Аркадий Львов - Две смерти Чезаре Россолимо

• Название: Две смерти Чезаре Россолимо
• Автор: Аркадий Львов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Затем все мы - пятеро гостей, Россо и я - вышли к фонтану, оттуда по просеке на кольцевую аллею, л люди из Боготы принялись превозносить здешнюю территорию, спохватываясь всякий раз, как будто вспоминали вдруг, что хозяин лаборатории предпочитает сдержанность. Джулиано не прерывал их, а потом, когда наметилась четкая, устойчивая пауза, задумчиво, словно для себя одного, произнес вполголоса:

- Мне было бы очень досадно расстаться с этим. Но случаются пожары... взрывы. Кто может все предвидеть? Даже Он, Джулиано поднял палец, - не всегда знает наперед, когда придется включить рубильник и громыхнуть.

- Великолепно, великолепно! - захохотал Гварди. - Ученый - и такая бездна поэзии!

Синьоры из Боготы тоже смеялись, но, когда вернулась тишина, казалось неправдоподобным, что за мгновение до этого здесь, на кактусовой аллее, хохотали и смеялись.

- Да, - обратился Гварди к Джулиано, - а почему среди нас нет синьора Альмадена?

- Хесус нездоров.

- Нездоров? - переспросил синьор, имени которого я не запомнил.

Джулиано посмотрел на него, и синьор понимающе улыбнулся. Но Джулиано вдруг вспылил:

- Хесус Альмаден очень нездоров.

На следующее утро гости выехали в Пуэрто-Карреньо, а оттуда - в Боготу. Однако спустя три часа одного из них - Марио Гварди - я увидел снова, когда он выходил из кабинета шефа. Джулиано стоял в дверях.

- Хелло, Умберто, - крикнул Гварди, - я к вам.

С четверть часа он горестно вздыхал и сокрушался, вспоминая нашу прекрасную мать Италию; затем принялся поносить Колумбию, клянясь, что плюнет на свою карьеру и вернется в Европу.

- А вы, Умберто, вы хотели бы домой, в Италию?

- Трудно ответить, Марио: что-то мешает мне.

- Я понимаю, - сказал он сочувственно, - вы не можете забыть смерти Витторио Кроче.

- Какого Кроче?

- Какого? - спросил он, переходя на шепот. - А того самого, Умберто, которого вы задушили собственными руками. Вспомнили, синьор?

- Одну минуту, Марио, дайте мне сосредоточиться.

Он смотрел на меня удивленно, как будто перед ним взрослый человек, такой же взрослый и разумный, как он сам, валяет неизвестно зачем дурака.

- Нет, - сказал я, - не помню.

- Не помните? - вскочил он. - Но вы - убийца, Умберто, и я заставлю его помочь вам вспомнить все.

- Кого?

- Его! Его! - закричал он исступленно, показывая на дверь. - Ублюдок вы, лунатик паршивый!

- Перестаньте кричать, Марио, - сказал я ему спокойно, потому что бессмысленно отвечать криком на вопли разъяренного человека. - Объясните толком, что вам нужно.

- Да, - прошептал он, вмиг успокоившись, - да, Умберто, да, да...

Он все еще твердил это дурацкое свое "да", когда вошел Джулиано.

- Синьор Марио, ну, синьор Марио, - Россо был донельзя дружелюбен и благожелателен, - я ведь говорил, что шантаж здесь ни к чему: во-первых, Умберто не знает никакого Кроче, во-вторых, все материалы лаборатории у меня. Вы слышите: у меня. И кстати, исследования Прато и Альмадена - это еще не ключ, это всего лишь заготовка. А ключ только у меня - у меня одного.

- Синьор, - Гварди вздохнул тяжело, настолько, чтобы всем была видна истинная мера этой тяжести, - когда господь хочет покарать нечестивца, он лишает его рассудка. Синьор, вы нечестивец...

- ...которому возвращен рассудок.

- Нет, - покачал головой Гварди, - но у нас есть терпение. И не только терпение, дорогой мой Чезаре.

- Джулиано, - поправил я невольно, однако, Гварди не заметил ни своей обмолвки, ни моей поправки.

- Итак, - сказал Гварди, - на чем же мы остановились?

- Оставьте, - поморщился Джулиано, - какие могут быть остановки в конце пути.

- В конце? - удивился Марио.

- Да, синьор, сегодня - мы уже в конце, хотя для вас и тех, - Россо повел рукой к западу, в сторону Боготы, - это только начало.

- Но, дорогой, позвольте напомнить: не я вас, а вы меня вовлекли в дело!

- Да, синьор, - подтвердил Россо, - и от этого мне не уйти. Чересчур много индульгенций даровали себе люди. Хватит.

Гварди не успел ответить: зазвонил телефон. Джулиано поднял трубку, но почти тотчас опустил ее.

- Синьоры, - сказал он глухо, - синьоры, Хесус Альмаден умер.

Затем, прежде чем вернуть трубку на место, он еще раз приложил ее к уху.

Телефон молчал.

Гварди пробыл у нас еще три дня. В семь утра он выходил на аллею и, повстречавшись со мной, два раза кряду восклицал: "Какое прекрасное утро!" Каждое утро из этих трех было в самом деле великолепно, и я охотно соглашался с ним: "Да, Марио, восхитительное утро". Минут пять после этого мы прогуливались молча, а затем он непременно возвращался к тому, старому разговору о Кроче, которого я будто бы задушил.

