Неизвестен Автор - Этическая мысль

• Название: Этическая мысль
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Философия

---

2 Гомер. Илиада. 6, 141.

Ситуация начинает" постепенно меняться в "Одиссее". Поведение героев этой поэмы уже в большей степени определяется свободным выбором, хотя может быть в не меньшей степени предопределено богами. Моральные индивиды "Одиссеи" поэтому более чувствительны к "несправедливому" и "благому", хотя все еще не способны к этической рефлексии. Но при этом они чрезвычайно податливы ко всякого рода предрассудкам. И при сравнении двух эпосов видно, как постепенно начинает выкристаллизовываться идея о "зависти богов".

Менелай, предвкушая возможную встречу с Одиссеем и описывая ее во всех красотах, замечает, что "столь великого блага нам дать не хотел непреклонный бог, запретивший ему, несчастливцу, возврат вожделенный" (Одиссея, 4, 181 - 182). Дважды Алкиной, царь феакийцев, сетует по поводу того, что "бог Посейдон недоволен нами за то, что развозим мы всех по морям безопасно" (Одиссея, 8, 565 - 566; 13, 173 - 174). Наконец, эту же мысль в заключении поэмы Гомер вкладывает в уста Пенелопы в тот момент, когда Одиссей уничтожает все ее сомнения, раскрыв тайну, известную только им двоим. Обращаясь к мужу, Пенелопа говорит:

...Меж людьми ты всегда был самый разумный и добрый. На скорбь осудили нас боги; было богам неугодно, чтоб, сладкую молодость нашу вместе вкусив, мы спокойно дошли до порога веселой Старости.

(Одиссея, 23, 209 - 213)

Не трудно заметить, что в приведенных фрагментах из поэмы странствий проскальзывает идея о ревности богов к людской удаче, благополучию, богатству, ко всякому человеческому счастью. Кульминационным моментом развития мысли являются слова Калипсо: "Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны!" (dzelemones exochon aeeon - Одиссея, 5, 118). И все же из данных фрагментов не следует, что эпические герои испытывают чувство трепетного страха перед "завистью богов" [1], а скорее возмущаются таким положением дел. Страх становится принципиальной чертой нравственно-религиозной культуры Греции лишь в архаический и классический периоды. Причины столь кардинального перехода кроются, по всей видимости, с одной стороны, в смене "героической" модели культуры, с другой - в обособлении моральных норм и становлении нового типа нравственной культуры.

1 Примечательно, что в "Одиссее" поэт использует не стереотипизированный поздними авторами глагол phthoneo ("завидовать"), a agamai в значении "негодовать", "завидовать".

В культурологии принято различать два типа социокультурной регуляции поведения личности: "культура стыда" и "культура вины" [2]. Системообразующий стержень культуры первого типа - общественное одобрение или порицание личности, а не самооценка индивида, поэтому всякое отклонение от господствующих норм поведения вызывает неодобрительное отношение со стороны коллектива и инспирирует у субъекта чувство стыда и позора. Этот тип культуры как раз и доминирует на эпической стадии развития многих этносов. Гомеровские поэмы, достаточно ярко иллюстрируют тип "культуры стыда". Вот почему "своеобразие воспроизводимой Гомером моральной ситуации состоит в том, что есть моральные индивиды, но отсутствуют сформулированные общеобязательные моральные нормы", то есть в нравственном социуме гомеровского общества отсутствует "абстрактно-фиксированный критерий различения нравственного и безнравственного" [3]. Этим, видимо, и объясняется тот факт, что гомеровские герои испытывают как страх перед общественной оценкой, так и трепет перед богами.

2 Толчком к социологическим обобщениям в этом ключе послужила книга Benedict R. The Chrysanthemum and the Sword: Patterns of Japanese Culture. N. Y., 1946.

3 Гусейнов А. А. Введение в этику. С. 40, 42.

Для "культуры вины" характерна переориентация типа личности на интравертность - на самооценку и саморегуляцию. Иными словами, осуществляется переход к этической рефлексии и моральной ответственности индивида. На этой основе в Греции в VII - VI веках до н. э. моральные нормы долженствования обособляются от реального поведения личности. И в этом суть нравственного переворота в Греции. Суть культурного переворота - в развитии соревновательного духа, появление которого создает необходимую социопсихологическую среду для возникновения чувства зависти в широком смысле слова. Под влиянием всей совокупности этих факторов в Греции окончательно формулируется концепция "зависти богов".

