Сюзанна Масси - Земля Жар-птицы. Краса былой России

• Название: Земля Жар-птицы. Краса былой России
• Автор: Сюзанна Масси
• Издательство: Лики России; Сатисъ
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-87417-092-8

Предлагаемое издание — не стандартный учебник и не научный трактат по истории России или ее культуры.

Сюзанна Масси размышляет об исторических событиях, повлиявших на формирование национального характера и народных традиций, о людях, созидавших красоту или поддерживавших в других искру созидания, о народе и его правителях — обо всем, что ей самой кажется интересным и заслуживающим внимания. Все повествование, выросшее, как рассказывает автор, из цикла лекций, посвященных ярким периодам в истории культуры России, и потому состоящее как бы из разрозненных частей-глав, создает удивительно цельное впечатление.

В этом рассказе, динамичном, образном, эмоциональном, поражает обилие фактов, свидетельств очевидцев, ассоциативность авторского мышления.

Тонкий ценитель искусства, блестящий журналист и писатель, повидавший немало стран и народов и всегда интересовавшийся вопросами взаимодействия и взаимовлияния культур, она видит подчас то, что ускользает от нашего взгляда.

---

«Низкая шапка с круглой тульей плотно сидит на голове извозчика, поля у шапки загнуты, подобно крыльям, спереди и сзади. На нем длинный синий или зеленый кафтан, который застегивается сбоку на пять серебряных пуговиц. Кафтан образует на бедрах мягкие складки и перетянут черкесским ремнем, украшенным медной бляхой; у него небольшой стоячий воротник, под которым повязан шейный платок. Извозчик с бородой, распущенной на груди, с вытянутыми вперед руками, держащими вожжи, выглядит великолепно, победоносно… Чем толще извозчик, тем больше ему платят. Если он нанимался на ямщицкую службу, будучи худым, то, поправляясь, непременно требует повышения платы. Так как извозчик правит двумя руками, то хлыстом он не пользуется. Лошади хорошо понимают команды, отданные голосом. Русский ямщик и хвалит своих лошадей, и бранит; иногда он называет их нежными уменьшительными именами, а иногда ругает так ужасно, что присущая нам скромность не позволяет перевести такие слова…» (Но надо заметить, что кучер из респектабельного дома считал вопросом чести никогда не повышать голос.)

А работы у извозчиков было хоть отбавляй, так как русские не любили ходить пешком, даже если предстояло пройти всего полквартала. «Русский без кареты, — писал Готье, — как араб без коня». На улицах, занесенных зимой снегом и превращавшихся в непролазную грязь весной, экипаж был не роскошью, а необходимостью. В любом городе по всей стране имелось огромное число извозчиков. В середине девятнадцатого века только в Петербурге их было около восьми тысяч. Один из путешественников насчитал двадцать пять извозчиков на протяжении одного километра.

Хотя немало иностранцев приезжали в Россию, чтобы скопить капитал, большинство извозчиков были русскими. Они стекались в большие города со всех окрестностей и, поступив в ученики к другим возницам, работали с ними до тех пор, пока не скопят достаточно денег для покупки собственной лошади и саней или пролетки. Профессия предоставляла извозчику полную свободу; если ему не нравился какой-то город или корм для лошадей был там слишком дорогим, он мог уехать в другую местность и попытать свое счастье заново. В провинциальных городках, где фураж был дешевым, извозчики обычно содержали двух лошадей, в Петербурге же — только одну.

Для удобства извозчиков на улицах Санкт-Петербурга и Москвы устанавливались небольшие деревянные кормушки, к которым можно было подъехать и покормить лошадей. Извозчики всегда имели при себе небольшой мешок, торбу, который они в перерывах между поездками прикрепляли к голове коня. Сено продавали пучками на одну-две лошади во множестве палаток, а воду всегда можно было зачерпнуть ведром на канале.

Улицы Петербурга были заполнены самыми разнообразными повозками, которые везли лошади всех известных пород, от обычных терпеливых и выносливых русских ломовиков до великолепных, резвых серых рысаков орловской породы. Русские так любили волнистые, длинные гривы и пышные хвосты лошадей, что когда природа терпела неудачу и обделяла животных, люди приукрашивали коней, используя искусственные накладки. (Один из путешественников утверждал, что в Петербурге 20–30 процентов длинных лошадиных грив и хвостов были искусственными.)

Готье удивлялся тому, что движение на улицах Петербурга было оживленнее, чем в самом Париже. Здесь встречались разнообразные повозки, от грубых крестьянских телег до элегантных, отличавшихся особым лоском экипажей богачей. Широко распространенным транспортным средством были дрожки — маленькая открытая коляска, похожая на фаэтон, созданная для особенно любимой русскими быстрой езды, ради которой они охотно жертвовали удобством.

