Геннадий Андреев - Горькие воды

• Название: Горькие воды
• Автор: Геннадий Андреев
• Издательство: Посев
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1954

Г. Андреев это псевдоним Геннадия Андреевича Хомякова. Другой его псевдоним: Н. Отрадин — писатель, журналист, родился в 1906 году. В России в тридцатые годы сидел в лагере. Воевал. Попал в плен к немцам. Оказавшись в Германии, эмигрировал. Жил в Мюнхене, где работал на радиостанции «Свобода» Там же работал И. Чиннов, и они познакомились. С 1967 года Г. Андреев Хомяков поселился в США. Он писал прозу, в основном автобиографического характера. В 1950-м вышла повесть Г. Андреева «Соловецкие острова», потом очерки и рассказы «Горькие воды», повести «Трудные дороги», «Минометчики». Автобиографическая повесть «Трудные дороги» признавалась рецензентами одной из лучших вещей послевоенной эмигрантской прозы. В 1959 году Г. Андреев стал главным редактором альманаха «Мосты». В 1963 году прекратилось субсидирование альманаха, Г. Андреев все же продолжил издание на деньги сотрудников и других сочувствующих лиц до 1970 года. В 1975–1977 годах Г. Андреев был соредактором Романа Гуля в «Новом Журнале». Выйдя в отставку, поселился на берегу залива под Нью-Йорком и, по словам И. Чиннова, писал воспоминания.

---

Дежурный почесал в затылке, нерешительно сказал:

— Не знаю, чем могу помочь вам…

— Позвоните в гостиницу, пусть дадут мне место.

— А вы можете, в гостиницу? — .воскликнул милиционер, должно быть обрадованный надеждой избавиться от странного посетителя.

— Почему же нет? Меня не пускают, потому что там только для командировочных.

— Не пускают? — нахмурил брови милиционер. — Я сейчас, — и решительным жестом схватил ручку телефона.

Минут через десять я располагался на койке в: общежитии гостиницы. После трех суток в поезде эту ночь я проспал, как убитый, и даже лагерь не снился мне.

Утром я призадумался. B дороге я предавался неосмотрительному кутежу: покупал булки, израсходовал десятку на пиво и колбасу, вкус которых в лагере давно забыл. У меня оставалось всего около десяти рублей, а койка стоила три рубля в сутки, надо было и питаться. Необходимо искать работу, безработицы у нас нет и работы всем хватает, но мне, только что вышедшему из концлагеря, в условиях «организованного набора рабочей силы», вряд ли будет легко получить работу.

Сначала, впрочем, как предписывалось справкой об освобождении, надо представиться местному начальству. Я пошёл опять в милицию, оттуда меня направили к районному уполномоченному НКВД. Молодой человек в выутюженной военной форме встретил приветливо, попросил сесть и дружелюбно расспросил о моих грехах перед советской властью.

— Что же вы намерены делать? — участливо улыбаясь, спросил уполномоченный в конце беседы.

— Жить, работать, — неопределенно ответил я.

— К старому больше не вернетесь? — еще приветливее улыбнулся уполномоченный.

— Нет, благодарю вас, я сыт по горло, — тоже улыбаясь, показал я на бумажку об освобождении.

— Охотно верю. Что ж, желаю вам удачи в новой, трудовой жизни, — уполномоченный поднялся со стула. — Да, вас предупреждали, что лучше не распространяться о том, как вы жили, там? — спросил он.

— О, это само собой разумеется! — Я тоже встал, — Вы разрешите, у меня к вам один вопрос?

— Пожалуйста, слушаю вас?

— Я опасаюсь, что у меня могут быть затруднения с поступлением на работу. Если меня не будут принимать из-за моего прошлого, могу я Обратиться к вам?

— Да, да, конечно! — горячо воскликнул уполномоченный.

Ну, вот, тыл у меня обеспечен. Не плохо всё же основательно знать НКВД: мы теперь отлично понимаем друг друга. Стесняться же с ними нечего и — с паршивой овцы хоть шерсти клок, — думал я, выходя из красивого;, утопавшего в зелени особняка НКВД. — А теперь мы ринемся в бой.

И я ринулся. В маленьком городке, единственной отрадой которого было то, что он стоял на берегу большой реки, насчитывалось около двадцати тысяч жителей и десятка три различных предприятий и учреждений. В нем было всё, что полагается иметь южному степному городку: маслозавод, паровая мельница, винокуренный завод, разные мастерские и артели кустарей, инвалидов; райторг и райпотребсоюз, отделение госбанка, финансовый отдел и статистическое бюро, другие районные учреждения — во всех этих заведениях исписывались горы бумаги. Казалось бы, в одном из них мне не трудно получить работу: в лагере, волею судьбы и против своей воли, мне пришлось выучить искусство бухгалтерии, хотя до заключения представление о канцелярии вызывало во мне дрожь отвращения. Но теперь думать о перемене специальности не приходилось, надо было поскорее устраиваться. К тому же, так уж повелось почти с начала революции, что места бухгалтеров, плановиков, учетчиков, кладовщиков дают кусок хлеба «подозрительному элементу»: на этой работе обычно спасаются бывшие белые офицеры, торговцы, сбежавшие от раскулачивания крестьяне, священники и нежелательные для власти интеллигентные люди. Не мне было изменять установившуюся традицию и избегать общую участь.

