Неизвестен Автор - Этическая мысль

• Название: Этическая мысль
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Философия

---

Расширение сферы индивидуального самоуправления предполагает терпимость, плюрализм, множественность подходов и решений. C точки зрения этики это так же верно, как с точки зрения социологии или психологии.

О. П. ЗУБЕЦ

"ОДНОЙ ЛЮБВИ МУЗЫКА УСТУПАЕТ..."

Нет, пожалуй, в жизни человека явления более интимного, значимого и в то же время более загадочного, противоречивого, чем любовь. С одной стороны, любовь не считается ни с какими преградами - ни с моральными предостережениями, ни с юридическими запретами, ни с социальными традициями. И она же оказывается в плане духовного возвышения человека силой более могучей, чем все привычные социально-нравственные воздействия. Сама разрушительная сила любви приобретает созидательный характер. Она попирает абстрактные святыни во имя более святого - конкретной человеческой личности.

"До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что "тайна сия велика есть", все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешимыми" [1]. Эти чеховские слова - выражение глубокой философичности всякого обращения к любви, всякого риска рационального прикосновения к столь интимному и всеобщему явлению культуры. Продолжить незавершаемый ряд неразрешаемых проблем, поставить их под сомнение и обосновать самим фактом обращения к ним - одна из существенных сторон всякой философской культурной работы.

1 Чехов А. П. Собр. соч. В 12 г. М., 1962. Т. 8 С. 305 - 306

Никчемной старательностью веет от перечисления тех, кто вовлекал любовь в мир своих философских исканий или сам вовлекался в паутину культурных ее осмыслений, ибо немногие избежали этой участи. И все же назовем некоторые имена: творцы Библии и Платон, Августин и Ибн Сина, Гегель и Фейербах, Маркс, Фрейд, Зиммель, Шелер, Унамуно и многие другие. Но так как философская мысль не жаждет окончательности, она благосклонна к новым попыткам.

Если смотреть на любовь не извне, а изнутри, глазами любящего человека, она не требует обоснования через соотнесение с моралью, искусством, политикой и даже с историей, а сама служит основой осмысления мира и человеческого отношения к нему, сама является зеркалом, своеобразно отражающим реалии человеческого бытия. И опять Чехов: "Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе" [1].

1 Чехов А. П. Собр. соч. В 12 т. Т. 8. С. 313 - 314.

Морализатор видит любовь в зеркале морали, любящий - мораль в зеркале любви. Дело философа - понять возможности этих позиций человека по отношению к миру культуры и к своей жизни. Любовь связана с существенным изменением всего ценностного сознания человека, его аксиологического мира. Поэтому она неизбежно некоторым образом относится к морали. Характер и перспективы этого отношения мы и попытаемся здесь рассмотреть.

ПО ТУ СТОРОНУ СОЦИАЛЬНЫХ НОРМ

Как свидетельствуют история и эмпирические факты, любовь представляет собой выход за рамки нормативной системы общества. Осуществление такого выхода - задача исключительно трудная. Любовь является одним из немногих способов такого проникновения по ту сторону норм и ценностей.

Когда говорят о преодолении господствующей в обществе нормативной системы, обычно ссылаются на образы святого отшельника и сноба, аскета и безудержного гедониста - богатство путей человеческого прорыва к иным ценностям, иным жизненным ориентирам не может быть исчерпано каким-либо перечислением. Но можно заметить, что все эти формы, в сущности, есть вхождение в другую по содержанию, но аналогичную по способу существования нормативную систему.

