Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов)

• Название: Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
• Автор: Юлиус Фучик
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1980

В книгу вошли произведения современных чешских и словацких прозаиков. Рассказы и отрывки из крупных произведений объединены общей темой борьбы народов Чехословакии против фашизма за национальное и социальное освобождение.

В публикуемых произведениях раскрыта освободительная миссия Советской Армии, показан героизм и мужество чехословацких патриотов.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

С мотоцикла соскочил парень в банлоновой куртке, в больших красновато-коричневых мотоциклетных очках — директор городских парков Иван Подгайский.

— Эй, дядя! — крикнул он.

— Ну?

— Дядя!

Байковский выпрямился.

— Эй, дядя! — закричал Подгайский с шоссе. — Не видели вы…

— Чего?

— Не видели вы тут одну девушку? Не знаете, куда она пошла?

Байковский вышел из вербняка:

— Чего?

— Где эта девушка? Куда ушла?

— Ах та, — ответил Байковский. — Так ее взяли! Явились сюда двое таких, как вы, явились на машине и взяли ее… Кричали на нее, ругались, такой шум стоял. Ваше счастье, что вас не оказалось. Может, и вас бы прихватили. Садитесь на свой мотоцикл и отправляйтесь восвояси.

Подгайский сел. Усталость обрушилась на него, и не уходили мысли о той ночи, когда к Тибору Корнелю пришел его брат и поругался с ним из-за денег. «Наверняка он тогда и выдал Тибора, — подумал Подгайский. — Дал Тибор деньги Майке или нет? И сколько? Тибор не хотел держать деньги у себя и раздавал их, надеясь спрятать у других. И будет ли Майка молчать?» Мотор стучал под Иваном Подгайским, как нетерпеливое сердце — беспокойное и большое, его стук и дрожь передавались Подгайскому. Подгайский дал газ, развернул мотоцикл и отъехал.

Байковский смотрел ему вслед, пока он не исчез. Казалось, парень растаял, слился? с дорогой. Байковский посмотрел на корову. Она по-прежнему мирно щипала траву. Посмотрел на шоссе, проходящее вверху над источником с шумящей водой, и вдруг замер, оцепенел, увидев возле бетонной плиты разбросанные деньги, которые листал ветерок. Что это? О» вышел из вербняка и медленно подошел к деньгам.

— Боже мой! — ужаснулся он, склонясь над грудой коричневых бумажек. — И кто это вас тут потерял?..

Бумажные листочки шевелились от ветерка, поворачиваясь к нему то одной, то другой стороной.

— Сколько их! И кто только их тут потерял?

Он нагнулся, подобрал эту груду денег и валявшуюся отдельно бумажку в тысячу крон. Они едва вместились в его широко расставленные ладони. Обернулся, но никого не увидел, совсем никого, только корову.

— Кто это вас потерял? Может, та барышня?..

Сняв с головы шляпу, он, не считая, втиснул в нее деньги и снова надел на голову. Шляпа еле держалась на голове, и он надвинул ее поглубже.

— Видно, те вас потеряли, — говорил он, словно обращаясь к деньгам в шляпе, — что сегодня здесь были, вы ведь совсем не в росе. Они наверняка знают, что я местный, из Коштиц. Вернутся, и я отдам их. Всякий народ сюда, к водичке, приезжает. И видно, легкие это деньги, раз тут просто так лежали.

В птичий гомон ворвалась иволга, громко просвистала и, словно желто-черная молния, ринулась к источнику, потом взлетела и уселась на березу за шоссе, крикнув еще два раза.

Старый Банковский вдруг словно сразу оглох, уже не слыша ни утреннего птичьего пения, ни затихающего вдали мотоцикла Подгайского. Он повернулся и, бледный от страха, подошел к корове, погладил ее и сказал:

— Пойдем отсюда, пойдем, Лысуха!

Лысуха подняла от земли голову, отгоняя мух.

— Да нет, ладно, оставайся, — сказал он ей немного погодя.

«Нет, — подумал он. — Нужно остаться! Может, придет эта девушка, может, вернется, верно, это ее деньги. Ей, бедняге, нужно их вернуть. Тому парню никак их нельзя отдавать… Нет, нужно ее здесь подождать!» Байковский остался у источника в вербняке. Ему пришлось высоко задрать голову — он боялся, что деньги вывалятся из шляпы, ведь из-за них она плохо держится на голове и ее легко может сдуть ветерок. И тут он вдруг подумал о председателе Коштицкого национального совета. Пожалуй, нужно сходить к нему и отдать деньги…

— Если никто за ними не придет, — сказал он тихо и испугался своих слов, — если никто так и не придет за ними, вот будет дело! Парням моим они бы пригодились: одному — дом поправить, а другому — построить. Да и тому, в Братиславе, пришлись бы ко двору… — Он стоял у источника, ожидая людей, и они вскоре приехали, и он с ними беседовал, но все время думал об Ондре и о том неизвестном, которого Кнопп вытащил из вербняка палкой, словно овцу, и приказал пристрелить. А когда уже стало совсем жарко и Лысуха заволновалась, не желая пастись, и только отгоняла хвостом, головой и ногами назойливых мух, Банковский в большом волнении ушел домой.

