Ллойд Джонс - Мистер Пип

• Название: Мистер Пип
• Автор: Ллойд Джонс
• Жанр: Современная проза

Роман новозеландского автора Ллойда Джонса (1955 г.), живущего в Веллингтоне. За эту книгу он получил Приз писателей Содружества (включает 53 страны), роман вошел в шорт-лист Букера в 2007 г.

Действие романа преимущественно происходит в 1991–1992 гг. на острове Бугенвилль (Папуа Новая Гвинея) во время гражданской войн

История мистера Уоттса, последнего белого парня в Бугенвиле. Он открывает школу и читает детям свой любимый роман — «Большие надежды» Чарльза Диккенса. Это помогает ему наладить связь с ними и помочь разобраться в собственных проблемах.

Это смешная книга. Она рассказывает о чем-то пугающе новом, а также о хорошо знакомом старом и о том, как эти двое сходятся в неравной и кровавой битве.

Это страшная книга. Она рассказывает о гражданской войне, о том, как легко чувствовать себя забытым и о том, как страшен мир большой, когда все, что ты видел — это мир маленький — твой остров.

Это хорошая книга. Она рассказывает о заклятых врагах, которые больше, чем враги, и о ненастоящем учителе, который больше, чем учитель.

Это плохая книга — потому что в ней все совсем как в жизни, и поэтому все очень безжалостно.

Это роман-воспитание, где рассказы о голубом цвете, птицах, рыбе и дьяволе перемежаются с «Большими надеждами» Диккенса, прочитанными, уничтоженными и восстановленными по кусочкам детьми острова.

---

Отец так гордился мной. Я так и не решилась рассказать ему о мистере Уоттсе. Я позволила ему думать, что это все благодаря ему.

Я окончила университет Квинсленда. На втором курсе, в начале третьего семестра, отец прилетел в Брисбейн навестить меня. Я встретила его в аэропорту и с удивлением увидела рядом с ним женщину, что убиралась в нашем доме раз в неделю. Ее звали Мария. Она была уроженкой Филиппин и плохо говорила по-английски. И теперь я видела ее, идущую рядом с отцом. Его лоб покрылся испариной. Когда я увидела, как он нервничал, меня это по-детски утешило. Он все еще любил свою Матильду.

И все же, после прихода Марии, все уже было не так, как прежде. Она очень старалась. В каком-то смысле чересчур старалась. Она хотела нравиться мне. Но я не могла полюбить ее, как мою маму. Она попросила рассказать о маме. Она сказала, что отец не говорит о ней. Мне было приятно это слышать.

Мама была воспоминанием, о котором не принято болтать, и, кроме того, упоминание о ней уносило наши мысли назад, на остров, который был не тем местом, куда я или мой отец хотели бы отправиться. Мария знала, что не сможет заменить маму, но когда она попросила меня описать ее, я смогла всего лишь сказать: «Она была очень храброй женщиной, самой храброй. И почти все в моем отце ее злило». Мария засмеялась, а я улыбнулась, потому что мне удалось выпутаться из положения.

***

Иногда люди спрашивают меня «Почему Диккенс?», что я порой воспринимаю как вежливый укор. Я указываю на ту самую книгу, которая подарила мне другой мир тогда, когда мне это было отчаянно необходимо. Она подарила мне друга Пипа. Она научила меня, что можно проскользнуть под кожу другого человека так же легко, как под свою собственную, даже когда эта кожа белая и принадлежит мальчику, живущему в диккенсовской Англии. И если это не волшебство, то я тогда не знаю, что это.

Однако я терпеть не могу навязывать «Большие надежды» кому бы то ни было. Я помню разочарование мистера Уоттса из-за неспособности Грейс полюбить то, что любил он. И я ни за что не хотела познать это разочарование, и чтобы отец чувствовал себя (должно быть, так чувствовала себя Грейс), как щенок, которому подсунули молоко в плошке в виде книги. Нет. Некоторые сферы жизни не должны пересекаться.

В Брисбейне я была какое-то время подменным учителем в большой католической школе для мальчиков. Я узнала, что у каждого учителя есть своя карточка «Освободитесь из тюрьмы»[4]. Моей карточкой было чтение «Больших надежд» вслух. Я просила своих новых учеников соблюдать тишину в течение десяти минут. Это все, о чем я просила. Если по прошествии десяти минут они начнут скучать, то они вольны встать и уйти. Им понравилась эта идея. Бунт стремительно несся по их венам. Их лица светились дерзостью при мысли о том, чем они займутся.

Скрывая собственную улыбку, я начинала читать первую главу, сцену, в которой каторжник хватает Пипа за подбородок. «Где ты живешь? Покажи!». Вы не можете читать Диккенса без должного старания. Вы не можете есть спелую папайю, не испачкав подбородок ее мякотью и соком. Примерно так же язык Диккенса заставляет ваши губы делать странные вещи, и если вы не привыкли к его словам, ваша челюсть будет скрипеть. Как бы то ни было, мне необходимо было помнить, что я должна остановиться через десять минут. Я поднимала глаза и ждала. Никто и никогда не вставал с места.

Тем не менее, к тому времени, когда я начала писать диссертацию по диккенсовским сиротам, я знала о человеке, которого никогда не встречала (за исключением его книг и биографий), больше, чем о человеке, написавшем введение.

Я благодарю Бога, что в нужный момент появилась Мария, потому, что у меня появилось оправдание не возвращаться в Таунсвилль. Марии и моему отцу нужно было время для самих себя. Но когда бы я ни представляла их лежащими под медленно вращающимся вентилятором спальни, я избавлялась от Марии и вставляла туда маму. Я представляла руку отца на ее плече. Я помещала мамину голову на его грудь. Я представляла ту самую улыбку, которую видела на той фотографии моих молодых родителей в счастливые времена.

