Нелли.

— Ну а тебе-то что, простужусь я или нет? — шепнула Нелли, возвела на него глаза и сейчас же потупилась. — Разве ты меня любишь?

Через несколько мгновений Павлик услышал сдавленные вздохи. Неужели это плакала Нелли? Та Нелли, которая всегда задирала его, которая раз намазала ему глаза лимоном, а раз поставила так унизительно его перед собою на колени?.. Которую он… собирался…

— Нелли, что ты? — спросил он дрогнувшим голосом.

И вот тонкие руки Нелли обвивают его шею, горячая щека прислоняется к щеке, и текут слезинки медленно и плавно.

— Нелли, что это ты?

— Ах, оставь меня, пожалуйста! — вскрикивает Нелли и, оттолкнув его от себя, поднимается с подоконника. — Ты глупый, ты котенок, ты не понимаешь ничего и уйди!

Она сейчас же уходит из комнаты, вернее, выбегает и утирает глаза руками, совсем как Леночка, а Павел все стоит посреди комнаты и ничего не может понять.

— Я поссорилась с мамой и поэтому плакала! — говорит еще в дверях появившаяся вновь Нелли и опять скрывается.

Слышит Павлик, как стучат ее каблук; по каменной лестнице: тук-тук-тук! Слышит, слушает, все стоит посреди комнаты и — не понимает ничего.

48

По почте на имя Павлика пришло письмо, писанное неизвестным ему почерком.

Не предчувствуя никакой беды, доверчиво раскрыл он пакет и, ничего не понимая, стал читать. Стихи были, и вот какие:

Павлик, Павлик, я страдаю,
Ты смеешься надо мной!
Я томлюсь! Я умираю!
Гасну пламенной душой!
Но любовь моя напрасна:
Ты играешь только мной.
Смейся, Павлик, ты прекрасен
И с холодною душой!!!

«Целуем бесконечно твои черные глазочки», — стояло дальше в письме уже прозой и заканчивалось:

«Напиши нам, Кисочка, непременно напиши, милый Кис-Кис!»

Под конец было выведено с чудесными росчерками:

«Шура Стрельская.

Ася Богданович».

И адрес был приписан, куда следовало обратиться:

«Ламповщику Федору, институт благородных девиц».

Дочитав письмо до конца, Павлик охнул от изумления. Руки его опустились вместе с письмом на колени, и он сидел, не веря своим глазам. В голове его шумело. «Да, вот так письмо!» — все время думал он. Несомненно, оно было написано в шутку, для смеха. Какие-то негодяйки (в душе он не сомневался, что писали девчонки) сговорились над ним пошутить, его опозорить, и вот прислали ему дурацкое письмо, которым, конечно, его задразнят теперь без сожаления на всю жизнь.

Чувство беспомощности перед обидой охватило его. Что предпринять? Как найти этих, которые… И тут же в голову вступило, что найти их было очень легко, стоило только перечесть конец записки, там прямо были выставлены фамилии: Шура Стрельская и Ася Богданович — и адрес был указан: «Ламповщику, институт благородных девиц».

— А! — говорит пораженный, обескураженный Павлик. Теперь уже новая, несравненно более страшная мысль потрясает его. «Если они так просто и определенно выставили свои фамилии, значит, они не смеялись… Ведь обе подписи были сделаны с росчерками, разными руками, стало быть, подписались обе, две каких-то, и тут же проставили свой институтский адрес; значит, писали две институтки».

«Если же они не смеялись, а писали серьезно? Что тогда?» — спросил себя Павлик, бледнея, упавшим голосом, и не смел и не мог думать дальше. Некоторое время он сидел в полном оцепенении, только чувствовал, как по спине и по шее ползают мурашки. Даже на руке, которая держала письмо, выступили холодные бугорки, и она тряслась. Значит, все это всерьез, и он теперь непременно был должен жениться.

Он очнулся только тогда, когда увидел, что подле него стоит Нелли и читает его письмо. Она стоит к нему в профиле и держит письмо обеими руками близко у глаз, и обе руки ее дрожат, а вот обращает она к нему свое изумленное, искаженное гневом лицо, совсем некрасивое, с сощуренными в щелки глазами, и губы ее искривлены, и спрашивает Павлика возмущенным голосом:

— Да как ты смеешь читать такие письма?! Как смеешь?

— Что? — широко раскрывая глаза, почти беззвучно спрашивает Павел. Сама же выхватила у него письмо, читает его без спроса, да еще вдобавок осмеливается кричать на него! Чувство бешенства заливает его. Он поднимается, полный угрозы, и сжимает кулаки. Вот когда понадобились ему его мускулы, вот когда! — Отдай письмо! — говорит он зловещим голосом, подступая к Нелли.

— Ни за что не отдам! — Рот Нелли растягивается, хорошенькое личико стало совсем безобразным. — Да как ты смел читать их письмо? — снова спрашивает она и сама, полная злобы, придвигается к Павлу.

«Значит, письмо написано верно!» — молнией проносится перед ним, и, едва сдерживая в себе бешенство к написавшим, он вдруг замахивается кулаком на Нелли.

— Отдай мне сейчас же письмо!