Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

• Название: День народного единства: биография праздника
• Автор: Юрий Эскин
• Издательство: Литагент «Дрофа»d9689c58-c7e2-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-358-03531-7

Книга посвящена драматичным событиям российской истории XVII в. – Смутному времени. На основе широкого круга источников и литературы авторы детально исследуют, как в борьбе за независимость Русского государства зарождалось общенациональное общественное движение.

В центре внимания исторических очерков В.Козлякова, П.Михайлова и Ю.Эскина – деятельность Второго ополчения и судьба его руководителей К.Минина и Д.М.Пожарского. В.Токарев рассматривает, как тема русской Смуты преломлялась в 1930-х годах, И.Андреев анализирует исторические уроки Смутного времени.

Для широкого круга читателей.

---

Вскоре к Москве подошли и основные силы ополчения во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым. Они встали у Арбатских ворот и тоже не поддались ни на какие уговоры князя Дмитрия Трубецкого, звавшего земское войско «к себе стояти в табары». С самого начала, таким образом, между двумя земскими силами – подмосковной и ярославской – воцарилась «нелюбовь».

Твердое решение «с казаками не стаивать» едва не стало роковым во время решающих боев с войском гетмана Ходкевича, состоявшихся 21–24 августа 1612 г. и вошедших в историю Смуты как «Хоткеев бой». Гетман Ходкевич со своим отрядом наступал со стороны Донского монастыря и дошел почти до стен Кремля. Иосиф Будило, сидевший в столице в осаде, вспоминал в своих записках, как «…удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие» [51, 322]. Гетман же «рад бы был птицей перелететь в крепость с продовольствием» [51, 323]. Но в Кремль ему пробиться не удалось…

Главный бой пришелся на 24 августа, совпав с днем памяти Петра Митрополита, что для людей, служивших в ополчении, присягавших в том, что они воюют за освобождение Москвы – «дома московских чудотворцев», – не могло не быть символичным. В этот день, согласно грамоте ополчения, объединившегося под командованием князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского, произошло следующее:

«…гетман Хаткеев и Наливайко со всеми людми по за Москве реке пошли прямо к городу, жестоким обычаем, надеясь на множество людей… а московские сиделцы вышли из города на вылазку: и мы бояря и всяких чинов люди, видя такое их свирепство и напрасное нашествие полских и литовских людей, выходили против их со всеми людми и бились с ними с первого часу дни до другого часу ночи, и милостию Божиею и Пречистыя его Богоматери и Петра Митрополита и всех святых молитвами, многих у них побили и живых взяли, и знамена и литавры поимали, и убили у них болши пятисот человек, а с досталными людми гетман пошел от Москвы к Можайску, а из Можайску в Полшу с великим страхованием» [1, 272].

Грамота не сообщает, что исход боев все равно решили казаки, слишком это расходилось с предшествующим стремлением представить казачьи станицы как безусловных врагов земских сил. Предводители казаков не послушались воеводу князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и вступили в бой. «Новый летописец» оставил описание этого самого драматичного момента в истории боев с гетманом Ходкевичем под Москвой:

«Етману же наступающу всеми людми, князю же Дмитрею и всем воеводам, кои с ним пришли с ратными людми, не могущу противу етмана стояти конными людьми, и повеле всей рати сойти с коней, и начаша битися пешие: едва руками не ималися меж себя, едва против их стояша. Головы де те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому (от князя Дмитрия Пожарского. – в. к.), видя неизможение своим полком, а от нево никоторые помочи нету, и поидоша от нево ис полку бес повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же ево не послушаша, поидоша в свои полки и многую помочь учиниша. Атаманы ж Трубецково полку: Филат Межаков, Офонасей Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов поидоша самовольством на помощь и глаголаху князю Дмитрею Трубецкому, что «в вашей нелюбви Московскому государству и ратным людем пагуба становитца». И придоша на помочь ко князю Дмитрею в полки и по милости всещадраго Бога етмана отбиша и многих литовских людей побиша» [37, 124–125].