Упряжь дрожек была настолько легкой, что она казалась просто полосками кожи; деревянная дуга, соединявшая оглобли, воспринималась как рама картины с изображением головы лошади. Дрожки были обычно черного цвета с росписью синими или зелеными красками, сиденья выполняли из кожи, пол застилали восточным ковром, а чтобы ездок не замерз, его укутывали меховой полстью. Существовала разновидность дрожек, которые называли «эгоистками», рассчитанных на одного либо на двух человек. Они были настолько тесными, что второй пассажир, чтобы поместиться на сиденье, вынужден был обнимать спутника. «Ничего нет более красивого и хрупкого, чем этот маленький экипаж, который кажется выполненным каретником королевы Мэб», — восклицал Готье. Сам Николай I, одетый в военную шинель, нередко ездил по городу в открытых дрожках или в маленьких санках, в которые запрягали одну лошадь.

Так как все извозчики одевались одинаково, то некоторые горожане прибегали к преднамеренному обману. В стремлении продвинуться по служебной лестнице те, кому хотелось сделать вид, что они имеют собственный выезд, могли нанять особых извозчиков, называвшихся «синими билетами». Такие «лимузины своего времени» были элегантными экипажами с запряженными в них вороными конями, лоснящимися, как атлас, в упряжи, украшенной драгоценными металлами; кучера этих экипажей были одеты щеголевато, и своим ездокам они предлагали медвежьи шкуры, чтобы те могли в них укутаться в пути.

Извозчиков на улицах было так много, что стоило лишь оглянуться пешеходу, которому нужен был экипаж, как к нему, по словам Коля, подъезжали сразу десяток колясок, и «если оказывалось, что прохожий не желает воспользоваться их помощью, извозчики принимались красноречиво убеждать его в неудобствах пешей прогулки; они говорили, что погода слишком жаркая и можно потерять сознание в духоте, и что лучше сесть в их чистые дрожки, чем идти, утопая в грязи».

В городе, в котором здания иногда занимали несколько кварталов и требовалось чуть ли не полчаса, чтобы дойти до другого конца дома, даже самый заядлый пешеход обычно вскоре сдавался и кричал извозчику: «Давай!» Торба с кормом мигом исчезала с лошадиной морды, и возница начинал торговаться с клиентом. Твердой таксы на перевозку не существовало; в выходные дни извозчики, как правило, не уступали ни копейки, но в будни они были настолько вежливы и благодушны, что из любезности могли перевезти пешехода с одной стороны грязной улицы на другую совершенно бесплатно.

«Если кто-то вовсе не говорит по-русски, — рассказывал Коль, — извозчик все равно поймет его. Он знает, как галантно вести себя абсолютно с каждым, начиная от нищих и кончая Императором, и понимает любые иностранные языки». Если случалось, что пассажиром оказывался итальянец, извозчики, желая быть крайне вежливыми, бранили свою лошадь на ломаном местном наречии — смеси итальянского и русского: «Экко, сеньор, какая каналья!» Они благодарили немца на его родном языке, а если приходилось везти мусульманина, то приподнимали шапку со словами: «Да благословит Вас Аллах!» Англичан они называли «айсэйки» за их привычку повторять в разговоре «I say[48]».

В Санкт-Петербурге считалось, что извозчик-немец был самым умным возницей, финн — самым бедным и невозмутимым, поляк — неугомонным, а русский, никогда не пользовавшийся кнутом и любивший вести беседу с лошадью в пути — самым красноречивым. «Давай», — обычно говорил он, — «Ну, что там стряслось? Ослепла ты что ли? Живо, живо, пошевеливайся, берегись, здесь камень. Ты что не видишь его? Вот так. Умница. Гоп, гоп! Держись правее. Ну, куда ты смотришь? Вперед, прямо. Асса! Ух!»

Извозчики всегда были в хорошем настроении, их лошади ждали лишь сигнала, чтобы отправиться в путь, а в пути возницы пели, шутили и охотно вступали в беседу. Встречая знакомого на улицах, извозчики окликали его. В ожидании ездоков они лениво прохаживались около своих повозок, напевая песни родных мест. Глинка в своих мемуарах вспоминает песню извозчика из Луги, настолько прочно запавшую ему в душу, что композитор использовал ее мотив в партии главного героя оперы «Жизнь за царя». Встретив друзей на углу улицы, извозчики затевали игру в снежки, борьбу и отпускали шутки до тех пор, пока кто-нибудь из прохожих не нанимал их и они снова не отправлялись в путь.

Зимой дрожки и экипажи мгновенно заменялись различного вида повозками на полозьях. Шесть месяцев в году природа поддерживала в безупречном состоянии утрамбованную дорогу из снега и льда, и по ней сани скользили столь же мягко и бесшумно, как гондолы по каналам Венеции. Русские сани, писал один из путешественников, «превосходили по легкости, изяществу и практичности любые транспортные средства такого рода на всей земле. Они — результат многовекового опыта и изобретательности русского народа, которому полжизни приходится ездить по ледяным дорогам». Зимой можно было увидеть такое же разнообразие саней, как летом — экипажей. Их раскрашивали в красный, золотистый или серебристый цвета, отделывали причудливой резьбой и металлическими вертушками, медными и серебряными бубенчиками и колокольчиками. Придворных можно было узнать по ярко-красным саням и волчьим полстям. В середине девятнадцатого века один из аристократов прославился своими высеребренными санями, в упряжке которых мчались северные олени. Сбрую лошадей украшали медной или серебряной чеканкой, ярко-красной материей и сотнями разноцветных кисточек.