Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

• Название: 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны
• Автор: Майкл Карлей
• Издательство: Грантъ
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-89135-309-1

Канадского историка пустили в бывшие советские архивы и вот он всю книжку удивляется: «Ну надо же! Всё так оно и было, как СССР рассказывал». Несмотря на это, наш канадский друг почему-то твёрдо убеждён, что в предвоенное время СССР обязан был отстаивать англо-французские интересы, а не свои собственные. — DS

Концы страниц размечены в теле книги так: <!-- 123 -->, для просмотра номеров страниц следует открыть файл в браузере. — DS

---

Та же самая эволюция интерпретаций прослеживается и в оценке французской политики обороны и умиротворения 30-х годов. Марк Блок, который сразу же после французской катастрофы написал книгу «Странное поражение» и погиб от рук нацистских палачей в 1944 году, настаивал на том, что когда в 1939 году началась война, Франция оказалась слишком самодовольной, неподготовленной, плохо организованной и бездарно руководимой. Ее генералы слишком быстро отказались от борьбы. Французским эквивалентом «виноватых» стало введенное консервативным французским журналистом Пертинаксом слово «могильщики», обозначавшее тех французских лидеров, на которых лежала ответственность за поражение Франции в 1940 году. Жан-Батист Дюрозелль и Эжен Вебер подтверждали, что в 30-е годы Франция была морально обанкротившимся, «декадентским» обществом, расколотым политической враждой, разлагаемым нестабильными правительствами, которые падали словно кегли, предаваемым лидерами, лишенными мужества и воображения, подрываемой фашистскими или профашистскими организациями, которые стремились уничтожить Третью республику.8 Репе Жиро писал о разделенной Франции, раздираемой идеологическими противоречиями между правыми и левыми, которые парализовали французское правительство.9 Такой взгляд на французскую политику и общество поддерживается многими современниками, включая кстати и трех советских послов в Париже, которые сменились в течение этого десятилетия.

В качестве более современных нам оценок британской политики можно назвать работы Стефена Шукера, Мартина Александера, Элизабет дю Рео, Уильяма Ирвина и Роберта Янга, который разделяет мнение, что французские лидеры не были такими уж трусливыми и малодушными, как может показаться на первый взгляд. И французское общество не было таким уж декадентским: то, что происходило в 1939 и 1940 гг., и крушение Франции в мае-июне 1940 было военным поражением, естественно катастрофическим, но ничем более. На самом деле, поставленные в такие экономические, политические и военные условия, в которых им приходилось действовать, французские руководители справились с поставленными задачами настолько, насколько это вообще было возможно. В первых рядах таких историков находится С. Шукер, и его статья о рейнском кризисе 1936 года служит ярким примером ревизионистской позиции. Ирвин просто заключает, что «не было никакого упадка, приведшего к 1940 году, это 40-й год привел нас к мнению, что покойная Третья республика находилась в упадке». «Да здравствует умиротворение!» — как высказался недавно по этому поводу Шукер.10

И какими бы заметными не были историки, придерживающиеся такого мнения — или его вариаций — мне оно кажется чересчур предрешенным, слишком механистичным и однолинейным. Оно утверждает, что политики едва ли имеют возможность выпутаться из своих проблем, хотя современные критики такого взгляда говорят, что такая возможность есть. Даже Вебер, который провозгласил, что французское общество столкнулось с «неотвратимым движением к войне», отмечал, что сами французы были не такими уж беспомощными перед лицом своих судеб.

«Ибо мужчины (да и женщины, когда они имеют возможность, каковая в те времена предоставлялась довольно редко) не являются объектами истории — игрушками в руках приливов и течений, законов которых они не могут изменить. Они скорее ответственные субъекты, актеры, которые пишут и переписывают свою роль по мере движения от одного решения к другому или, если не в силах справиться с задачей, передают свой текст кому-то еще. Каждый выбор, любая невозможность этот выбор сделать, толкает их в определенном направлении, и ограничивает возможность дальнейшего выбора. Решения и события — не продукт слепой судьбы и мы не игрушки в ее руках, пока осмеливаемся выбирать. Не в лице каждого, а взятые как целое, французы 30-х не захотели и не смогли решить. Они позволили другим изобрести свою судьбу и вынуждены были расплатиться за это отречение».11

Слишком жестко очерченное объяснение путей, которыми шли к войне в 1939 году, также вырывает процесс принятия англо-французских решений из его социального и политического контекста. Главный упор делается на недостаточность золотых запасов, дефляционистскую монетарную политику, неэффективность бюрократической и промышленной структуры и по необходимости медленные темпы перевооружения. Но если взять шире, то слишком уж возбужденной и изменчивой была общеевропейская социальная и политическая обстановка: здесь сталкивались притязания на легитимность фашизма и коммунизма, смешивались вожделения и идеалы, раздирающая ненависть, страх войны и революции и растущая готовность государств прибегнуть к насилию. Это бурлящее окружение также оказало важное влияние на принятие решений.

