Титта Руффо - Парабола моей жизни

• Название: Парабола моей жизни
• Автор: Титта Руффо
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний Титта Руффо, названная им «Парабола моей жизни»,— правдивое описание нелегкого жизненного и творческого пути одного из величайших вокалистов-баритонов первой половины XX века. Мемуары эти, занимательные и поучительные, привлекательны своей искренностью, прямотой и бесхитростной откровенностью.

Жизнь знаменитого артиста с самого начала и до конца складывалась не гладко.. На его долю выпали жизненные и творческие конфликты, требовавшие от него активного участия и немедленного разрешения. Такой уж он был человек и такая была у него судьба.

---

Читатель может легко вообразить, какие чувства волновали мою душу во время обратного пути на вокзал. Было невыносимо холодно, и легкий слой снега покрыл весь город. Печаль подавляюще овладевала мной. Но на вокзале, в то время как я в ожидании поезда прогуливался под навесом платформы, у меня произошла встреча, немало способствовавшая тому, чтобы приободрить меня. Я вдруг увидел стоявшего неподвижно перед дверью ресторана артиллерийского капитана, облик которого показался мне знакомым и, приветствуя его, как мне полагалось, я узнал в нем Иньяцио Флорио, сицилийского вельможу, которого весь мир знает понаслышке, и никто из тех, кто когда-либо с ним встретился, забыть не может. Я не мог удержаться, чтобы не подойти к нему. Став перед ним во фронт, я приложил руку к виску в воинском приветствии. Он тотчас же узнал меня, вспомнил чудесные дни в Палермо, и без всяких церемоний капитан Флорио обнял и расцеловал как старого друга ефрейтора Титта Руффо.

Когда меня перевели во Флоренцию, явившуюся последним этапом моей военной жизни, я сначала в течение двух месяцев охранял «Давида» на площади Микельанджело, а затем меня посадили в одну из канцелярий командования на улице Ламармора. Но те два месяца, что я провел, охраняя «Давида», запечатлелись в моем сознании как неповторимый сон. По вечерам, при заходе солнца, когда я стоял, опершись о парапет широкой террасы на возвышенности, с которой охватываешь взором весь город цветка,* вокруг меня теснились толпой образы артистов, мучеников, героев, поэтов и торговых людей, рожденных этим городом и переданных нам, как высокие примеры, на радость всему миру и во славу нашей родины. Когда же позже спускалась ночь, и город постепенно загорался огнями, отблеск этого множества огней доходил до вершин

* См. прим. к стр. 27.

изумительных памятников. И тогда колокольня Джотто, купол Брунеллески, башня Палаццо Веккио господствовали над городом во всей своей чарующей красоте. Если к этому очарованию прибавить еще последние замирающие звоны колоколов, то не обязательно быть пилигримом, путешествующим по земле и по морю в поисках красоты, чтобы почувствовать, как сердце замирает от любви, и растрогаться до слез. Божественная Флоренция! Стоя на пустынной площади в вечерние часы лицом к лицу с таким величием и таким волшебством очарования — слезы проливал и я. И, признаюсь в этом, не стыдясь их.

Глава 26. ИЗ МЕКСИКИ В НЬЮ-ЙОРК

Снова становлюсь штатским и певцом. Поездка в Мексику. Прогулки и чтение. Предложение вернуться в чикагскую оперу. «Царь Эдип» Леонкавалло. Карузо 5 Метрополитен опере. Болезнь Карузо. Его смерть. Еду в Нью-Йорк. Отказываюсь от дебюта. Смерть Виктора Мореля

Когда кончилась война — и кончилась для нас благополучно— я снова стал свободным. Импресарио наперебой спешили приглашать меня. Я подписал контракт в Мексику, страну, куда мне страстно хотелось попасть, так как она привлекала меня красотой природы и своей многовековой историей. После трехлетнего перерыва моей артистической деятельности я возобновил свой прежний образ жизни — размеренный и подчиненный дисциплине. Но вначале мне было очень трудно снова овладеть всеми ценными особенностями моего голоса. Горе певцу, который надолго оставляет без внимания свой в высшей степени нежный инструмент! Он рискует навсегда потерять власть над ним. После целого периода терпеливых упражнений как в вокале, так и в музыке, я был готов выступить на новом поле сражения.

Пароход в Америку шел из Неаполя. Прибыв в Нью-Йорк и отдохнув там несколько дней, я продолжал свое путешествие. От Нью-Йорка до Мехико было тогда что-то около пяти дней езды по железной дороге. Прекрасный город расположен на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Конечно, на такой высоте нелегко управлять естественным дыханием, и мне было очень трудно приспособиться к столь необычным климатическим условиям. Кстати, по этой же причине многие артисты, приглашенные в Мехико, были вынуждены расторгнуть заключенные контракты. Тем не менее я спел там с большим успехом двенадцать спектаклей, начав с «Паяцев» Леонкавалло и закончив «Севильским цирюльником». В то время я имел обыкновение петь каватину, легко, почти вприпрыжку, перебегая с одной стороны сцены на другую; но здесь, на этой высоте я не смог бы при быстром движении по сцене дать полную силу голоса на выдержанных нотах. Волей-неволей пришлось отменить обычное приплясывание. Вообще должен признать, что петь здесь мне было нелегко, и особенно партию цирюльника, так что понадобилось мобилизовать всю силу воли, чтобы довести гастроли до успешного конца.

