Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.

• Название: В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
• Автор: Сергей Снегов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Сборник "Кольцо обратного времени" объединяет произведения в основном ленинградских авторов. В нем наравне с известными писателями — И. Варшавским, В. Шефнером, О. Ларионовой, А. Шалимовым — представлены молодые фантасты, делающие первые шаги в этом популярном жанре.

Открывает сборник роман С. Снегова "Кольцо обратного времени" — завершающая часть трилогии "Люди как боги".

Содержание:

Что такое научная фантастика и каково ее место в общем потоке советской литературы?

Сергей Снегов. Люди как Боги

Илья Варшавский. Инспектор отдела полезных ископаемых

Ольга Ларионова. Вернись за своим Стором

Вадим Шефнер. Курфюрст Курляндии

Борис Никольский. "Наездник"

Дмитрий Романовский. Честь имею представить — Анна Каренина

Александр Хлебников. Третья мировая война

Галина Панизовская. Выход из одиночества

Александр Шалимов. Эстафета поколений

Феликс Суркис. Сердце плато

Андрей Балабуха. Пограничник

Леонид Агеев. Анюта

Александр Щербаков. Сервис

---

Маринка задержалась в Академии. Речистер уже привык к этому: она кончала последний, шестой курс и писала сейчас дипломную работу — "История костюма веков Восхода". Из-за этого ей часто приходилось застревать то в Объединенном информарии, то на Станции аутспайс-связи, запрашивая информарии других планет, то еще где-нибудь. Вот и сегодня: она вернулась только в десять, наскоро поужинала, — Речистер целый час обдумывал и вызывал этот ужин, решив под конец, что управляться со строительством Суан-Схунского комплекса было все же проще, — и легла спать. Речистер прилег рядом, но как только она уснула, встал и вышел в кухню. Он сел возле окна, машинально потянулся было за биттеролом, но передумал и сунул пачку в карман халата.

В два сорок шесть стартует к Тартессу "Сегун", вспомнил Речистер. А завтра я пойду в Статистический центр, решил он, потому что если уж оставаться здесь, то надо как можно скорее определиться. Интересно, что они предложат мне? Могут многое, и бессмысленно гадать, что именно. Завтра посмотрим. А "Сегун" уходит в два сорок шесть… И с ним надо бы отправить на Тартесс письмо.

Речистер достал из шкафа стилограф, вернулся на свое место у окна и задумался, положив палец на клавишу. Но слов, тех слов, которые нужно сказать товарищам и всем, оставшимся там, на Тартессе, не было.

"Как ты ушел на Границу?" — спросила однажды Маринка.

Как — он не мог объяснить. Во всем, что касалось не дела, а его самого, он никогда почти не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе. Просто он чувствовал, что иначе нельзя, и всегда следовал этому чувству. Тогда, двадцать лет назад, он еще только кончил школу средней ступени и не знал, что делать дальше. И скорее всего, как и подавляющее большинство сверстников, он пошел бы в школу высшей ступени, а затем в какую-либо из академий, если бы однажды к нему не пришло это.

Это жило в людях изначала, с тех пор когда человечество представляло собой лишь маленькие кучки людей, разбросанные по старой планете. Оно заставляло людей покидать насиженные места и идти в беспредельный мир, на край Ойкумены, пешком, верхом, на утлых судах пересекать моря и материки, узнавая и обживая Землю. Оно впервые разделило людей — на оседлых и кочевых. Человечество росло, заполняло планету, и она становилась все теснее и теснее. Кочевникам негде стало кочевать, и это ушло в глубины сознания, затаилось, ожидая своего часа. Но вот Земля стала тесна, — и человечество выплеснулось в пространство. Мир снова стал широк, снова, как когда-то, люди шли открывать, узнавать и обживать новые миры; и снова монолитная масса человечества разделилась — на оседлых и пограничников. Разведчики находили новые миры, пионеры исследовали их, исчисляя ресурсы и оптимальные параметры населения, находя места и проектируя города; строители благоустраивали планеты; потом появлялись поселенцы. А* пограничники снова уходили вперед. И вело их это. Речистер не знал ему имени, но когда оно пробудилось в нем — он ушел на Границу.

