Средневековые убийцы - Проклятая реликвия

• Название: Проклятая реликвия
• Автор: Средневековые убийцы
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-035716-8, 5-9713-2005-X, 5-9578-3721-0

Год 1100-й. Иерусалим пал под натиском воинов Христовых. Во время пожара и хаоса, охвативших город, крестоносец Джеффри Мэппстоун спас бесценную реликвию — частицу Истинного Креста с оставшимися на ней каплями крови Христа. Однако над реликвией, согласно легенде, довлеет проклятие — любой, кто коснется ее, погибнет ужасной смертью.

Так начинается история пяти загадочных убийств — и каждое связано с таинственной реликвией. Сотни лет проклятие настигает тех, кому удается завладеть бесценной святыней. Святыней, которая несет смерть.

---

— Эндрю и Уитни. Я вот думаю — убиты ли они одной рукой? Но кто бы он ни был, преступник умен. Обе смерти можно легко принять за несчастные случаи.

— Только не нам с тобой, — благодушно заметил Майкл. — Мы тоже умны. Давай подумаем об Уитни. Ты сказал, он мог быть случайной жертвой. Может быть, целью был Эндрю, потому что украл из ордена реликвию крови, а голова Уитни оказалась не в том месте не в то время.

— Совсем не в том, — согласился Бартоломью. — Возможно, реликвия сейчас у преступника. Однако я сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем, кто он, потому что, если у него есть хоть капля здравого смысла, он уже давно исчез вместе с реликвией.

— Куда? В Норвич? Или в какой-нибудь орден францисканцев, где ему хорошенько за нее заплатят?

— Если верить Эндрю, он умрет, если расстанется с ней, да только я в такую чепуху не верю.

— Хотел бы я, чтобы Урбан сказал нам, кому Эндрю доверил реликвию, — протянул Майкл. — Можно ли быть уверенными, что это не Томас, бывший студент и человек, которого Эндрю когда-то любил? Урбан — парень надежный и верный, но у него нет твердости Томаса. Урбан — это уже вторая возможность.

— А может быть, это Сетон. Он францисканец и твердо придерживается догматов своего ордена, считает, что реликвиям Святой Крови должно поклоняться, в отличие от Уитни. А может быть, это кто-то из монастыря доминиканцев — Эндрю предпочитал позицию францисканцев позиции собственного ордена, и он вряд ли был единственным мятежником. Даже Морден в этом признался.

— Морден никогда не покидает Кембридж, и я не представляю себе Эндрю, передающего такую ценную вещь человеку, похожему на эльфа — или тому, кто толком не понимает, что влечет за собой полемика о Святой Крови. Нет, это и не Морден, и не его монахи. Они все одинаковы — приятные, но совершенно тупые.

— А как насчет служек? Кипа и Джона Рауфов?

— Они умнее, чем люди, которым прислуживают, — согласился Майкл. — Но ненадежные. Не представляю, чтобы Эндрю вручил то, во что верил, таким низким людям.

Сумерки давно кончились, и Бартоломью ужасно устал после дня, заполненного преподаванием, лечением больных, лазанием по крышам и осмотром трупов. Он хотел в постель и вовсе не хотел больше рассуждать о тайнах. Они добрались до колледжа Михаила, и он отправился в свою комнату. В сгустившейся темноте он снял плащ и башмаки, ополоснул руки в тазике свежей воды и лег в постель в уверенности, что тотчас же уснет.

В комнате было душно, и он поднялся, чтобы открыть окно. Снова лег и понял, что в рубашке и гетрах очень жарко. Пришлось встать, чтобы снять их. К тому времени, как ему стало удобно, францисканцы в комнате напротив начали громко спорить; их резкие голоса разбудили его, хотя он уже начал задремывать. Бартоломью в третий раз поднялся и закрыл окно. Но дискуссия монахов сделалась очень напряженной, и шум далеко разносился в тихом ночном воздухе. Они разговаривали достаточно громко, чтобы Бартоломью мог различать отдельные слова, поэтому он понял, что речь шла о Святой Крови и ее месте во время мессы.

Он вернулся в постель, но поймал себя на том, что изо всех сил прислушивается. Тогда Бартоломью натянул одеяло на голову, чтобы ничего не слышать. Но ночь была душной, и многие не спали. По двору то и дело ходили — кто за выпивкой, кто в уборную; кто-то играл на лютне. Бартоломью спал урывками и проснулся еще более уставшим, чем уснул.

Он присоединился к коллегам, собравшимся вместе, чтобы идти в церковь на мессу, и глубоко вдыхал прохладный утренний ветерок с востока, шептавший что-то ему на ухо. После мессы Бартоломью вспомнил, что сегодня суббота и он договорился, что занятия со студентами проведет другой профессор. Это означало, что он свободен. Обычно он использовал свободное время для написания трактата о лихорадках — это отнимало у него почти все незанятые часы, но сегодня Бартоломью никак не мог углубиться в работу. Он не понимал, в чем дело — то ли виновата жара, то ли странная история, окружавшая реликвию.