В дни отдыха я подолгу прогуливался по громадному парку в Чапультепеке, проходя по бесконечным аллеям среди тысячелетних деревьев. Больше всего я любил отдыхать в знаменитой Avenida de los poetas,* обсаженной с обеих сторон колоссальными эвкалиптами и другими тропическими растениями. Там я оставался до вечера, слушая пение мириад птиц всевозможного вида и цвета. Из всех красот природы, виденных мной на свете, Avenida de los poetas — одна из тех, которые сильнее всего воспламеняли мое воображение и глубже всего запечатлелись в моей памяти. Именно здесь, в этой волшебной обстановке я прочел стихи Рубендарио, великого южноамериканского поэта. Невозможно найти место более располагающее К тому, чтобы до конца насладиться их глубиной и изысканнейшей прелестью.

Уехав из Мехико, я остановился на несколько дней в Нью-Йорке, где снова встретил маэстро Клеофонте Кампанини. Он предложил мне подписать договор и вернуться в Чикагскую оперную компанию (Chicago Opera Company), чтобы занять там мое прежнее место, остававшееся вакантным все время пока шла война. Я обязался выступить в «Риголетто», «Отелло», «Паяцах», «Тоске» и показать впервые новую оперу Леонкавалло «Царь Эдип» на либретто, написанное драматургом Джоваккино Форцано по трагедии Софокла. Леонкавалло сочинил эту свою последнюю оперу специально для меня, а я уже давно обещал синьоре Берте,— сразу после смерти ее прославленного друга, — что при первой возможности добьюсь постановки «Царя Эдипа» на сцене. Поэтому, договорившись с Кампанини, я, не откладывая, сообщил синьоре Леонкавалло, что получил, наконец, возможность сдержать данное мною слово и «Царь Эдип» включен в репертуар театров Аудиториум в Чикаго и Манхэттен в Нью-Йорке.

* Аллея поэтов (исп.).

Поскольку новый договор не требовал моего присутствия в театре до следующего года, я вернулся в Рим с целью использовать свободное время для спокойного отдыха в кругу семьи. Приятным развлечением и любимым времяпрепровождением было для меня в то время приобретение подлинных произведений искусства, все больше и больше украшавших мой дом. Ведь я мечтал об этом с детских лет, с той самой поры, когда отцовская «пинакотека» была представлена портретом Гарибальди и олеографией с изображением сцены из «Трубадура».

Когда наступило время выполнения моего договорного обязательства с Клеофонте Кампанини, я снова сел на пароход, идущий в Нью-Йорк. Но едва только я прибыл туда, как, к величайшему своему огорчению, узнал, что Кампанини умер. Этот дирижер стремился создать в Чикагской опере театр по преимуществу итальянский и благодаря своей дирижерской технике, а также опыту и знанию театрального дела, сумел преодолеть все враждебные влияния и победить злостные интриги, направленные против итальянской оперы в пользу театров французского и немецкого. После его смерти художественное руководство Чикагской оперы было поручено молодому, хотя и небезызвестному дирижеру Джино Маринуцци. Но я опасался, что заслуженный авторитет, которым пользовался Маринуцци, окажется все же недостаточным, чтобы продолжать традиции, установленные и неукоснительно проводимые в жизнь маэстро Кампанини.

В Чикаго ко мне пришел директор Общества граммофонных записей (Victor Company) и попросил записаться на новых пластинках. И как раз в том году я имел счастье увековечить вместе с Энрико Карузо фрагмент второго действия «Отелло», дуэт, за которым в течение многих лет гонялись во всем мире, который продолжает и сейчас свое победное шествие по всем странам. Сезон в Чикаго протекал не без осложнений, возникших прежде всего по поводу постановки «Царя Эдипа». Оказалось, что Кампанини не оставил перед смертью никаких распоряжений относительно этой оперы. Тогда я обратился непосредственно к Мак-Кормаку, меценату Чикагской оперы, очень симпатизировавшему покойному дирижеру. Я попросил его лично предложить дирекции поставить «Царя Эдипа» и сразу же приступить к репетициям хоровых ансамблей, имеющих в этой опере первостепенное значение. Просьба моя увенчалась успехом. «Царь Эдип» был поставлен и блестяще прошел как в Чикагском театре, так и в театре Манхэттен в Нью-Йорке. Критика, с жаром расхвалившая исполнение, к музыке отнеслась не особенно благожелательно, считая, что она местами плохо инструментована. Тут же, однако, критики признавали, что партия главного действующего лица производит чудесное впечатление своими cantabili и непосредственностью мелодии. Что касается меня, то я нахожу, что музыкальная концепция центрального • образа в своей мощной выразительности всецело соответствует трагедии Софокла. Именно это и было основным стремлением композитора, когда он задумал воссоздать образ Эдипа, так сказать, при помощи и посредством возможностей, заложенных как в моем голосе, так и в моем актерском темпераменте.