За три дня я обошел почти все городские учреждения — и нигде не получил работу. Доверия к моей бумажке об освобождении ни у кого не оказывалось. В двух-трек местах предложили наведаться через недельку, но таким тоном, что только ребенок мог не понять, что заходить к ним больше незачем. Денег у меня не оставалось ни копейки. Не было основания и идти к уполномоченному за содействием: ни кто не отказывал мне из-за моего прошлого, меня не принимали без объяснения причин. Я начал было впадать в уныние, но на четвертый день судьба неожиданно улыбнулась.

Главный бухгалтер лесопильного завода тоже рассмотрел мою бумажку со всех сторон, но категорического «нет» не говорил. Мне показалось, что он отнесся ко мне с сочувствием. С видом раздумья, он пошёл к директору. Я ждал, немного волнуясь: директор — член партии, а это обнадеживать не могло.

Минут через пять меня позвали к директору. Им оказался совсем молодой человек, ровесник мне, небольшого роста, щуплый, в вышитой рубашке с расстегнутым воротником. Его острые глаза смотрели бойко и задорно.

Утонув в кресле за письменным столом, под портретом Сталина, директор держал мою справку об освобождении. Пригласив сесть, он сказал:

— Бумажечка-то у вас того, страшноватая. Как это вас угораздило?

Глаза директора смеялись, я тоже улыбнулся.

— Долго рассказывать. Если страшно, тогда не о чем и говорить.

— А может, я не из трусливых? — засмеялся директор. — Мне нужны работники, но только стоющие. Раз у вас такая бумажка, значит, у вас голова на плечах, — брякнул он, должно быть не сознавая, какая двусмысленность заключена в его словах. Ничего не оставалось, как только улыбнуться.

— Что вы знаете?

Я объяснил.

— А плановое дело? Нам плановик нужен.

— Нет, никогда с планами оде работал, — признался я.

— Э, это чепуха, пустяк! — пренебрежительно махнул рукой директор>. — Быстро познакомитесь, вот, Иван Иванович объяснит, — кивнул он на главбуха. — У нас ничего сложного нет, пока будете только статистику вести, а потом войдете в курс. Согласны? На какой оклад вы претендуете?

Отказываться, когда чаемая работа перед тобой, было бы легкомыслием. Я сказал, что меня устроило бы так: я поступлю к ним, но не плановиком, а на любую самую малую должность и на самый малый оклад. Меня устроят даже сто рублей в месяц, только бы прожить. А через месяц, когда выяснится, способен ли я на что-нибудь, поговорим о дальнейшем.

Директор засмеялся:

— Ладно, будем посмотреть, как говорится. Согласовано: приходите завтра на работу…

Утром на следующий день я узнал, что директор не согласился с моим предложением: он назначил мне 250 рублей в месяц. Для начала лучшего я не мог ожидать.

«Не боги горшки лепят»: плановое дело, тем более для бывалого человека, оказалось не хитрым, через полтора-два месяца я вполне освоился с ним, а еще месяца через два был уже заведующим плановым отделом и получал 500 рублей. Я мог только благодарить судьбу, продолжавшую пока покровительствовать мне.

Освобождение

Покровительство судьбы сказалось еще в том, что она освободила меня из концлагеря тогда, когда отгремела потрясшая страну буря первой пятилетки и «сплошной коллективизации», уже были отменены карточки и положение в стране материально было сносным. Страшную голодовку 1932-33 годов я пережил в концлагере и мог судить о ней только по скупым рассказам жителей, неохотно вспоминавшим о голодном море и случаях людоедства. Слава Богу, я не застал того времени. При мне в магазинах городка продавались все товары первой необходимости; местные артели начали выделывать даже деликатесы: варенье, халву и другие кондитерские изделия. Окрестные колхозники, которым незадолго перед моим освобождением Сталин вынужден был разрешить иметь корову на семью, немного мелкого скота, кур и крохотный приусадебный участок, приносили на базар масло, молоко, яйца, мясо, овощи. И хотя всё это доставлялось в скудном количестве и по высоким ценам, население всё же могло не голодать. Тем более не голодал я: один, по местным условиям я получал большую зарплату, которая позволила мне постепенно даже кое-как одеться, приобрести приличный внешний вид.

Всё это очень способствовало тому, чтобы отдохнуть душевно после концлагеря. Я поселился в маленькой комнатке, в домике вдовы рабочего. При домике был по провинциальному обширный двор, густо заросший лохматой травой, которую тут называли «вениками», с кустами сирени и десятком фруктовых деревьев. На заднем дворе вдова держала козу, пять-шесть кур — они, фрукты, вязанье и моя плата за квартиру и услуги давали вдове средства к существованию. Хлопотливая старушка постоянно была занята хозяйствам, неслышно и неторопливо она ходила по дому, сопровождаемая старым ленивым котом, тоже баловнем судьбы.

Вечерами я выходил во двор, ложился в траву и часами бездумно смотрел в пышное небо, блиставшее бездной звезд. Я отходил от лагеря; наедине с шорохами травы и сиреневых кустов, с темной листвой деревьев, в тишине задумчивой южной ночи я медленно освобождался от безобразной концлагерной шкуры, постепенно вновь привыкая к вечной и незамысловатой простоте жизни.