Вадим Долгов - Храбры Древней Руси. Русские дружины в бою

• Название: Храбры Древней Руси. Русские дружины в бою
• Автор: Вадим Долгов
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-44350-5

ХРАБРЫ Древней Руси — дружинники, витязи, богатыри, тяжеловооруженная конница и пехота, военная элита русских княжеств — заслужили славу лучших воинов Средневековья, не одно столетие сдерживая вражеский натиск с востока и запада. Русские дружины много раз били и бесчисленные степные орды, и самые сильные армии Европы, не уступая кочевникам в удали и мобильности, а европейскому рыцарству — в боевой подготовке и совершенстве вооружения.

Эта книга — настоящая энциклопедия военного дела Древней Руси, профессиональное исследование воинского искусства наших предков во всех подробностях, всё о воспитании и обучении витязей, их доспехах, холодном и метательном оружии, основных приемах конного и пешего боя, тактике и стратегии, осадах, единоборствах и массовой сече, кодексе чести и законах боевого братства. Русские дружины в походе и в бою!

---

Понятно, что речь не идет о полном тождестве древнерусских пиров и индейских потлачей. Как отмечает И. Я. Фроянов, несмотря на схожесть престижных пиров и дарений с потлачем, «они соответствовали более сложному в структурном плане обществу. Частная собственность в Киевской Руси утвердилась достаточно прочно. Поэтому в древнерусских пирах и дарениях нет того, что было характерной чертой потлача: перераспределения богатств по принципу коллективизма, противоборства индивидуального и общинного начал, хотя какие-то следы всего этого еще проступают. В них действовал преимущественно престижный фактор. Однако как пиры и дарения, так и потлач типичны для обществ с незавершенным процессом классообразования. И в этом их коренное сходство» [Фроянов. 1980, 138–149]. Сравнение древнерусского пира с потлачем необходимо для современного читателя, который привык относиться к застольям прежде всего как к приятному времяпрепровождению и занятию малопочтенному. Древнерусский пир — это не просто веселая попойка. Князь Владимир произнес свое «Руси есть веселие питии, не можем без того бытии» не потому, что был алкоголиком. Древнерусский пир — это ритуал, это древний обычай, исполняя который люди могли почувствовать себя частью огромного и сильного целого, сидя за общими столами, где находилось место и князю, и боярину, и землепашцу, и кузнецу, и даже самому последнему бедняку.

Не менее ярко проявляются древние традиции в восприятии фигуры князя в сакральном ореоле, которым его окружало древнерусское общественное сознание. Потребность в князе, которую испытывало древнерусское общество, выходит далеко за рамки рационально осознанной потребности в администраторе, полководце и судье. С современной точки зрения, все эти функции смог бы исполнять любой достойный человек, но древнерусской ментальности свойственно было представление, что возможности князя в этой сфере во много раз превосходят возможности всякого иного. Помимо чисто утилитарных функций управления, от князя ждали мистического покровительства, которое он мог обеспечить уже в силу одной только своей княжеской природы.

Насколько велика была эта составляющая его общественной роли, можно судить по тому, что даже неопытный князь воспринимался как необходимый элемент руководства, даже при наличии опытных и знающих бояр, для которых отводилась роль, самое большее, советчиков. Новгородцы в 970 году попросили у князя Святослава Игоревича себе князя. Святослав предложил поехать в Новгород двум своим старшим сыновьям — Ярополку и Олегу, но те отказались. Покидать благодатный юг ради сурового севера им не хотелось. Однако новгородцы настаивали и грозились найти себе князя самостоятельно, без помощи Святослава. Грозились и, можно не сомневаться, исполнили бы угрозу. Ведь именно новгородцы пригласили Рюрика — что им стоило повторить былой опыт? И тогда Святослав дает им Владимира, очень еще молодого, если не маленького, в то время. Да и происхождение у младшего Святославича было небезупречным: отец его был князем, а вот мать была рабыней — ключницей княгини Ольги по имени Малуша. Казалось бы, что толку жителям первой русской столицы от княжича-ребенка? Но новгородцы остались вполне довольны: маленький князь — все равно князь.

Другой весьма показательный случай. В 1152 году князем Изяславом был выставлен отряд для охраны бродов через Днепр от половцев. Однако, когда кочевники принялись атаковать, «покрывши Днепр множеством воинов», охрана бежала. Причина поражения объяснена в Лаврентьевской летописи просто: «да потому и нетвердо стояла охрана у брода, что не было с ними князя, а боярина не все слушают». Эта последняя сентенция высказана как общее правило: превосходство боевых способностей любого князя над любым боярином для книжника-современника — вещь сама собой разумеющаяся.