Автор «Повести о победах Московского государства» писал, что «русские люди» из «боярского полка князя Дмитрея Тимофеевича» откликнулись на призыв Кузьмы Минина вмешаться в бой и помочь своим соотечественникам, которых уже превозмогали иноземцы. Он сравнил речь Минина, обращенную к служилым людям князя Дмитрия Трубецкого, – «ныне бо от единоверных отлучаетеся, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете» – со свечой, внезапно зажженной в кромешной тьме: «…аки не в светимой тме светлу свещу возже». И здесь автору «Повести о победах Московского государства» приходилось «снижать» роль казаков полка князя Дмитрия Трубецкого, поэтому о них сказано только то, что в захваченном обозе гетмана Ходкевича они сразу «нападоша» на «множество винных бочек и на многое полское питие». Если бы не вмешательство воеводы князя Дмитрия Трубецкого, велевшего «бочки литовския растаскати и бити, чтобы воинству от пития пакости не учинихомся» [45, 34], то казаки, скорее всего, не закончили бы пировать и исход боя вполне мог бы быть другим (косвенно это только подтверждает, что без участия казаков не могли справиться с войском гетмана Ходкевича). Сам Кузьма Минин, поддавшись эйфории боя, ходил во главе дворянских сотен на литовские роты у «Крымского двора» за Москвою-рекою. Удара полков князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского, объединившихся на время битвы, отряды гетмана Ходкевича не выдержали. Так еще один несостоявшийся московский правитель удовольствовался только ее видом с Поклонной горы, куда вынужден был отойти после неудачных московских боев, обрекая осажденный польско-литовский гарнизон на медленную смерть от голода.

Как бы ни страдал сидевший в осаде польско-литовский гарнизон, потерявший надежду на то, что «рыцарство» выручит его в ближайшее время, он не сдавался. Некоторое время спустя после победы над гетманом Ходкевичем и его войском князь Дмитрий Михайлович Пожарский обратился с письмом к полякам и литовцам, которые сидели в осаде, убеждая их сдаться. Текст этого обращения сохранился в дневнике Иосифа Будилы: «Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей» [51, 329] (что и случилось потом, когда Москва была освобождена). В ответ же был получен надменный отказ «рыцарства», продолжавшего твердить, что оно воюет со «шпынями» и «блинниками» ради интересов «светлейшего царя Владислава Сигизмундовича»: «Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились… Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства» [51, 332–337].

Пока осажденным в Москве дело виделось так, что всем в государстве стал управлять князь Дмитрий Пожарский, самому земскому воеводе пришлось столкнуться с серьезными проблемами. После ухода литовского гетмана Ходкевича из-под Москвы вражда с подмосковными полками не исчезла. По сообщению грамоты ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина вологодскому епископу Сильвестру, с приездом 5 сентября в полки братьев Ивана и Василия Шереметевых образовалась некая «тушинская партия». Туда вошли такие знаменитые приверженцы самозваного «царя Дмитрия», как князь Григорий Шаховской, Иван Плещеев и князь Иван Засекин. Все вместе они стали агитировать казаков убить князя Дмитрия Пожарского и, разогнав земские полки, пойти грабить Ярославль и Вологду. То ли все дело объяснялось встречей старых друзей после разлуки, не обошедшейся без разгульных пиров и невоздержанных речей, то ли на самом деле все было так серьезно. На всякий случай князь Дмитрий Пожарский уже 9 сентября известил вологодские власти об угрозах прежних «тушинцев», которые хотели, «чтоб литва в Москве сидели, а им бы по своему таборскому воровскому начинанию вся совершати и государство разоряти и православных християн побивати» [3, 601]. Дело неблагонадежного Ивана Шереметева, со времен стояния нижегородского ополчения в Костроме препятствовавшего земскому движению (а может быть, и раньше, так как его еще обвиняли в смерти Прокофия Ляпунова), могло быть использовано князем Дмитрием Пожарским для оправдания своих решений.

Земский полк первым делом занял и укрепил свои позиции у Арбатских ворот, построив острожек и выкопав ров. С самого начала князь Дмитрий Пожарский не хотел объединяться с полками князя Дмитрия Трубецкого, располагавшимися у Яузских ворот, на тех условиях, которые ему предлагались. «Новый летописец» содержит статью «о съезде бояр и воевод» с собственной версией мотивов затянувшегося объединения:

«Начальники же начаша меж себя быти не в совете для тово, что князь Дмитрею Трубецкому хотящу тово, чтобы князь Дмитрей Пожарской и Кузма ездили к нему в табары. Они же к нему не ездяху в табары не для того, что к нему ездити, но для ради казачья убойства. И приговориша всею ратью съезжатися на Неглинне. И туто же начаша съезжатися и земским делом начаша промышляти» [37, 126].

Условие, поставленное князем Дмитрием Трубецким, легко прочитывается здесь между строк. Воевода Первого ополчения, руководствуясь соображениями местнической чести, хотел заставить менее родовитого князя Пожарского выполнять свои указы. Князь Дмитрий Пожарский соглашался на роль второго воеводы, потому что в земских ополчениях все были «без мест». Но он не мог согласиться с тем, что собранная в Ярославле земская сила и созданные там приказы полностью растворятся в войске князя Трубецкого. У князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина не было никакой гарантии, что бывшие «тушинцы» и казаки не повернут оружие против них, поэтому они сохраняли осторожность.