Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

• Название: Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Этот роман — откровенная правда о необыкновенных приключениях известного российского ученого и изобретателя. Жизнь этого человека удивительным образом прошла через калейдоскоп исторических эпох. Детство с унижениями, издевательствами, а затем и местью за это; позже — спорт, секс, браки и разводы, обильные возлияния, встречи со знаменитостями, любовные истории. Наука и мистика, загадочные происшествия, розыгрыши и авантюры, наконец, просто хулиганства — ничто не было чуждо нашему герою. Это и многое другое настолько круто замешано в одном человеке, что на его примере можно составить обобщенный портрет целого поколения, активно влияющего на современную жизнь. И еще — прочтя этот роман, вы с удивлением узнаете, сколько неожиданных "скелетов в шкафах" может тайно храниться у ваших вполне добропорядочных и респектабельных знакомых.

---

Я вспомнил любимые слова Бориса Вайнштейна: «Все дерьмо, кроме мочи!», и понял, что внутри дерьмового кольца — тоже все дерьмо, но дерьмо в квадрате — простите за тавтологию!

Геракл продолжал забивать мне баки и дальше, он вошел в раж, на углах его красных мясистых губ появилась пенистая слюна. Но я уже не слушал его, а, призвав все свое холоднокровие, констатировал: проигрывать тоже надо уметь! Собрав все мысли и волю в кулак, я решил получить из создавшейся ситуации все, что можно, по-максимому, а потом уж «рвать когти» назад — в Россию! В Москву, конечно, уже не получится, но главное — в Россию, в любую точку этой любимой и доброй страны, которую я так глупо потерял!

Наш разговор с Гераклом кончился тем, что я написал заявление с просьбой принять меня на работу в отдел мобильных машин (машинистки почти всегда печатали «могильных машин», видно интуиция подсказывала им истину!), на должность младшего научного сотрудника. Геракл завизировал заявление, и я пошел к руководству оформляться.

Директор института — «малахольный» Самсончик Блиадзе «бюллетенил», и я зашел к его заместителю по научной работе Авелю Габашвили. Зам. директора с библейским именем и княжеской фамилией был похож на недовольного и невыспавшегося льва. Когда я зашел к нему в кабинет, он приподнял гривастую голову от стола и вопросительно-грозно посмотрел на меня. Я представился ему и подал заявление. Авель закивал головой и пригласил меня присесть.

— Так ты и есть тот московский «гений», о котором здесь все болтают?

Без ложной скромности я кивнул головой.

— Я бы этого не сказал, — снова становясь похожим на недовольного льва, процедил Авель — оставить Москву, хороший институт, потерять прописку, и поступить на работу к этому идиоту Маникашвили? Это о хорошем уме не свидетельствует, скорее, об его отсутствии!

— Где ты был раньше, Авель? — хотелось возопить мне, но я только согласно закивал головой.

— К этому трепачу, сплетнику, пьянице, шантажисту, доносчику и дебилу, страдающему манией величия? — продолжил перечислять Авель достоинства Геракла, — ну, это должно повезти, чтобы так опростоволоситься…

— А зачем вы такого на работу взяли? — осмелев, спросил я, в свою очередь, Авеля.

Он улыбнулся страдальческой улыбкой и, немного помедлив, ответил:

— Ты все равно все сам узнаешь, но так и быть, и я скажу. Мать этого дебила одно время занимала огромную, — и Авель поднял указательный палец высоко вверх, — должность. Не здесь, а у вас — в Москве. Вот она и обеспечила квартирами всех, кого надо, — Авель снова поднял палец кверху, только немного пониже, — здесь в Тбилиси, — и сделали они ему диссертацию, и приняли на работу начальником отдела… Нас не спросили!

— А Тициан… — хотел, было, вставить я слово, но Авель перебил меня, рыча, как вконец рассерженный лев.

— Что «Тициан, Тициан»? Ты думаешь, Тициан — святой? Или он всегда был тем Тицианом, что сейчас? Ты полагаешь, на такую, как у него, должность из Тбилиси назначают? И это возможно без помощи из Москвы?

Авель нахмурился и доверительно прошептал: — ты только пока не болтай, а через неделю тебе все расскажут, только другие люди. Тогда болтай, сколько влезет! Мы, грузины, добро помним, только всему есть предел. Так что не думай, что твой шеф вечен. Выгоним его через пару лет, тогда будем искать другого начальника отдела. Умного, понятливого, тактичного, молодого, — и Авель быстро добавил, — но уважающего старших!

И зам. директора не меняя выражения лица, подмигнул мне: — Гаиге? (Понял?) — по-грузински спросил он меня.

— Диах, батоно Авел! («Да, господин Авель!») — на высокопарном грузинском ответил я ему, чем тот, безусловно, был доволен.

Авель подписал мне заявление, и главное, вселил надежду. Начальник отдела — это 400 рублей чистой зарплаты, а там — премии и другие льготы академического института. Командировки за рубеж, элитные путевки… Я раскатал губы и понесся в бухгалтерию, отдел кадров, канцелярию, и снова к Авелю — подписать приказ. Когда меня оформили, Лиля уже ушла домой — в отделе Геракла все разбредались после обеда, включая и начальника.