Судя по текстам греческих авторов VI - IV веков до н. э., они не ставили себе цели раскрыть сущность концепции "зависти богов" (phthonos theon). Обращаясь к своей аудитории, поэты, трагики и "отцы истории" не акцентировали внимание на "зависти" какого-либо конкретного бога. Зависть всегда приписывалась некой анонимной, абстрактной божественной силе. Апелляция к безымянному божеству или демону, судя по всему, типологически присуща мифоэпическому мышлению. Современникам, видимо, было ясно, о каких "карающих" функциях богов шла речь, поскольку сама идея исходила из народных верований и предрассудков. И не случайно упоминания о божественной зависти всегда были мимолетными и подчиненными другим, более значимым целевым установкам авторов. Вот почему представление о "зависти богов" само по себе слабо эволюционировало; гораздо отчетливее прослеживается, какую окраску по мере развития этической мысли придавали греческие мыслители этому фактору в жизни индивида. В этом плане можно выделить в хронологическом и концептуальном смыслах три пары авторов: Пиндар Вакхилид, Эсхил - Геродот, Эврипид - Фукидид.

Лирики, продолжавшие мыслить категориями полисной морали, прибегали к концепту "зависти богов", как правило, в тех случаях, когда стремились особо подчеркнуть "добродетельный" поведенческий идеал разумного, умеренного и "достойного зависти" в хорошем смысле гражданина. Пиндар, как, впрочем, и Вакхилид, был бесспорно апологетом соревновательности. Для него стремление человека "быть заметным", восхождение к подвигу и успеху - суть естественные желания человека. Этим же духом наполнены и его оды, прославившие победителей четырех общегреческих состязаний, - Олимпийские, Пифийские, Немей-ские, Истмийские. Греческие состязательные игры, как справедливо отмечает М. Л. Гаспаров, неадекватно поняты человеком наших дней [1]. Они выявляли не столько того, кто был лучше всех в том или ином спортивном искусстве, сколько наилучшего и осененного божественной милостью человека вообще. И поскольку состязание выступало как проверка на обладание божьей благодатью, то одновременно оно могло стать и испытанием на божественную зависть. Как бы отгоняя ее, Пиндар восклицает:

1 См.: Гаспаров М. Л. Поэзия Пиндара//Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. С. 362.

Необделенные дольщики эллинских услад, Да не встретят они оборота божьей зависти: Будь к ним незлобен бог!

(Пифийские песни) [2]

2 Пиндар. Вакхилид, Оды. Фрагменты. С. 109.

А для того чтобы участь олимпийского победителя стала "недоступной зависти", Пиндар заявляет свой позитивный нравственный императив:

Людская сила метится божеством.

Два лишь блага взметают пух

цветущего обилия

Хорошее дело и добрая молва.

Если выпали они тебе на долю

Не рвись быть Зевсом: у тебя есть все.

Смертному - смертное!

(Истмийские песни) [3]

3 Там же. С. 170 - 171.

О себе же поэт как бы невзначай замечает:

Да не тронет зависть небожителей

Радостей повседневья,

За которыми вслед

Мирным шагом я шагаю в старость и в смерть!

(Истмийские песни) [4]

4 Там же. С. 178.

Совершенно иное значение придает "зависти богов" Эсхил, уловивший нравственное переосмысление греками религии. Для Гесиода и раннегреческих лириков характерна лишь "потребность обрести в лице богов (в первую очередь, в Зевсе) некий нравственный авторитет, высшую инстанцию, покровительствующую справедливым деяниям людей и карающую их за преступления против общественной и индивидуальной морали" [1]. Так в этико-теологической мысли постепенно формируется представление о Зевсе как носителе высшей справедливости. У Эсхила то же божественное начало наделено этическими функциями, а божественная зависть выступает в качестве составной единицы божественной справедливости, гаранта сохранения status quo мироздания.

1 Ярхо В. Н. Художественное мышление Эсхила: традиции и новаторство// Язык и культура античного мира. Л., 1977. С. 4.

Наиболее отчетливо это представление прослеживается в "Агамемноне" Эсхила. Введенные в трагедийный сюжет кровавая месть и родовое проклятие служат Эсхилу не столько рефлексией первобытной моральности, сколько для подчинения новому канону божественной справедливости. "Зависть богов", которая, кстати, и у Эсхила продолжает оставаться анонимной, хотя и можно предположить в качестве ее субъекта самого Зевса, выступает в роли заслуженного отмщения в каждом конкретном случае нарушения справедливости и гармонии. В уста хора трагик вкладывает следующие слова:

И тот, кто счастья не по заслугам