Он приводил доказательства, выкладывал деталь за деталью, но все это было впустую - он определенно стал жертвой какой-то навязчивой идеи, и я бессилен был убедить его в этом.

Вечера комиссар Гварди проводил в кабинете у Россо. Джулиано не приглашал меня к себе, но дверь почему-то всегда оставлял открытой. Случалось, я проходил мимо, и почти всегда я слышал один голос - синьора Марио. Он говорил о фантастическом расцвете экономики, о золотом веке человечества, которое избавится наконец от ублюдочных проблем морали и комплекса неполноценности - этой вонючей гангрены, об Атлантах, которые подопрут не только Землю, но и Вселенную.

- Пусть, - кричал он, - живут эти люди тридцать лет, пусть даже двадцать, но зато какая жизнь будет у них!

- А вы, Марио? - тихо спрашивал Джулиано. - Вы не хотели бы повторить дорогу Хесуса Альмадена и тех, которые сначала бежали от него по улицам Боготы, а потом вдруг стали образцовыми, дисциплинированными рабочими? Или вы предпочитаете все-таки нажимать кнопки диспетчерского пульта?

- Перестаньте, синьор, кликушествовать, - разъярился Гварди, - вы отлично понимаете, мы с вами и они из разного теста!

- О-ох, - едва слышно возражал Россо, - подбавить бы вам чуть-чуть дрожжей - и как бы еще взошло ваше тесто! Две-три инъекции, как тем, которых вы показали нашим уважаемым зрителям на экране, - всего две-три инъекции, синьор. Попробуем? А?

- На себе, - отвечал Гварди, уже без ярости, миролюбиво, с благодушием магната, который даже при желании не может стать ниже того, что он есть, - на себе, дорогой Россо. Но послушайте, - вскакивал секунду спустя комиссар, - я еще раз говорю вам: не будьте идиотом, возьмите себя в руки. Ведь рано или поздно то, что узнали вы, узнают и другие. Поймите, добренький вы гомункулус, это предопределено.

- Человечество взрослеет, Гварди, через полвека оно сумеет распорядиться этим иначе. Если бы в девятьсот сорок пятом там, в центре Европы, заполучили атомную бомбу вот такие...

Джулиано не закончил фразы; он махнул рукой, и я увидел, как Марио схватил его за руку, склонился над столом и сказал что-то, после чего Джулиано засмеялся комиссару прямо в лицо и очень громко произнес:

- Наручники, электрический стул - чем еще может пригрозить мне полиция? Уходите, Марио, уходите, пока не поздно: я еще при оружии.

Хесуса Альмадена мы хоронили утром - после отъезда комиссара Гварди. Я настаивал на кремации, и сам Джулиано сначала был за кремацию, но вдруг и очень решительно он переменил свое мнение: "Обычная могила в земле, Умберто, как у наших предков. И никаких надгробий - даже холма и цветов".

Могилу вырыли метрах в ста от фонтана, подле просеки, у которой однажды ночью я видел Альмадена. Нас было только двое - Джулиано и я. Джулиано плакал, но лицо у него было не скорбным, а отрешенным, так что трудно было понять, о чем именно он плачет: о Хесусе или о чем-то другом, что, может быть, и не человек вовсе.

После похорон Альмадена Джулиано трое суток не выходил из своего кабинета. Теперь мы разговаривали с ним только по телефону - он отключил видеоэкраны. Мне кажется, он и домой не уходил, а ночевал прямо там, в кабинете.

Меня все эти дни не оставляло ощущение гнетущей тревоги. Я отчетливо сознавал, что где-то рядом со мной или даже во мне прячется Забытое, но что оно, каков его образ и вообще есть ли у него образ - ничего этого я не знал. Но о чем бы я ни думал, все эти трое суток меня неотступно преследовало одно странное, очень странное видение. Точнее, это было не одно, а множество разных видений, но все они стягивались гдето в фокусе, недоступном моему глазу.

Я видел бесчисленные островки, которые оказывались то ледяными пластинами с выкрошенными краями, то изрезанными в куски полями с пересохшими травами, то обломками электромагнитных полей, какие бывают в школьных учебниках, где показывают силовые линии. Все они проплывали у меня над головой, над теменем - и если останавливались, то останавливались одновременно, как звезды планетарного неба. Двигались они тоже с одинаковой скоростью, так что соединиться друг с другом никак не могли. И вот то, что они никак не могут соединиться, больше всего поражало меня. Потом перед моими глазами вдруг затевал свой беспорядочный танец старичок-бушмен, и каждое его движение я воспринимал как сколок, который надо бы подогнать к другим сколкам. Я готов был уже приняться за эту чудовищную работу, но внезапно срывался ливень, молнии секли небо, старичок забивался в гигантское дупло баобаба и торопливо втыкал вилку настольной лампы в штепсель. Из гнезд штепселя сыпались, жужжа, маленькие искорки. Я объяснял старичку, что они - тоже молнии, а он смеялся, как будто вместе со мной дурачил кого-то третьего. Он видел молнию, он видел искры - но для него это были отдельные острова, которые не соединяются друг с другом. Меня брала отчаянная досада, я возмущался бестолковостью старичка, но вдруг сам я, и этот старичок, и Альмаден, еще живой, и Джулиано, и Зенда - все мы превращались в островки, плывущие рядом с одинаковой скоростью, так что ни один из них никогда не настигнет другой. А потом - это уже был верх нелепости - я, и старичок, и Альмаден раскалывались в куски, и там, где только что виделся один остров, возникало множество осколков, и эти осколки тоже не могли соединиться друг с другом.