* * *

Не прошло и года, как коштинкие крестьяне собрались у источника, приведя с собой сюда и архитектора. Решили, что над источником они поставят красивый колодец из серого камня. Собравшись, они долгое время молчали. Слушали июньское пение птиц, шум машин, мчащихся по шоссе, и даже сейчас никак не могли понять, откуда это вдовый Банковский, старый Яно Сухая Колючка, совсем бедный, ныне уже покойный, взял столько денег, что смог, умирая, пожертвовать больше пятидесяти тысяч крон на строительство каменного колодца с доской, на которой будут упомянуты какой-то неизвестный и еще жители Коштиц — Йозеф Антал, Ондрей Байковский и Ян Горечный. Неизвестный погиб тут, a те трое тоже погибли, только никто не знает где. Но все погибли в одном и том же году. Мужики, собравшись здесь для совета, большей частью молчали, потому что все уже было готово, надо только начать строить. Они пришли сюда посмотреть, как все это будет выглядеть на месте.

— Здесь не пойдет!

— Что не пойдет?

— Говорю вам, ребята, так некрасиво!

Все оглянулись на говорившего — низкорослого Ондркала, одетого в серую рубашку и выцветшие синие штаны, коштицкого каменщика, который некогда забетонировал здесь источник.

Ондркал осмотрелся, оделил всех насмешливой улыбкой, которая мерцала в его узких глазах, таилась в складках возле рта.

— Здесь не пойдет!

— Почему?

— Здесь не получится красиво, говорю вам, плохо будет.

— Но почему?

Ондркал пожал плечами, отошел от мужиков к шумящей воде, а потом сделал шагов пятнадцать к вербняку.

— Конечно, дело ваше, — сказал он немного погодя, — но я думаю, что на деньги, которые пожертвовал старый Яно Сухая Колючка, можно построить колодец из камня, а на деньги, которые дала деревня, поставить вот здесь красивый памятник с доской. — И Ондркал показал место, где коштицкие жители нашли когда-то застреленного Фрейштатта. — И там, на колодце, может быть доска, — сказал Ондркал, показывая на бетонную плиту. — И там! Но пусть на ней будет написано о том нищем и о той слепой девушке. — И, пожав плечами, Ондркал ушел.

Жители Коштиц смотрели, как он уходит не спеша, улыбались, и каждый из них теперь думал, что Ондркал, пожалуй, прав. Они начали советоваться уже вслух, громко, что, видно, и вправду надо так построить и что они построят и колодец из камня, и памятник с доской.

Франтишек Кубка Музыка трех видов

Ударнику труда Йозефу Шебеку, кавалеру ордена Республики

1

Читал я в одной старой книге, что небесные тела при вращении издают звуки и эти звуки взаимно согласованы. Я об этой музыке знаю больше, чем о ней написано в книгах. Я ее слушал. Было мне, наверное, лет пять. В школу еще не ходил. Однажды вечером лежал я на спине в траве. Это было у речки Бероунки, и лежал я там совершенно один, несмотря на то, что был очень маленький. Я смотрел вверх, на те мигающие огоньки, улыбался звездам и разговаривал с ними. Не знаю уж, что я им говорил, но они мне отвечали звуками тысяч скрипок. Может быть, вы подумаете, что я слышал песню сверчков и спутал ее с музыкой звезд? Ничего я не спутал! Я слышал ее, ту музыку. Позже со мной этого уже никогда не случалось. Музыка, однако, была моим сном и счастьем. Ну, если это и не совсем так, то, по крайней мере, я хоть держал военным музыкантам ноты, когда пан дирижер Коубик устраивал концерты на городской площади, где ветер был таким сильным, что валил железные подставки. Каждого, кого я встречал, я убеждал в том, что буду музыкантом, и непременно известным. Буду сочинять целые музыкальные рассказы о деревьях и облаках, о реках и озерах, о людской радости. И о грусти. А грусть я хорошо знал.

2

Отец мой работал кучером на господской мельнице. Од ездил по деревням, заезжал к торговцам в город. Зарабатывал каждый день по гульдену. Мама работала на текстильной фабрике. Было нас в семье девять детей. Трое умерли еще маленькими. Школу я все-таки окончил. Учитель говорил, что я должен стать скрипачом или певцом. Но самый старший из шести детей не мог стать скрипачом — в то время в семье на скрипке играла бедность. Как только мне стукнуло четырнадцать, я пошел на текстильную фабрику вместо мамы. Через четырнадцать дней я уже стал мотальщиком. У меня были ловкие пальцы. Первую получку, рабочую, я получил в семнадцать лет. Помню это, как будто все произошло вчера. Бегу домой, в платке у меня завязаны первые несколько гульденов, и я хочу радостно помахать ими перед глазами отц;». Сложим оба заработка вместе, всем станет лучше! Перед воротами в господский двор, где мы жили возле конюшни, стоит кучка людей, которые как-то странно на меня смотрят. Я весело вбегаю в сени, а там стоит мать на коленях около мертвого отца. Шестеро детей плачут. Телега задним колесом проехала отцу по груди.