Ллойд Джонс - Мистер Пип

• Название: Мистер Пип
• Автор: Ллойд Джонс
• Жанр: Современная проза

Роман новозеландского автора Ллойда Джонса (1955 г.), живущего в Веллингтоне. За эту книгу он получил Приз писателей Содружества (включает 53 страны), роман вошел в шорт-лист Букера в 2007 г.

Действие романа преимущественно происходит в 1991–1992 гг. на острове Бугенвилль (Папуа Новая Гвинея) во время гражданской войн

История мистера Уоттса, последнего белого парня в Бугенвиле. Он открывает школу и читает детям свой любимый роман — «Большие надежды» Чарльза Диккенса. Это помогает ему наладить связь с ними и помочь разобраться в собственных проблемах.

Это смешная книга. Она рассказывает о чем-то пугающе новом, а также о хорошо знакомом старом и о том, как эти двое сходятся в неравной и кровавой битве.

Это страшная книга. Она рассказывает о гражданской войне, о том, как легко чувствовать себя забытым и о том, как страшен мир большой, когда все, что ты видел — это мир маленький — твой остров.

Это хорошая книга. Она рассказывает о заклятых врагах, которые больше, чем враги, и о ненастоящем учителе, который больше, чем учитель.

Это плохая книга — потому что в ней все совсем как в жизни, и поэтому все очень безжалостно.

Это роман-воспитание, где рассказы о голубом цвете, птицах, рыбе и дьяволе перемежаются с «Большими надеждами» Диккенса, прочитанными, уничтоженными и восстановленными по кусочкам детьми острова.

---

Грейвсенд должен быть стать конечным пунктом моего путешествия по «Большим надеждам». Грейвсенд. Здесь я и оказалась одним холодным майским днем. Я шла мимо скамеек с сидящими на них молчаливыми индусами в разноцветных тюрбанах, казалось, их щеки были покрыты слоем печали. Я видела, как они украдкой косились на меня — девушку с самой черной кожей, которую им только приходилось видеть. Я видела их глаза, ощущала их любопытство. О чем она думает? Эта черная девушка с быстрыми белыми глазами. Что она знает об окружающей местности?

Я могла бы им ответить, что пейзажи из «Больших надежд» исчезли; что легендарные болота теперь скрыты под автострадами и индустриальными районами. Я могла бы им рассказать, что у истории появились новые хранители. Ими стала кучка черных ребятишек, которые, как я надеюсь, все еще просыпаются утром, вспоминая другие времена, когда они путешествовали между островом и кузницей, расположенной на далеких болотах в Англии в тысяча восемьсот каком-то там году.

Вам нужно было постараться, как следует изучить то, что когда-то окружало Диккенса, чтобы увидеть то, что видел он. Корабли эмигрантов стали призраками. Мужчины и женщины с непокрытыми головами, махавшие платками, стоя на палубе, ушли в прошлое, превратились в скелеты где-то на далеких кладбищах на другом краю земли. Вдоль реки тянулась тщательно вымощенная дорога, и, если вы шли в том же направлении, куда уплывали корабли эмигрантов, то не могли не думать об отъезде. Уехать. Отправиться. Покинуть. Создать себя заново.

Река указывала путь из этого мутного мира. Когда я проходила мимо миссии, где эмигранты высаживались на берег, чтобы помолиться о своем морском путешествии в неизвестность, то обнаружила, что думаю о том моменте, когда в последний раз оказалась наедине с мистером Уоттсом.

Долгие годы я не вспоминала о том разговоре. Наверное, я просто отгородилась от него, как и от многих других вещей. Теперь, вспомнив о нем снова, я думала, собирался ли мистер Уоттс покинуть остров без меня. Потому что теперь, спустя столько лет, думаю, что почувствовала тогда, как мы разделились, как между нами пролегла граница. Я говорю «граница», хотя, наверное, лучше было бы сказать «занавес». Занавес упал между мистером Уоттсом и его самым преданным зрителем. Он собирался уехать, а я должна была отойти назад, присоединиться к фигурам прошлого. Я была бы для него лишь маленькой точкой на острове, когда бы он покидал его на лодке мистер Масои, направляясь в новую жизнь. Я знала, что это должно было произойти, что это произошло бы, потому что именно это и случилось со мной. С того момента, как я уехала, я ни разу не оглянулась назад.

Дорога на поезде назад к Лондон Бридж казалась нескончаемой. Я чувствовала странную подавленность. Как будто падала в собственное прошлое. В тоску, которую ощущала когда-то, пока потоп не смыл все. Я посмотрела в окно вагона. Вид весенней распускающейся зеленой листвы был не в силах поднять мне настроение. Поющий кондуктор не вызвал даже улыбки. Когда я выходила со станции, то практически тащила себя вверх по ступеням на улицу. Усталость. Откуда она взялась?

Я запросто взбиралась по крутым горным дорожкам. Как могут сравниться с ними несколько жалких лестничных пролетов, на которых выстроились нищие и цыганята, у которых глаза бегали быстрее молнии? Я шла домой, жалея, что мне некуда больше направиться. Я взобралась по ступенькам пансиона, покрытым вытертым ковром, и, открыв дверь в комнату, замерла на какой-то момент на пороге, будучи не в силах войти.

Здесь были все самые важные вещи в моей жизни: фотография Диккенса на лошади; статья, увеличенная до размера плаката, объявляющая о выходе «Больших надежд» в виде книги; мой стол и груда бумаги, именуемая моей диссертацией. Она пробыла здесь весь день, ожидая, когда я вернусь из Грейвсенда со свежим материалом. Она напомнила мне мистера Уоттса с его секретной тетрадкой, который ждет наши отрывки. Что же, у меня нет ничего нового. Все, что я притащила назад с собой — это тяжесть, сидевшую глубоко во мне, в костях, и которая быстро охватывала всю меня, подобно плохой погоде. Все о чем я была способна думать, это о том, чтобы лечь в кровать.

