Ханиф Курейши - Будда из пригорода

• Название: Будда из пригорода
• Автор: Ханиф Курейши
• Жанр: Прочая детская литература

---

Вообще-то папа не был подвержен всеобщему безумию, но это был он, собственной персоной - седоволосый человек ростом чуть больше полутора метров зашел в телефон-автомат, хотя у нас дома аппарат стоит в коридоре. Было очевидно, что он никогда раньше не пользовался автоматом. Он водрузил на нос очки и внимательнейшим образом несколько раз прочитал инструкцию, после чего положил сверху стопку монет и набрал номер. Дозвонившись, он воспрял духом, смеялся и болтал, а в конце помрачнел. Повесил трубку, обернулся и заметил меня.

Он вышел из автомата, а я пробился к нему с велосипедом сквозь толпу. Мне страшно хотелось узнать его мнение о том, что происходит с Анваром, но он явно был не в настроении это обсуждать.

- Ну как Ева? - спросил я.

- Любит тебя по-прежнему.

По крайней мере, не стал отпираться, что с ней разговаривал.

- Меня или тебя, пап?

- Тебя, малыш. Ты же её друг. Даже не представляешь, как тепло она к тебе относится. Она тебя просто обожает, думает, что...

- Пап, пап, ответь мне, пожалуйста! Ты её любишь?

- Люблю ли?

- Да, любишь? Ну, ты понимаешь. Господи, ты же все понимаешь.

Не знаю, почему, но он, кажется, удивился. Может, не ожидал, что я догадываюсь. А может, не хотел касаться такого смертельно опасного понятия, как любовь.

- Карим, - сказал он, - она стала близка мне. С ней можно поговорить. Мне нравится находиться в её обществе. У нас есть общие интересы, сам знаешь.

Я не хотел показаться саркастичным или агрессивным, у меня были совершенно определенные, важные вопросы, на которые я хотел получить ответ, но в результате я сказал:

- Что ж, здорово.

Он не подал виду, что слышал; сосредоточился на словах, которые собирался произнести.

И произнес:

- Должно быть, это любовь, раз так больно.

- Что ж тогда будешь делать, пап? Бросишь нас и уйдешь к ней?

Иногда видишь такие выражения на лицах, которые никоим образом не хотелось бы увидеть во второй раз, и это был тот самый случай. Замешательство, страх и боль отобразились на его лице. Он наверняка никогда об этом не задумывался. Просто так уж получилось, само по себе. Теперь он удивился, что от него, оказывается, ждут разъяснения целей и намерений. Но это был никакой не план, а просто страсть, заставшая его врасплох.

- Не знаю.

- Ну, а как ты сам чувствуешь?

- Чувствую такое, чего никогда раньше не испытывал - что-то очень сильное, яркое, захватывающее.

- Ты хочешь сказать, что никогда не любил маму?

Он крепко задумался. Неужели приходится так долго думать, чтобы ответить?

- Тебе случалось испытывать тоску по кому-то? По девушке? - Тут мы оба, наверное, подумали о Чарли, потому что он мягко добавил: - Или по другу?

Я кивнул.

- Все время, пока я не с Евой, мне её недостает. Когда я разговариваю про себя, я всегда говорю с ней. Она многое понимает. Когда я не с ней, я чувствую, что совершаю большую ошибку, упускаю редкую возможность. И есть кое-что еще. То, что мне Ева сейчас сказала.

- Да?

- Она встречается с другим мужчиной.

- Каким мужчиной, пап?

Он пожал плечами.

- Я в подробности не вдавался.

- Одним из тех белых, что носят рубахи из немнущейся ткани?

- Ах ты сноб, что ты имеешь против немнущихся рубашек? Для женщин это очень удобно. Но ты, может, помнишь этого жука, Дермотта?

- Да.

- Они часто видятся. Он сейчас в Лондоне, в театре работает. Она считает, что когда-нибудь он станет знаменитостью. Он водит знакомство со всякими актерами. Часто у неё собираются. Обожает она все это искусство-фигусство, - папа помолчал. - Она и этот жук пока ничем таким не занимаются, но боюсь, он её как-нибудь романтично украдет. Мне будет так не хватать её, Карим, так не хватать!

- Я всегда к Еве относился с подозрением, - сказал я. - Слишком она любит важных шишек. Она тебя просто шантажирует, точно тебе говорю.

- Да, но делает это ещё и потому, что несчастна без меня. Не может же она ждать меня годами. Ты её за это осуждаешь?

Мы протискивались сквозь толпу. Мимо прошли несколько ребят из школы, я отвернулся, чтобы меня не заметили. Не хотел, чтобы они видели, как я плачу.

- Ты маме рассказал обо всем? - спросил я.

- Нет, нет.

- Почему?

- Потому что боюсь. Потому что сделаю ей больно. Потому что не могу смотреть ей в глаза, когда разговариваю. Потому что всем вам сделаю больно, а я лучше сам буду страдать.

- Ты останешься со мной, Алли и мамой?