Поэтому князя с самого раннего детства привлекали не только к управлению землей, но и к участию в битвах. В «Повести временных лет» рассказано, как малолетнего Святослава вывели на коне перед войском во время войны с древлянами, убившими его отца — князя Игоря. Маленький Святослав бросил копье в сторону врага. Копье тяжелое, взрослое, поэтому улетело оно недалеко — пролетев между ушей коня, упало у ног. И что же? Может быть, читатель думает, что это была детская забава, игра с малышом в «войнушку»? Может быть, представляет, что взрослые опытные воеводы посмеялись и пожурили пацаненка за баловство? Ничего подобного! Копье, брошенное слабой детской рукой, стало сигналом к началу битвы:

«И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян».

Оставшись без князя, люди Древней Руси чувствовали себя неуютно: моменты эти всегда отмечались в летописях. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных.

С конунгами, а также, согласно данным этнографов, со всеми вождями эпохи разложения родового строя, князей роднит исполнение жреческих функций в жреческих культах до принятия христианства. «Языческую реформу» 980 года проводит сам князь Владимир, а не какие-нибудь волхвы или кудесники:

«Поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами».

С принятием христианства положение принципиально не меняется. Мы сталкиваемся с примером того, как ментальность, будучи прикрыта на поверхности новой идеологией, изменяет ее по своему образцу. Кто является опорой христианства в первые годы его существования? Древнерусские источники, повествующие об эпохе крещения, не знают образа клирика-миссионера, духовенство инертно. В лучшем случае это «книжники и постники», подвизающиеся там, где христианство уже установлено. А продвижением христианства в массы занимались в восточнославянских землях князья. Даже вехами распространения новой религии в представлении автора летописи становятся князья: в «Повести временных лет» под 1037 год, в хвалебном слове князю Ярославу Мудрому, помещенном в летопись в связи с закладкой этим князем городской стены, Золотых ворот и Софийского собора в Киеве, читаем:

«Как если один землю вспашет, другой же засеет, а иные жнут и едят пищу неоскудевающую, — так и этот. Отец ведь его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное».

Чрезвычайно важным для понимания специфики древнерусского общественного сознания является тот факт, что первыми русскими святыми стали тоже именно князья. Очевидно, по представлениям того времени, понятие священности, сакральной силы неразрывно сочеталось с образом князя. Конечно, это не «почитание умерших вождей, превращение их в сильных и опасных духов», широко известное на примере тех же индейцев, тем не менее аналогия просматривается. Во многом, очевидно, этим обстоятельством объясняется то, что и византийская теория о Божественном происхождении княжеской власти была со временем усвоена русским общественным сознанием достаточно прочно: возникло представление, что власть свою князья получают непосредственно от Бога.

Князь всегда выступал в окружении верной дружины — своих боевых товарищей, советчиков, телохранителей и ударной силы всего древнерусского войска. Князь без дружины был немыслим. При этом он был не господином среди своих воинов, а лишь первым среди равных. Говоря словами крупнейшего знатока отечественной старины, петербуржского историка И. Я. Фроянова: «В летописях, повествующих о событиях XI–XII веков, князь и дружина мыслятся как нечто нерасторжимое. Князь без дружины, словно «птица опешена». В свою очередь, дружина без князя, будто корабль без кормчего» [Фроянов. 1980, 71].

Отношения внутри дружины были сродни родственным и часто их заменяли, поскольку человек, ставший княжеским воином, терял связь со своим племенем и родом, полностью входя в орбиту жизни своего предводителя. Недаром князь Святослав перед решающей битвой под Доростолом обратился к своему войску: «Братья и дружина!» Это воистину было боевое братство, братство по оружию, хлебу и крову.

Слово «дружина» есть у всех славянских народов. Происходит от слова «друг», которое в древности обозначало соратников и сотрудников. Будучи этимологически родственным слову «другой», оно, однако, по своей смысловой нагрузке кардинально отличается от слова «чужой», обозначавшего враждебного иноплеменника. «Друг» — свой, товарищ и помощник.

О размерах дружины судить сложно. Численность храбров-дружинников могла колебаться от нескольких десятков до нескольких тысяч. Но это были отборные воины-профессионалы. Дружина Святослава Игоревича, с которой он завоевал Болгарию (целую страну, и немаленькую), составляла 10 тысяч человек. Дружина правнука Святослава I — Святослава II Ярославича, с которой он погнал с Русской земли 12 тысяч конников половецкого войска, была всего 3 тысячи.