Граница жила своей жизнью, в корне отличной от жизни Внутренних миров, и вместе с тем неразрывно с ней связанной, ибо в отдельности и Граница, и Внутренние миры равно бессмысленны и невозможны, как невозможны на Границе Маринки, в тридцать два года еще учащиеся и не принимающие активного участия в делах своего мира, потому что там позарез нужны каждая голова и каждая пара рук, и человек должен выбирать себе дело, изучать его и совершенствовать свое мастерство, пробуя это дело на вкус и на ощупь, в единый монолит сплавляя теорию и практику. Потоыу-то, когда Маринка хотела было уйти вместе с ним на Тартесс, он сказал ей: "Нет", ибо он перевидал много людей, пришедших на Границу без зова этого и ушедших назад, во Внутренние миры, унося в себе самую болезненную из всех болей — боль разочарования.

Внезапно Речистер понял, что не останется на Лиде. Маринка права: вековой ошибкой было предъявлять к женщине те же требования, что к мужчине. Но и от пограничника нельзя требовать того же, что от жителя Внутренних миров.

Очевидно, общество развивается не только во времени, но и в пространстве — от периферии к центру. И пограничники, наверное, не достигли еще той ступени эволюции, на которой стоит общество Внутренних миров. Возможно, отсюда все они выглядят реликтами, не нашедшими себе места в веках Восхода и бежавшими на Границу, в сумерки Предрассветных веков. Но в одном неправы Маринки: не потому они избегают уюта, что не чувствуют той цены, которую человечество заплатило за право иметь его, а потому, что именно пограничники собой оплачивают это право. И потому Внутренние миры — не его миры, их ступень эволюции, пусть она даже высшая, — не его ступень…

Речистер снова ощутил в себе это, оно звало его, и он подчинился.

Маринка проснулась резко, толчком. Она потянулась к Речистеру, но рука ее наткнулась на гладкий пластик постели.

— Клод! — позвала она.

Ответа не было.

— Клод!!

Она вскочила, бросилась в кабинет, потом в кухню. Речистера не было нигде. Только на столе стоял забытый им стилограф. Маринка рванулась к шкафу — так и есть… Она подошла к окну. Снегопад кончился, разъяснело; в фиолетовой глубине мелко дрожали от холода звезды, а между ними лениво катился по небу маленький диск Сертана. Его бледный свет растворялся в мягком свечении разлапистых люминокедров, двумя широкими полосами растущих по бокам улицы, и расплывчато отражался в матовом габбропласте. А посредине улицы, медленно удаляясь, шагала фигура в черном костюме пограничника.

В первый день их знакомства они шли по этой же улице, только в другую сторону — к дому. Клод рассказывал о чем-то, и Маринка внимательно слушала, до тех пор пока взгляд ее случайно не упал на его ноги. То, что она увидела, поразило ее. Она всегда любила ходить пешком, ходила много, легко, почти никогда не уставая. Но ей не приходило в голову, что можно так ходить.

На мгновение ей показалось, что ноги его — самостоятельные и разумные живые существа. Вот ступня его, упруго бросив тело вперед, занеслась для шага; вот она уже опускается, осторожно, изучающе, как бы отыскивая наилучшую точку опоры; вот — нашла; радостно, словно удивляясь тому, как удобна для ходьбы улица, сразу же прочно вросла в габбропласт; какую-то долю секунды спустя новый шаг опять пружинисто бросил его тело вперед… — вперед… И вся эта кажущаяся такой непостижимой сложность в то же время была абсолютно естественной и автоматичной. Каждый элемент движения был точен и предельно экономен — ни одного эрга не расходовалось зря.