Понимая, что нет смысла все утро смотреть в пустой лист пергамента, ожидая вдохновения, Бартоломью пошел на поиски Майкла — тот наслаждался незаконным вторым завтраком в кухне. Монах махнул рукой на табурет, приглашая врача присоединиться к его легкой трапезе, состоявшей из овсяных лепешек, смазанных белым жиром и густо посыпанных солью. Бартоломью отказался, понимая, что такая еда только вызовет жажду. Монах только начал рассуждать о фактах, которые они обнаружили в связи со смертью Эндрю и Уитни, как в дверь постучали и вошел церковный староста.

— Вы нам нужны, брат, — сказал, жадно пожирая глазами лепешки. — И вы тоже, доктор.

— Опять приор кармелитов Линкольн? — спросил Бартоломью. — Мне казалось, его лихорадка прошла.

— Это Урбан, послушник. Только поспешите. Я не доктор, но даже я могу сказать, что он не задержится на этом свете.

— Где? — вскричал Майкл, направившись к двери.

— Церковь святого Андрея, — ответил староста, шагнув в сторону, чтобы пропустить вперед проктора и стащить лепешку, прежде чем последовать за ним.

Бартоломью и Майкл спешили вдоль улиц под лучами раннего утреннего солнышка. По улицам ходили люди, ездили повозки — мало кто спал долго в такую жару. Солнце еще толком не взошло, но в городе уже было душно, и Бартоломью задыхался, словно ему не хватало воздуха. Майкл пыхтел рядом, громко жалуясь на эту треклятую топку вместо солнца.

Урбан лежал на церковном дворе, в высокой траве у крыльца. Оба ученых замерли, увидев, что прибыли не первыми: Томас уже стоял на коленях перед послушником проводя последний обряд. Бартоломью почувствовал, что Майкл в бешенстве, но он не мог сказать ни слова против молитвы монаха над умирающей душой, поэтому вынужден был держать язык за зубами, пока не завершился ритуал. Прошло довольно много времени, прежде чем Томас убрал елей и снял епитрахиль: доминиканцы серьезно относились к своему долгу.

— Что случилось? — шепотом спросил Майкл у Бартоломью. — Тебе видно?

— Похоже, Урбан упал на что-то, — ответил Бартоломью. — Я вижу, что у него из живота торчит что-то острое, и лежит он неуклюже.

— Упал сам, или его толкнули? — спросил Майкл.

Бартоломью пожал плечами.

— Это сказать невозможно — с такого расстояния и не осмотрев рану. Придется спрашивать Томаса. Он уже закончил.

Бартоломью опустился на колени, изучая рану юноши, но не делая попытки прикоснуться к ней. Как он и предположил, Урбан упал на металлический штырь, пронзивший его насквозь. Рана выглядела ужасно, но Урбан, похоже, не испытывал боли, хотя руки его были залиты кровью. Бартоломью предположил, что штырь повредил позвоночник и лишил юношу чувствительности. Он ничего не мог сделать, чтобы спасти Урбана, и не было смысла переносить его куда-то: это лишь могло вызвать дополнительные страдания в последние минуты жизни.

Майкл заговорил очень ласково, назвавшись и начав расспрашивать Урбана о происшедшем, а Бартоломью тем временем рассматривал предмет, погубивший юношу. Сначала он углядел только необычную форму и то, что предмет, видимо, торчал из земли. Но в конце концов доктор понял, что это скоба для обуви — такие имелись во многих церквях, чтобы прихожане счищали грязь с башмаков, и только потом входили в церковь.

Урбан упал — сам или же его кто-то толкнул — прямо на витиеватую верхушку скобы, и та пронзила его, как острога рыбу.

— Здесь доктор Бартоломью, — мягко произнес Майкл, когда юноша сумел сосредоточить на нем взгляд. — Хочешь чего-нибудь, чтобы облегчить боль?

— Боли нет, — прошептал Урбан. — Только холодно.

Бартоломью снял плащ и укрыл им послушника, хотя сомневался, что это поможет. Ни на миг не задумавшись, Томас снял рясу и укутал ею ноги юноши, оставшись в одной нижней рубашке.

— Эндрю принимал какие-нибудь лекарства? — спросил Бартоломью. — Может быть, что-нибудь от боли в спине — от старой раны?

— Маковый отвар — но только тогда, когда становилось совсем плохо, — ответил Урбан. Он внезапно издал разрывающее душу рыдание. — Не могу поверить, что он вдруг решил не продолжать свое путешествие. Я бы помог ему, и неважно, какой ценой. Я ведь лгал ради него. Сетона не было в общежитии святого Бернарда, когда умер Уитни. Мы сказали, что увидели его возле тела, потому что знали, что он обязательно обвинит в преступлении нас, и это был единственный способ убедить вас, что мы невиновны.

— Это неважно, — мягко сказал Майкл. — Кто-нибудь толкнул тебя на этот штырь? Назови его имя.

Урбан покачал головой.

— Никто не толкал. Я умираю из-за проклятия Барзака. Понимаете, я ведь трогал реликвию.

— Мне казалось, что ты не решился, — вставил Бартоломью, не зная, хочется ли ему снова услышать про смерть, в которой виновата реликвия. — И что Эндрю передумал…