Станислав Токарев - Хроника трагического перелета

• Название: Хроника трагического перелета
• Автор: Станислав Токарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Пока это все аппараты легче воздуха, они уязвимы — если, конечно, дотянется траектория пушечного снаряда. И бразильский богач, сын плантатора Альберто Сантос — Дюмон, облетевший на корабле, напоминающем сигару из бразильского же табака, вокруг Эйфелевой башни, ненадолго становится кумиром бульвардье и гаврошей. Мода сперва шокирует, потом восхищает, позже — приедается.

Та же, к примеру, Эйфелева башня. Мопассан хотел бежать от нее, как от символа пошлости, испоганившего прекрасную древнюю Лютецию. Минули годы, и башня столь же органично вписалась в пейзаж Парижа, как Нотр — Дам или Триумфальная арка, возле которой вовсю торгуют символами Парижа — миниатюрными копиями творения Эйфеля.

Восхищаясь великим городом, автор этих строк был шокирован видом Культурного центра имени Жоржа Помпиду, показавшегося среди грациозных зданий угловатым верзилой, оплетенным черт — те какими пестрыми трубами коммуникаций, выпертыми прямо на фасад. Но, видимо, реакция эта — возрастная. Юнцы, неистовствующие под грохот металл — рока, вполне искренно могут считать автора безнадежным песочником — ретроградом. Если бы они чудом увидели низко ползущий над землей коробчатый уродец с долгим носом стабилизатора, они бы, конечно, «ухохотались». А мой отец наверняка пришел от него в восторг.

* * *

Французские промышленники поняли значение моторной авиации, а конструкторы рассмотрели напечатанный в газетах рисунок того неведомого художника, таившегося в кустах.

Миллионер Аршдакон в журнале «Локомосьон» заявил: «Постыдно будет для отечества Монгольфье, если открытие, которое придет совершенно неизбежно и вызовет самую крупную научную революцию за все время существования мира, сделает не оно. Господа ученые — по местам! Господа меценаты, а также вы, государственные люди, протяните руки к кошелькам! Или же мы будем скоро побиты».

В восьмой день восьмого месяца восьмого года нашего века Уилбер Райт выводит из сарая свой биплан. В тихую погоду перед заходом солнца он отрывается от земли и под рукоплескания публики с трибун ипподрома делает два круга над полем. Опускается и запирает «птичку» на надежный замок.

Через день он описывает в воздухе изящную «восьмерку».

Затем предлагает желающим подняться вместе с ним. Желающих рискнуть взгромоздиться на шаткую табуретку за спиной отважного пилота — пруд пруди. Мотор сзади трещит и плюется бензином, но и пятна на туалетах входят в моду.

Года не пройдет, как в магазинных витринах Парижа и Реймса, а затем Канна и Ниццы появятся шоколад «Авиатор», спички «Аэроплан», папиросы «Блерио», сигары «Латам», как фирма братьев Пате вовсю примется снимать на пленку и демонстрировать в синема полеты этих новых кумиров; закипят на Больших Бульварах споры о преимуществах бипланов или монопланов, и в театрах во время антрактов, в кабаре зрители (почтенные старцы наряду с молодежью) станут складывать из бумаги, запускать стрелы и бабочек под восторженные рукоплескания остальной публики.

В последний день 1908 года Райт проводит в воздухе 2 часа 20 минут, пролетает 124 километра и завоевывает приз, учрежденный нефтяными королями братьями Мишлен — 20 тысяч франков.

И все — таки он опоздал. Да и приз — слабое утешение по сравнению с затратами. И с покупкой у него патентов не торопятся.

* * *

Призыву Аршдакона первыми вняли изобретатели. Когда почтенный миллионер поднимался по мраморным ступеням банка, к нему попытался обратиться со сбивчивой речью юноша в помятом платье, похожий на бродягу, ночующего под мостами. Речь шла об авиатике, но дельцу было недосуг ее слышать.

…Всматривайтесь в молодых, стремитесь угадать высокий смысл, смелость идей за исступленной сбивчивостью их бормотания. Всматривайтесь, вслушивайтесь, ибо не красноречие их оружие — логика мысли, бьющейся за по — детски прыщавыми лбами, обыкновенно препятствует логике слов. Желаниэ высказать как можно больше, подобно камешкам во рту юного Демосфена. Всматривайтесь, пустите в ход всю свою проницательность, весь опыт, а лучше отбросьте его — ваш мозг набит склерами, штампами, в нем самоуважение от мысли, что, взойдя на персональный Монблан, вы всевидящи и всеведущи. Молодые уязвимы и беззащитны, но вслушивайтесь: детскими пузырящимися губами с вами говорит будущее.