Когда-то — в Заутанском заповеднике — ей случилось идти по болоту: каждый шаг нужно было продумывать, осторожно исследовать путь перед собой, отыскивая точку, куда можно было бы ступить без риска по пояс провалиться в чавкающую жижу. И хотя весь путь оказался не больше километра, выйдя наконец на такую добрую, твердую землю, поросшую жесткой седой травой. Маринка в изнеможении опустилась на нее…

Окажись тогда на ее месте Клод, он смог бы идти вот так же, улыбаясь и о чем-то рассказывая, совсем не думая, что лежит под ногами — болото, каменистая осыпь или габбропласт.

И вот сейчас Маринка стояла, прижавшись лицом к холодному оконному силиглассу, и смотрела, как, медленно тая в размытом свечении люминокедров, уходит от нее своей походкой пограничника Клод Речистер. Она заплакала, — так плакали, навсегда расставаясь со своими возлюбленными, женщины всех веков.

Как-то раз она сказала Речистеру: "Хочешь, я уеду с тобой, хочешь?" — "И мы будем вместе трудиться во имя того, чтобы скорее возникали на новых мирах Сферы обслуживания, — в тон ей продолжил Клод. И вдруг резко закончил: — Нет! Это слишком патетично и красиво, чтобы быть правдой. Твое место — здесь".

Речистер остановился, достал из кармана "сервус" и вызвал энтокар. Он посмотрел на часы: было час тридцать две. Успею. Он оглянулся и посмотрел на крутой склон пирамидального дома, туда, где в вышине светилось окно. Когда оно зажглось? Значит?.. Темная черточка в светящемся прямоугольнике — Маринка. Больно, подумал Речиетер, ох, как больно, когда позади остается дом. Твой дом.

Речистер ощутил в себе новое, незнакомое ему чувство. Оно приковало его взгляд к перечеркнутому тонким контуром светящемуся прямоугольнику окна. Не знаю, подумал он, не знаю. Ничего я не знаю. Повернуться и бежать. Но куда? К дому? Или подождать, пока спустится жужжащий уже над головой энтокар, сесть и набрать адрес космодрома? Не знаю. В жизни каждого пограничника наступает момент, когда он перестает быть пограничником. Но в моей жизни он еще не наступил. Наступит ли? Наверное. Но когда? Через десять минут? Или через десять лет?

Леонид Агеев Анюта

Рассказ из 2075 года

Вениамин свернул с Невского и пошел по Садовой в сторону Марсова поля. Улица была умыта вчерашним дождем, асфальт местами еще не просох и поблескивал мелкими лужицами под весенним солнцем. А на душе у Вениамина было довольно пасмурно. Остановившись у перекрестка, он поскреб левую щеку и еще раз убедился, что выбрита она некачественно. Халтурить начала Мышка, нужно будет вечером заняться ею, подрегулировать малость… И Гарсон тоже хорош — сварил утром вечерний кофе! Хотя тут ты, Веня, виноват сам — спросонок не на ту, видать, нажал кнопку. В Гарсоне пора, однако, поковыряться: кнопку оставить одну… за нею — индикатор времени суток, а от него — сигналы на три программы — утреннюю (кофе покрепче), послеобеденную (еще крепче — чтобы в сон не клонило) и вечернюю (относительно крепкий). Омолодим старика — поработает еще… ' Мелкие брызги из-под колес промчавшегося электромобиля окропили Венины брюки. Он совсем помрачнел, вытащил платок, стряхнул капли, вытер руки. Задумавшись и опустив голову, дошел до моста и только тут, почувствовав под ногами небольшой подъем тротуара, огляделся: окантованное высокими, по ранжиру постриженными деревьями лежало перед ним Марсово поле, просвечивая сквозь зелень ветвей красными, раскаленными солнцем дорожками. На солнце не хотелось. Вениамин перешел улицу и свернул в сад — через узорные ворота, — под соединившиеся в один зеленый свод деревья.