— Вот стану начальником — это безобразие тут же пресеку! — успел подумать я, но сразу отогнал от себя эту несвоевременную мысль.

Положили мне, как младшему научному сотруднику без ученой степени (для получения ее требовалось еще утверждение ВАК — Высшей Аттестационной Комиссии, от которой я еще хлебну горя!) — 98 рублей, столько же, сколько получала Лиля.

Чтобы подчеркнуть смехотворность этой суммы приведу популярную тогда блатную песенку:

Получил получку я — Топай, топай, Девяносто два рубля — Кверху попой!

Девяносто — на пропой — Топай, топай, Два жене принес домой — Кверху попой!

И так далее…

Если учесть, что со времени написания этой песенки до моего оформления, инфляция съела минимум треть суммы, и то, что выражение «попой» в песенке было представлено более жестким синонимом, можно понять, что сумма в 98 рублей была смешной. Килограмм мяса в Тбилиси на рынке стоил 10 рублей (в магазинах его просто не было), мужской костюм — 300…500 рублей. Это уже в магазинах, а на заказ — много дороже. Жизнь в Тбилиси была не менее чем вдвое дороже московской. Только разве чачу и местные фрукты-овощи можно было купить дешевле.

Таким образом, наша семья из шести человек с доходом 98 рублей (я) + 98 рублей (Лиля)+ 105 рублей (мама) + 36 рублей (пенсия бабушки), была обречена на голод. Мы спасались, продавая то, что осталось после войны и голода 45-47-х годов. Ковры, гобелены, паласы, ценные книги, уцелевший антиквариат

— вот наши кормильцы. Помню, маме удалось продать фарфоровый барельеф Рихарда Вагнера, изготовленный еще при жизни композитора за 150 рублей, и мы были просто счастливы. Потом, консультируясь у специалиста, я узнал, что стоимость этой вещи была на порядок большей.

Возвращаясь из института домой, и, проходя через казармы, я встретил Абрама Ильича Грушко, моющего под краном свои резиновые сапоги после очередного похода в туалет. Мы поздоровались. Абрам Ильич долго кашлял, пытаясь, видимо, «выкашлять» осколок, засевший у него в легких еще в Сталинграде. Но это у него опять не получилось.

От него я узнал, что мой друг Юра работает на прокладке газопровода в Аксае (это Северный Кавказ), и хорошо получает. Это Абрам Ильич подчеркнул с гордостью. Мне не оставалось ничего другого, как сказать ему, что я сегодня оформился на работу в НИИММПМ, и буду его соседом.

— А сколько положили? — пытливо поинтересовался старый еврей.

— 98 рублей! — уныло ответил я, но есть перспективы, — неуверенно добавил при этом.

Абрам Ильич некоторое время постоял в задумчивости, покашлял еще, а потом жестко сказал: — ты стоишь ровно столько, сколько тебе платят! И сколько мне ни пытались внушить обратное, весь опыт жизни убедил меня в правоте моих слов!

Через несколько лет внезапно умрет, сравнительно молодая еще Роза Марковна, а старик Абрам с детьми и их семьями переедет в Австралию. Там он овладеет новой профессией — плетением корзин и станет зарабатывать столько, сколько ему не снилось в бытность полковником. Наконец-то израненный героический старец, прошедший с победой от Сталинграда до Берлина, стал стоить теперь столько, сколько заслужил…

Как Дмитрий Иванович поссорился с Николаем Григорьевичем

Я защитил диссертацию 26 ноября 1965 года и успел до Нового Года отправить документы в ВАК для утверждения. ВАК или Высшая Аттестационная Комиссия была настоящей Тайной Канцелярией, а скорее Инквизицией для ученого люда. В нормальных странах ученые степени и звания присуждаются и присваиваются, соответственно, Советами университетов или иных научных центров. У нас же в СССР, а теперь и в России, на это должна дать «добро» ВАК, а решение Советов было лишь рекомендацией. Если ВАК «заваливала» несколько диссертаций, защищенных в каком-нибудь Совете, то эта грозная ВАК разгоняла и Совет, как некогда большевики Учредительное Собрание.

В чем же дело, почему наши ученые, в отличие от зарубежных, терпели над собой такой изуверский контроль? А потому, что зарубежные ученые, в основном, ничего от государства за свои ученые степени и звания не получали. Захотел назваться профессором, ну и называйся, если не боишься, что тебя засмеют коллеги. А у нас, в СССР, и в так называемых странах «народной демократии», государство за ученые степени и звания очень даже доплачивало, поэтому и контроль за этим был драконовским.

ВАК, состоявшая, в основном, из «выслужившихся» ученых и чиновников, под зорким надзором Партии, решала — кому быть доктором или кандидатом наук, или доцентом с профессором, а кому — не быть. Ну, разумеется, учитывались все полученные характеристики, заявления и анонимки (или, как говаривал мой «сожитель» по общежитию — Рябоконь Дмитрий Лукьянович — «онанимки»). Так что, у нас, да и в странах «народной демократии», ученый особенно не разгуляется!