Мария Галина - Медведки

• Название: Медведки
• Автор: Мария Галина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Родилась в Калинине (ныне – Тверь). До 1968 года жила в Киеве, затем переехала в Одессу. Окончила биологический факультет Одесского государственного университета (специальность – "биология моря") и аспирантуру при кафедре гидробиологии ОГУ. Кандидат биологических наук, работала в НИИ гидробиологии, занималась проблемами окружающей среды и исследованием популяций лососевых рыб в Бергенском университете (Норвегия). С 1987 года в Москве. С 1998 по 2001 год работала в отделе литературы «Литературной газеты», вела полосу фантастики и поэтическую рубрику «поэзия non-stop».

С 1995 года – профессиональный литератор, автор девяти книг прозы (нескольких повестей и романов, в т.ч. фантастических), трёх книг стихов, ряда критических публикаций, в основном посвященных фантастике и поэзии.

Критические статьи публиковались в «Литературной газете», «Новом мире», «Знамени» и других изданиях. Мария Галина – ведущий рубрики «Арахна» в журнале «Знамя», редактор-составитель серии интеллектуальной фантастики «Другая сторона» в издательстве «Форум».

Переводила произведения Стивена Кинга, Джека Вэнса, Эдвина Табба, Клайва Баркера, П. Страуба.

Критические и публицистические статьи Марии Галиной в журнале фантастики «Если» дважды завоевывали приз читательских симпатий. Лауреат премии журнала «Новый мир» «Anthologia» (2005, за высшие достижения в современной русской поэзии) и премии «Московский счёт» (2006) за книгу стихов «Неземля».

Член Союза писателей Москвы, неоднократно входила в жюри жанровых премий, работала в экспертном совете премии «Большая книга», жюри Независимой литературной премии «Дебют» (2007). Живет в Москве.

---

Не люблю звонков.

– Вы что, следили за мной? – спросил он, даже не сказав “здрасте”.

– Следил? Мне делать нечего, по-вашему?

– Расспрашивали знакомых? Родню? Вы же гарантировали…

Не понравилось ему? Вообще-то до сих пор у меня рекламаций не было.

– Никого я не расспрашивал. – Я из коридора видел, что Сметанкин поднял голову и прислушивается. – Я никого ни о чем не расспрашиваю. Не вступаю в контакты. Это принцип моей работы.

– Тогда откуда вы знали?

– Что я знал?

– Про то, как мы стояли у изгороди. С Катькой.

– С какой Катькой? Ничего не понимаю.

– Ну, вы написали… про то, как я… – Он запнулся. – Меня на дачу отправили, к тетке, ну и она там жила. Папаша у нее какой-то шишкой был, домработница, шофер, все такое. Она старше меня была на год. Нос передо мной задирала. Вела себя как та еще стерва. А потом… ну была там одна история, один урод пнул собаку, щенка, и я… И вот после этого мы как-то… – Он опять запнулся. – Ну, все это кончилось быстро, конечно, но я как сейчас помню, эта изгородь, знаете, как в деревне бывает, три жердины, сухие такие, серые, и мы стоим, и нам надо сказать друг другу что-то очень важное, и мы молчим, и сеном пахнет, травой скошенной, и я опускаю глаза и вижу, как по жердине рядом с трещиной ползет муравей, и тут я вижу, блин, а он вовсе и не черный, как я раньше думал, а красноватый и просвечивает даже. Я забыл об этом, а сейчас вот прочел и вспомнил… Откуда вы…

– Ниоткуда, – сказал я, – просто так надо было. Ну раз я работал над вашей историей, должен быть муравей. Я так вижу.

– Мне говорили. – Он опять запнулся. – Серый говорил.

Я покосился на Сметанкина. Тот по-прежнему застыл над коробкой с фотографиями, косясь в мою сторону.

– У меня свои методы, – я слегка расслабился, – я медитирую. Подключаюсь к общему информационному полю. Вы же в курсе, мы все находимся в общем информационном пространстве. В ноосфере. Там все наши воспоминания, так что любой тренированный человек может войти туда и взять что ему надо.

– Что-то слышал, – сказал он неуверенно.

– Про академика Вернадского что-нибудь слышали? Про Тейяра де Шардена?

– Что-то слышал, – повторил он.

Может, и не слышал, но признаваться в этом ему было неловко.

– Так вот. Я работаю с информационным полем. На основании их трудов. Разработал уникальную методику. Это конфиденциальная информация, но вам я готов пойти навстречу. Нареканий нет?

– Что вы! Там… – он опять запнулся, – все как надо.

– Я рад. Это моя работа.

Я отключился. В таких случаях лучше насильственно прервать разговор, оставив звонившего в состоянии легкой растерянности, он потом сам додумает все, что требуется, и сделает это гораздо лучше меня.

Сметанкин по-прежнему сидел на корточках у коробки, но теперь он смотрел на меня. Примерно так же, как на старые фотографии – с жадностью и надеждой.

– Я так понял, вы что-то там угадали, – сказал он.

– О, как я угадал! – Я с размаху плюхнулся в продранное кресло. – О, как я все угадал!

Он не улыбнулся, не отреагировал на цитату. Не наш человек. Тяжелое детство, деревянные игрушки.

– Что-то про заказчика? Он не говорил, а вы угадали?

– Ну… в общем, вроде да.

– Вы и правда не следили за ним?

Я напомнил себе, что Сметанкин – тоже клиент.

– Я не навожу справок. Принципиально. Это только создавало бы помехи. Мне нужна чистая, дистиллированная информация. А ее может дать только сам человек.

– В смысле? Вы его гипнотизируете, что ли?