Он не отвечал минуты две. Ему не важны были слова. Потом обнял меня, притянул к себе и стал целовать мне щеки, нос, лоб, волосы. Просто безумие какое-то. Я чуть не уронил велосипед. Прохожие пялились во все глаза. Кто-то бросил: "Садись на своего рикшу". День кончался. А я ещё не купил чая, и по радио скоро начнется программа Алана Фримана, которую я хотел послушать. Я вырвался из папиных объятий и побежал, ведя рядом велосипед.

- Постой минутку! - крикнул он.

Я обернулся.

- Что, пап?

Вид у него был озадаченный.

- Где моя остановка автобуса?

Странным у нас получился разговор с папой, потому что позже, когда мы увиделись, и потом ещё несколько дней, он вел себя так, будто ничего не произошло, как будто он не признался мне, что любит другую женщину.

Каждый день после школы я звонил Джамиле, и каждый день на мой вопрос: "Как дела?" отвечала: "Так же, Кремчик" или "Так же, только хуже". Мы договорились после уроков устроить совещание на высшем уровне на Бромлей-Хай-стрит и решить, что делать.

Но в тот день я выходил из школы с толпой ребят и вдруг увидел Хелен. И удивился, потому что почти не вспоминал о ней после того, как меня трахал её пес, - у меня в голове они теперь были нераздельно связаны: Хелен и кобель. Она стояла во дворе в черной шляпе с обвисшими полями и длинном зеленом пальто, и ждала другого парня. Заметив меня, она подбежала и чмокнула меня в щеку. В последнее время меня что-то часто целуют: надо вам сказать, люблю я это дело. Каждый может поцеловать меня, и я с удовольствием отвечу тем же.

Парни, с которыми я водил дружбу, носили отвратительные, спутанные волосы до плеч и разлагающиеся от грязи и старости школьные куртки и брюки клеш, и ходили без галстуков. В последнее время у нас был в ходу ЛСД, какой-то "пурпурный туман", и парочка наших тихонько балдела в отключке. Я проглотил полтаблетки на утренней молитве, но она уже перестала действовать. Кто-то обменивался записями, "Трэффик" - на "Фэйсес". Я вел переговоры, чтобы купить пластинку Джими Хендрикса "Bold as Love"36 - у парня, которому позарез понадобились деньги, чтобы поехать в Эмерсон на концерт "Лэйк энд Палмер" в Файерфилд-Холл, ни много ни мало. Я боялся: вдруг парень так нуждался в деньгах, что натер пластинку черным обувным лаком, чтобы скрыть царапины, и с пристрастием исследовал поверхность при помощи линзы.

В нашей компании был и Чарли, который заявился, наконец, в школу впервые за много недель. Он стоял поодаль от толпы при своих серебристых волосах и экстравагантных ботинках. Теперь он выглядел менее умудренным и поэтичным: лицо стало жестче из-за короткой стрижки, скулы заострились. Я знал, что это влияние Боуи. Боуи, впоследствии Дэвид Джонс, несколько лет назад посетил нашу школу, и в столовой висела групповая фотография, где было четко видно его лицо. Мальчишек частенько обнаруживали на коленях перед этой иконой: они молились о том, чтобы он помог им стать поп-звездами и уберег от карьеры автомеханика или чиновника в страховом агентстве, или младшего архитектора. Но, кроме Чарли, ни у кого из нас не было больших видов на будущее; виды на будущее у всех остальных были самые что ни на есть мизерные, а надежды - самые дикие. У меня же были сплошные дикие надежды.

На меня, как, впрочем, и на большинство своих друзей, Чарли перестал обращать внимание после того, как на обложке "Бромли и Кентиш Таймс" появилась фотография его группы "Не брюзжать!"37, а их выступление на местном стадионе прозвучало в открытом эфире. Группа играла уже два года на школьных танцах, в барах и в качестве аккомпанемента на концертах более известных групп, но о них никогда раньше не писали. Эта внезапно свалившаяся слава поразила и взбаламутила всю школу, включая учителей, прежде называвших Чарли не иначе как Девчарли.

При виде Хелен Чарли просветлел лицом и двинулся к нам. Я и не знал, что они знакомы. Она чмокнула его, привстав на цыпочки.

- Как репетиции? - спросила она, ероша ему волосы.

- Отменно. Скоро опять выступаем.

- Я приду.

- Не придешь - не станем играть, учти, - сказал он. Она заржала, как лошадь. Я вмешался. Надо же мне хоть слово вставить.

- Как твой отец, Чарли?

Он весело взглянул на меня.

- Отец в дурдоме. На следующей неделе выписывается, говорит, что собирается домой, к Еве.

- Правда?

Значит, к Еве возвращается муженек? Удивительно. Думаю, папа удивится не меньше меня.

- Ева, наверно, рада? - сказал я.

- Прямо до смерти, маленький засранец, можно подумать, ты не знаешь. Она теперь другими вещами интересуется. Другими людьми. Не правда ли? Думаю, папуле дадут крепкого пинка под зад и отправят к его мамочке, как только он переступит порог нашего дома. И между ними все будет кончено.