Недавняя работа Р. А. С. Паркера, например, и моя собственная, предлагают «контрревизионистскую» позицию, которая принимает веберовскую аргументацию и, в моем случае, возвращается к более ранней интерпретации приближения войны. Она исходит из того, что, когда политики говорят, что у них нет выбора, им бросают вызов оппозиционеры. Другие решения могли бы привести к чему-нибудь иному, нежели политика умиротворения и провал в формировании широкой европейской коалиции против нацистской Германии.12 Но эти другие возможности по необходимости должны были привести к альянсу с Советским Союзом и, вполне возможно, к войне. Именно это и обусловило, что консервативно и антикоммунистически настроенные правящие круги Франции и Британии почти любой ценой хотели этого избежать. В оценке этого морального упадка, сделанной Дюрозеллем и Вебером, антикоммунизм не играет сколь-нибудь заметной роли, а на мой взгляд именно он имел очень важное значение.

Историки часто фокусировали свое внимание на провале англо-франко-советских переговоров и нацистско-советском пакте о ненападении, подписание которого стало ключевым событием 1939 года. Сталин, красный царь, будучи вероломным по своей натуре, обманывал французов и англичан, одновременно договариваясь по секрету с немцами. «Липкая оболочка мошенничества и обмана... обволакивает этот германо-советский пакт о ненападении», — писал граф Биркенхед.13 С другой стороны, советские историки, такие как В. Я. Сиполс или более ранние западные историки, такие как Намьер, утверждали, что французы и англичане и не собирались серьезно договариваться о чем-нибудь, а просто водили за нос советское правительство.14 Дональд Камерой Уотт пишет, что такая интерпретация подразумевает элементарную нечестность англо-французских политиков. Именно Советский Союз «уничтожил британские надежды на восточный фронт» против нацистской Германии.15 А Франция, вновь обретшая политическую самостоятельность после нескольких лет британского засилья, была в особенности заинтересована в альянсе с Советами и подталкивала Британию в этом направлении.16

Джеффри Роберте вместе с Камероном Уоттом возражают, что «точка зрения, будто бы британские и французские лидеры руководствовались, в основном, антибольшевизмом, абсолютно не соответствует действительности». Это не новая идея: Кейт Фейлинг еще после войны писал, что британский премьер-министр Невилл Чемберлен вообще не имел идеологических предубеждений.17 Идеологии, заявляют Кахмерон Уотт и Роберте, были сильной стороной Советов.18 Противоположное мнение тоже не ново: настроенные против умиротворения консерваторы обвиняли Чемберлена и его окружение в подмене интересов страны своими классовыми интересами.19 А. Дж. П. Тэйлор в своих «Предпосылках Второй мировой войны» удачно подметил, что отрицательное отношение Запада к нацистско-советскому пакту о ненападении «родилось из мнений политиков, которые ездили в Мюнхен... Русские, на самом деле, осуществили то, чего надеялись добиться государственные мужи Запада; горечь Запада по этому поводу была горечью разочарования, смешанной со злостью по поводу того, что исповедание коммунистами коммунизма оказалось не более искренним, чем исповедание ими самими демократии».20 Когда Тэйлор выдвинул этот и другие доводы о советско-западных отношениях, современники не приняли их, полагая, что он намеренно сгустил краски. Не были в то время открыты архивы, которые могли бы подтвердить его аргументы или позволили бы обоснованно их опровергнуть. Но главное, что сейчас мы располагаем существенной частью тех архивных записей, и они подтверждают многие из предположений Тэйлора.

Тэйлор, как и русский историк Рой Медведев, а также политический комментатор Дмитрий Волкогонов, пришел к выводу, что Запад не оставил советскому правительству иного выбора, кроме как заключить пакт о ненападении с Гитлером.21 Но «некоторые историки, — пишет Габриэль Городецкий, — воспринимают всерьез и неизменное советское утверждение... что Советский Союз подписал этот пакт под давлением обстоятельств, рассматривая его как меньшее из возможных зол».22 Есть историки, которые полагают, что Сталин вообще изначально предпочитал союз с Германией и все время склонялся к нему, но Робертс и Сиполс считают, что советское движение к пакту о ненападении было просто результатом неопределенности положения и пассивности. Советская политика была плохо продуманной и привела к вызванному страхом кардинальному изменению курса, происшедшему в течение двух недель в августе 1939 года.23 Однако неизменным в их аргументации остается положение, что нацистско-советский пакт явился скорее результатом провала англо-франко-советских переговоров нежели этого поворота.