…Когда Аршдакон покончил с делами и вышел, 23–летний механик из Лиона Габриэль Вуазен все ждал. Он вчера, возможно, и впрямь ночевал под одним из парижских мостов. В карманах у него не было ни су, зато лежал, потертый на сгибах, тот самый газетный рисунок. И свой — плод бессонных ночей.

Шофер банкира открыл дверцу авто, сел сам, но мотор безмолвствовал. Габриэль скинул на мостовую куртку, засучил рукава блузы и ринулся в железные недра машины. Здесь он был как дома. Миг — и мотор заработал. Меценат тотчас вспомнил собственный журнальный призыв и достал кошелек.

Замечено, что изобретатели неким верхним чутьем, шестым чувством, находят друг друга. Так нашел счастливчика Вуазена молодой, но уже небезызвестный (запатентовал удачную конструкцию фар для авто) инженер с остроконечной галльской бородкой — Луи Блерио. Вместе засели за чертежи, Однако замечено также, что все они лишь свою идею считают безукоризненно верной, чужую же отвергают. Вуазен признает только биплановую, американскую конструкцию, Блерио считает, что перспективней монопланы, напоминающие скорее легкокрылых чаек или стрекоз, нежели неуклюжих жуков.

Блерио вкладывает огромные средства в собственные модели, влезает в долги. Модель за моделью — неудача за неудачей. Он нарекает детище — «Канар» (утка), вызывая насмешки присяжных остряков.

Восьмая по счету модификация — удача.

Вуазен зовет на помощь из Лиона брата Шарля. Громко звучит: «Фирма братьев Вуазен», но всего имущества у нее — три верстака и ленточная пила. И — никаких заказов. Как вдруг — о, это спасительное «вдруг»! — их почтила визитом национальная знаменитость — велосипедный и автомобильный гонщик — рекордист Фарман. Профессиональный спортсмен знал толк в контрактах, вдобавок он решился поставить на рискованную карту, попробовать себя в области, где еще нет конкурентов.

«Летательный аппарат должен совершить взлет длиною в километр по прямой, в противном случае я, Анри Фарман, свободен от обязательств. В случае выполнения заказа фабриканты получают половину обусловленной суммы только после удачного приземления».

Фортуна улыбнулась удачливому спортсмену — 26 октября 1907 года Анри Фарман пролетел по прямой 771 метр.

* * *

Итак, французы, что называется, наступают Уилберу Райту на пятки. Тем паче, Орвиллу на родине не повезло: с сентябре он попытался сдать машину военному ведомству САСШ, с ним поднялся в воздух представитель ведомства лейтенант Селфридж, в небе порвалась стяжка, попала в винт, аппарат упал, Орвилл был ранен, Селфридж погиб. Первая жертва авиации.

Пока же сам Уилбер кружит над полем Ле Ман (от него он отлетать опасается), на трибуне и братья Вуазен, и Блерио, и Фарман. И Делагранж — художник, скульптор, принятый на службу Вуазенами. И бывший рулевой торгового судна, бывший механик фирмы, строивший дирижабли, — он выпросил у Вуазенов планер, который они сочли неудачным, изловчился на льготных условиях раздобыть только что смонтированный, еще не опробованный мотор «Гном», — Луи Полан. И неугомонный Альберто Сантос — Дюмон: ему приелись воздушные сигары, черноусый крошка жаждет создать свой аэроплан.

Будущие колумбы воздушного океана, будущие учителя нового поколения пилотов, будущие заводчики, завоевавшие мировой воздухоплавательный рынок, — вот они, все здесь.

Все подмечают: у американца рули обеспечивают боковую устойчивость, у них — нет, и потому они вынуждены ждать полного безветрия во избежание крена. Но — их забавляет странное пирамидальное сооружение, которое выволакивает лысый из сарая вслед за аппаратом. Оказывается, это приспособление, чтобы подниматься способом катапультирования. И шасси нет, конструкция укреплена на странной лыже, с нею вместе взлетает. М — да, не слишком…

Но все лучшее меткий глаз перенимает тут же. Вуазены решают соорудить перегородки близ концов крыльев — это поможет сохранить равновесие при поворотах. Фарман, открывший к тому времени собственное дело, оценивает подвижные открылки, элероны. Блерио мгновенно видит райтовский способ скашивания крыльев и соображает, что для моноплана он пригодней, чем для биплана.

Год еще не истек, а Анри Фарман, взлетев в небо в окрестностях Шалона, достигает Реймса. И хоть там всего 27 километров, но по пути приходится миновать такую опасность, как лес, обогнуть ветряную мельницу высотой — не шутка — 30 метров. Гордо закручены мушкетерские усы: не над ипподромом кружил бойцовский петушок Франции — рисковал, путешествовал.