Считается также, что выход за рамки нормативности осуществляется путем низвержения нравственных идеалов. И с этим трудно согласиться. Культура творит не только позитивные, но и негативные идеалы, в том числе идеалы безнравственности. Попытка утверждения несводимости человеческого мира к нормам через апелляцию к аморальности осуществляется в заколдованном кругу: приводит к возрождению нормативности. Нормативное сознание как бы раздваивается и обретает форму ловушки: предоставляет право выбирать между нормой нравственной и безнравственной, позитивной и негативной. Возникающее между этими крайностями напряжение создает ту ценностно насыщенную, богатую возможностями выбора среду, в которой у человека всегда сохраняется возможность обновления, самооживления, игры. От возвышенности он может укрыться в непристойности эпиталамического стиля [1], а затем спастись от распущенности, повернувшись душой или просто лицом к образам порядочности. Человеческие чудачества и безобразия, непристойности и эпатаж являются столь же естественными и необходимыми проявлениями нормативности, как и образцы "правильного", "хорошего", обычного и высоконравственного поведения. Как пишет Ю. Лотман, "возникают правила для нарушений правил и аномалии, необходимые для нормы" [2]. В сущности, идеал безнравственности столь же позитивен, так как в нем воплощается не всякое отрицание господствующих норм, а лишь такое, которое утверждает нравственное право человека на обесценение нормы, на оригинальность. Но эта оригинальность не случайна. Она как бы вписана в семантику данной культуры, опирается на те формы "аморальности", которые несут в себе определенный позитивный смысл и могут быть расшифрованы, поняты. Например, "гуманистическая фразеология, гуманистическая риторика и гуманистическое тщеславие" (Хёйзинга) вербализированной, отрефлексированной и обретающей скрижальную форму морали, отлитой в строгие формулы, дополняется гуманистическим смыслом гедонических форм человеческого жиз-неутверждения. Гедоническое противостояние "святости" есть гуманистическое сопротивление вне- и сверхчеловеческому. "Не Опечалися, Но Паче Радуйся. Тогда ся Токмо Печалися, Егда Со-грешиши, Но и Тогда В Меру, Да Не Впадеши Во Отчаяние И Не Погибнеши" (Стихи Покаянные. XVI век). И герои Оруэлла в преступном телесном слиянии обретают свое человеческое достоинство. Телесностью своей противостоят они бесчеловечной идее. И именно через эту телесность воскрешается идея человечности.

1 См.; Хёйзинга Я. Осень средневековья. М., 1988. С. 119 - 121.

2 Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов, Гоголь. М., 1988. С. 159.

Всякая норма существует в многообразных формах ее нарушения, отклонений от нее. Именно поэтому борьба с нормативностью, сопротивление ей через нарушение, через поведенческое несогласие бесперспективна: она лишь многообразит мир нормативности.

Любовь представляет собой единственный в своем роде и наиболее трагичный вариант сопротивления нормативной системе общества практическое, реальное преодоление ее в единичных, "героических" актах и состояниях жизни.

Сущность любви как выхода за рамки существующей ценностно-нормативной системы в целом ярко проявилась уже на ранних этапах ее существования. Пример тому - древняя легенда о Тристане и Изольде. Любовь для древних кельтов - магические оковы, заклятье, судьба. Это заклятье, которое нельзя не исполнить, - оно становилось единственным законом и "не существовало больше ни долга, ни обычая, никаких других священных уз, кроме этих "Гнетущих Уз Все Выстрадавшей Любви" [1]. Неизбежность, неизбывность трагедийности и непреодолимость, предзаданность, первичность по отношению ко всему ценностно-нормативному миру человека - два момента, которые стали неразлучными спутниками всякой идеи любви: они возникали при любой попытке осмыслить ее как явление духовной жизни.

На смену любви-року, любви-судьбе и заклятью приходит идея куртуазного союза. Рыцарь клянется: "Вы владеете мною безраздельно, вопреки разуму, вопреки праву и вере..." [2] и совершает подвиги уже не во имя служения родине или государю, но лишь во славу и во имя высокой любви. Прославление души, свободной от быта, расчета, забот и даже от гнета судьбы, своеобразный исторический апофеоз идеи любви и постоянный лейтмотив ее дальнейшего развития. Любовь - рок, то есть максимальная несвобода, и любовь - это возможность "быть вопреки", быть в "свободе от": это свобода, рожденная несвободой. Но это и несвобода, рожденная свободой.

1 Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде М, 1985. С. 11.

2 Там же. С. 12.

Любовь несет с собой множество несчастий, любовная история насыщена преодолениями. Но не потому, что она является формой борьбы, требующей тайны, тревоги и постоянного завоевания любимой, как считал автор "Искусства куртуазной любви" Андреас Капелланус. Любовь сама неизбежно выдвигает себе преграды. Вернее, порождаемый ею выход за рамки существующей ценностно-нормативной системы означает возникновение преград особого рода В жизни и без любви в достижении целей, воплощении ценностей всегда существуют большие или меньшие трудности. Но в данном случае в качестве преграды выступает не то или иное событие, факт, отдельная норма или ценность, а вся ценностно-нормативная система, хотя проявляться это трагическое отношение может и в виде отдельных проблем и сложностей. В основе трагичности любящего - конфликт "абсолютности" господствующих ценностей и их относительности в рамках любви. Поэтому трагична не только и не столько несчастная, но и счастливая, взаимная любовь, с еще большей силой выталкивающая двух любящих за рамки обыденного и общепринятого: Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Элоиза и Абеляр, Анна и Вронский трагические образы счастливой любви. "Трагическая тень падает на