– Я не Вольф Мессинг. Нет, конечно. Я просто с ним разговариваю.

– Вы и вправду верите в общее информационное пространство? Или заливаете для понту?

– Скажите, а у вас никогда такого не было, чтобы приснилось какое-то совершенно незнакомое место? А потом вдруг вы оказываетесь там наяву? И все совпадает?

Он задумался:

– Ну, в общем, да. Было пару раз.

– Значит, вы во сне подключились к ноосфере. Бывают такие спонтанные подключения. Можно считать там чужую память. А можно – будущее.

– Что?

– Свое собственное будущее. В ноосфере нет ни прошлого, ни будущего, сплошной массив информации.

– Все-таки вы гоните, – сказал он недоверчиво.

– Думайте как хотите. – Я пожал плечами, вернулся в прихожую и стал натягивать куртку. – Вы тут пока подберите себе остальных родственников, а завтра я приду и мы продолжим.

Его я тоже оставил в некотором недоумении. Тот же принцип. Пускай сам гадает что к чему. Он в конце концов такого наворотит, до чего бы сам я сроду не додумался.

Ну и потом, я и правда устал. Спускаясь по широкой выщербленной мраморной лестнице (наверное, тут когда-то был доходный дом) к бледному, маячившему внизу пятну света, я думал о тех странных случаях, когда вранье становится правдой, а правда – враньем. Этот муравей, эта девушка с ее прекрасным высокомерием – были ли они на самом деле? Или оно проявилось под моей рукой в его памяти, как когда-то в детстве проявлялись под моей рукой цветные картинки на пустых страницах, если проведешь по ним мокрой ваткой? Так или иначе, оно у него теперь есть, прекрасное лето, лето взросления, и никто уже никогда это лето у него не отнимет.

Я уже давно думаю, что говорящие головы в телевизоре – подделка. Фэйк. Смоделированы на компьютере. Кто их вне ящика видел? Машины с правительственными номерами, тонированными стеклами, которые проносятся мимо в окружении мотоциклетного эскорта? Мало ли кто сидит за тонированными стеклами? И сидит ли вообще?

Один раз смоделировать говорящую голову выгодней, чем содержать несколько сотен бездельников в реале. Вдобавок живые могут и учудить что-то непредсказуемое, тогда как эти всегда делают и говорят именно то, что от них требуется.

Отец, напротив, относится к говорящим головам с полной серьезностью. Он вообще верит средствам массовой информации. И в климатическую бомбу, и в страшную подземную машину, вызывающую землетрясения, и в честных политиков. Мне он не верит ни на копейку. Я заведомо не могу сказать ничего умного.

– Папа, этот препарат не сертифицирован. Видишь, на нем написано “биодобавка”. Ну зачем он тебе понадобился? Совершенно бесполезная вещь. И дорогущая к тому же.

– В газете писали, – сказал папа.

– Мало ли что в газетах пишут!

Там наверняка было написано “на правах рекламы”, но папа из принципа не читает мелкие буквы. Он считает, что редакторы специально используют петит, чтобы издеваться над пожилыми людьми. И еще он в глубине души верит, что старость можно вылечить. Нужно только подобрать правильный препарат. И правильную диету.

– Тетя Лиза заходила?

– Заходила. И спрашивала про тебя. Что я ей могу сказать? Мне стыдно.

Я тоже в детстве думал, что это не мои родители. Что меня перепутали в роддоме. Пока не сообразил, что у меня три соска. Как у папы. А три соска – достаточно редкая аномалия. Я папин сын, тут ничего не поделаешь. Странно, что сообразил я это только годам к десяти; наверное, до этого думал, что у всех мужчин три соска…

– Пойди посмотри, как там молоко…

Он так самоутверждается. Приказывает, а я выполняю. Все как раньше. Он большой и сильный.

Молоко в духовке стояло уже бог знает сколько времени, на медленном огне. Он его топит. Топленое молоко приобретает коричневатый оттенок, и еще на нем появляется толстая, в палец, пенка, которую отец считает особенно вкусной. Когда я был маленьким, он попробовал поделиться этим удовольствием со мной. Меня вырвало, а он обиделся.

Вокруг конфорок слой гари, а я, между прочим, приплачиваю тете Лизе, хотя отцу этого не говорю. Он думает, что она заботится о нем по доброте душевной.

Я плеснул на плиту розовую моющую жидкость и потер грязной мочалкой. Ссохшаяся корка грязи отдиралась неохотно, мочалка оставляла на плите коричневые разводы.

– Что ты там возишься? – Отцу пришлось повысить голос, я заметил, что голос у него стал почти женским – перестал вырабатываться тестостерон. – Зачем? Там все чисто. Тетя Лиза мыла. Я мыл.

Похоже, он видит только то, что хочет, – идеально чистую кухню, заботливую родственницу. И непутевого сына.

Я обтер руки липким полотенцем и вернулся в гостиную.

– Молоко стопилось, – ответил я на его молчаливый вопрос. – Или утопилось. В общем, готово.

– Ты будешь?

Не то чтобы он не помнит, что я терпеть не могу топленого молока. Просто до сих пор не способен поверить.

– Ты все еще не нашел работу?

– Я работаю, папа.

– Редактор – не профессия для здорового мужчины. Тем более у тебя нет соответствующего образования. Ты всю жизнь так и будешь на подхвате.

У него была профессия. Его ценили. У него есть грамоты. Какие-то записи в трудовой книжке. На пенсию его отправляли с большой помпой, цветы, банкет… Потом не позвонила ни одна сволочь. После этого он начал стариться очень быстро. И отказался выходить на улицу. Наверное, не хочет встречаться лицом к лицу со своими сослуживцами.