Я почувствовала в голосе отца облегчение, когда позвонила предупредить, что не приеду домой в конце семестра. Пусть думает, что я буду работать во время летних каникул. Я не стала говорить ему о своем визите в старую жизнь мистера Уоттса в Веллингтоне, в Новой Зеландии.

Глава двадцать пятая

Стоял декабрь. Поэтому я не ожидала, что здесь будет так холодно и ветрено. Ветер просто набрасывался на деревья и прохожих. Бумажки — я никогда не видела, чтобы ветер носил столько бумаги — неслись вдоль шоссе и цеплялись за опоры. Морские птицы не поднимались ввысь, а кружили над школьной площадкой, мимо которой я проехала на такси. Я представила себе Грейс, только окончившую школу и прижавшуюся лицом к окну такси, такого же, как и то, которое везло меня сейчас в центр это небольшого суматошного города. Я остановилась в шумном мотеле. Там жила молодежь из самых разных стран. Они приехали сюда, чтобы куда-то взбираться, гулять, заниматься серфингом, кататься на лыжах, прыгать с тарзанки и напиваться. Многое из того, что мистер Уоттс рассказывал нам о своем мире, нахлынуло на меня со всех сторон. Куда ни посмотри, везде кирпич. И трава. Мистер Уоттс был прав. Трава играет большую роль. Заполняет окна. Прочерчивает улицы. Перебегает с холма на холм.

Если мистер Уоттс так и не смог расстаться с персонажами «Больших надежд», то о ком же он забыл в своей настоящей жизни? Я заглянула в телефонную книгу. Там было сорок три человека по фамилии Уоттс. Не помню, какой по счету номер я набрала, девятый или десятый, когда мне ответили:

— О, полагаю, вам нужна Джун Уоттс.

Мне назвали улицу, и я отыскала Дж. Уоттс, живущую по данному адресу. И когда я набрала номер, голос на том конце ответил:

— Алло, Джун Уоттс слушает.

— Могу я поговорить с мистером Уоттсом?

Повисла пауза.

— Кто говорит?

— Меня зовут Матильда, миссис Уоттс. Ваш муж был моим учителем…

— Том был кем? — мне показалось, она готова рассмеяться. Затем она издала другой звук, как будто это вовсе не стало для нее таким уж сюрпризом.

— Это было давно. На острове.

— О, — ответила она. Повисшее молчание, видимо, означало, что она пытается собраться с мыслями. — В таком случае, полагаю, вы должны знать ту женщину, Грейс.

— Да, миссис Уоттс, — ответила я. — Я знала о ней. Хотя почти не была с ней знакома. Грейс умерла несколько лет назад.

Миссис Уоттс ничего не ответила.

— Я бы хотела заехать к вам, миссис Уоттс, — сказала я.

Молчание перерастало в недовольство.

— Я надеялась…

— Я немного устала сегодня, — сказала она. — О чем, вы сказали, пойдет речь?

— Ваш муж, миссис Уоттс. Он был моим учителем.

— Да. Вы говорили. Но сегодня вряд ли получится. Я собиралась уходить.

— Я могу приехать только сегодня. Я улетаю назад в Австралию завтра после обеда.

Вдох. Я ждала, закрыв глаза.

— Хорошо, — сказала она. — Это же не займет много времени?

Она рассказала мне, как добраться до ее дома; туда можно было доехать на поезде. От станции нужно было десять минут идти пешком мимо нескончаемых кирпичных домов, все с огороженными лужайками и защитными стенами; некоторые были разрисованы ругательствами, которые моя мама тут же бросилась бы оттирать. Или посмотрела бы на эти слова так, что они бы потрескались от стыда и осыпались вниз. Я прошла мимо спортивной площадки, на которой разгуливали птицы — утки, сороки, чайки — и банда в капюшонах; их задницы вываливались из мешковатых штанов, отвороты были натянуты на кроссовки. Оставив позади парк, я шла мимо одинаковых холодных, обдуваемых ветрами, домов с высохшими садами. Джун Уоттс дала мне четкие указания. Я не могла перепутать А и Б. Те, кто направлялся в А, могли повстречаться со злой собакой.

Эта большая, медленно передвигающаяся женщина в белых брюках выглядела совсем не так, как я представляла себе жену мистера Уоттса. Я не думала, что она наденет топ, на котором будет что-то написано. «Улыбайся», — предлагалось там. И полагая, что этого она и ждет, я так и поступила. Она не улыбнулась в ответ.

Думаю, мой вид стал неожиданностью и для нее. Подозреваю, что отчетливый австралийский акцент, который она услышала по телефону, повлиял на ее ожидания. Уверена, что она была не готова увидеть кого-то столь черного. На мне, к тому же, были черные туфли. И мои черные волосы отросли как во времена блокады, когда мама угрожала оборвать мои космы и чесать ими себе зудящую спину там, где не могла достать. Джун Уоттс закрыла за мной дверь и жестом предложила пройти в комнату. Кружевные занавески, закрывающие окна, пропускали совсем немного света. Когда миссис Уоттс без предупреждения хлопнула в ладоши, я подпрыгнула. Большой серый кот спустился с кресла, не скрывая недовольства. Миссис Уоттс указала мне на кресло, а сама села на диван по другую сторону кофейного столика. На столе лежала пачка сигарет. Она потянулась за ними и взглянула на меня.