Там я и осталась.

Шесть дней я вставала, только чтобы сделать себе чашку чая или поджарить яйцо, или полежать в узкой ванне, уставившись в потрескавшийся потолок. Дни наказывали меня своей медлительностью, нагромождая на меня час за часом, распространяя свое уныние по комнате.

Я слушала, как автобусы, идущие мимо пансиона, переключают передачу. Я слушала шуршание шин по мокрой дороге. Я лежала в кровати и слушала, как женщина, жившая внизу, собирается на работу. Как она включает душ, как пронзительно свистит ее чайник. Я ждала, когда она пройдет под моим окном, и, когда этот краткий контакт с внешним миром обрывался, я закрывала глаза и просила стены позволить мне снова заснуть.

Доктор бы сказал, что у меня депрессия. Все, что я читала после этого, подтверждало, что, видимо, так оно и было. Но когда она окутывает вас со всех сторон, то не объясняет, что происходит. Совсем нет. Вы просто сидите в темной-темной пещере и ждете. Если вам повезет, вы увидите крошечный луч света, а если вам очень повезет, то луч света будет расти и расти, пока в один прекрасный день пещера не окажется позади, а вы на — свободе под солнечным светом. Так это произошло со мной.

Однажды утром я проснулась и отбросила одеяло. Я встала раньше, чем женщина, жившая внизу. Я подошла к своему столу. Я должна была сделать то, что откладывала слишком долго. Я взяла верхний лист «Сирот Диккенса» и написала на обороте: «Все называли его Пучеглазым».

Я написала это предложение шесть месяцев назад. За последующие месяцы я написала все остальное. Я пыталась описывать то, что произошло на острове со мной и с мамой. Я не пыталась ничего приукрасить. Все говорили то же самое о Диккенсе. Все любили его персонажей. Да, во мне что-то изменилось. Становясь старше, я стала любить его героев меньше. Они были слишком громкими, слишком гротескными. Но сдерните их маски, и вы поймете, что их создатель знал о человеческой душе, ее страданиях и тщеславии. Когда я рассказала отцу о смерти матери, он не выдержал и зарыдал. Так я поняла, что все же могу приукрашивать. Но в жизни, а не в литературе.

Я решила уехать из Англии, но должна была еще кое-что сделать на прощание. Для этого нужно было отправиться в Рочестер, где Диккенс нашел одно или два знаковых места для «Больших надежд».

Когда вы приезжаете в Рочестер, вас сразу охватывает ощущение, что вы просто обязаны полюбить это место. Оно напоминает почтовую открытку с видом английской деревни, такой, какой она должна была быть в тысячу восемьсот как-то году. Вы гуляете по мощеным дорожкам и задыхаетесь от умиления. Куда ни посмотри — Диккенс, и владелец магазина, и ресторатор, и даже старьевщик. Вы можете зайти в кафе «Фейджин» (персонаж «Оливера Твиста»), перекусить «У миссис Бамблс» или же выбрать «Вкус двух городов».

«Я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть» — одна из самых любимых строчек в литературе. Вот он я — пожалуйста, примите меня таким как есть. Это то, с чем сиротские приюты выпускают в мир своих подопечных. Это то, с чем эмигранты высаживались на далекие побережья Тихого океана. Это то, с чем мистер Уоттс просил согласиться партизан. Но я не могла принять идиотский вегетарианский магазин, названный именем Пипа — «В Рочестере у Пипа».

До поезда в Лондон оставалось еще два часа, которые нужно было чем-то занять, и я решила пристроиться в хвост экскурсионной группе. Женщина из Центра Чарльза Диккенса в Истгейт Хауз вела группу вверх по лестнице ратуши, где Пип подписал контракт на обучение у Джо Гарджери. От ратуши мы немного прошли вверх по холму, и в какой-то момент я поняла, что мы идем той же дорогой, по какой Пип направлялся к мисс Хэвишем. Эта дорога уже была известна мне, я ходила по ней много раз в качестве страстного читателя на острове на другом конце света.

Женщина из Центра указала на двухэтажное поместье — это и был Сэтис Хауз. Здесь я узнала кое-что новое. Мистер Диккенс позаимствовал это имя и назвал так более просторный и импозантный особняк возле пивоварни, куда он и поместил мисс Хэвишем и Эстеллу.

После короткой прогулки по парку, мы остановились на дороге, глядя назад на ворота — те самые ворота, где Эстелла впервые встретила Пипа и высокомерно назвала его «мальчик». Подъехало такси, и оттуда выбрался молодой человек, по виду — типичный яппи. Он коротко взглянул на нас. Мне показалось, что он недоволен. Экскурсовод пояснила, что дом мисс Хэвишем теперь используется как апартаменты. Мы смотрели, как молодой человек миновал ворота и пошел по дороге. Мы смотрели, как он поставил портфель, и вставил ключ в дверной замок. Дверь открылась и закрылась. Наши взгляды принялись бесцельно блуждать. Мы постояли какое-то время, просто рассматривая окрестности и ни о чем не думая. «Ну что же», — сказал кто-то, наконец. Экскурсия отправилась обратно к Истгейт Хауз. Я поднялась по лестнице вслед за остальными, и столкнулась с мисс Хэвишем в белом свадебном одеянии. Она застыла, стоя за стеклом, повернувшись спиной к зрителям. Вечность, несмотря ни на что.