Неизвестен Автор - Этическая мысль

• Название: Этическая мысль
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Философия

---

И тот, кто счастья не по заслугам

Вкусил однажды, - повержен в прах,

Унижен, сломлен, подавлен, смят.

Безвестность жалкая - вот удел

Того, кто славы чрезмерный груз

Поднять отважился высоко...

(Агамемнон, 469-474) [2]

2 Эсхил. Трагедии. С. 199.

Именно благодаря прямому и неукоснительному действию божественная зависть, несмотря на ее искусственно архаизированную форму, наводит еще больший ужас на смертных. Показательна в этом смысле сцена приезда Агамемнона домой, в которой Эсхил пером тонкого психолога строит каркас нравственно-психологического конфликта, нагнетает атмосферу трагедийности.

Клитемнестра устраивает не по-царски сверхпышный прием покорителю Трои Агамемнону и предлагает ему войти во дворец по пурпурному ковру. Опасаясь "людского осуждения" и "зависти богов", Агамемнон, терзаемый сомнениями, не знает, как ему поступить.

Клитемнестра:

Я полагаю, что вполне заслужена

Хвала такая. Зависть прочь! Немало нам

Страдать пришлось. Итак, о повелитель мой,

Сойди же с колесницы, но на землю ты

Ногой, поправшей Трою, не ступай, прошу!

Что медлите, рабыни? Вам приказано

Устлать коврами путь. Так поспешите же,

Царю дорогу проложите пурпурную!

Пусть Справедливость в дом такой введет его.

Какого и не чаял...

Агамемнон:

Не нужно, всем на зависть, стлать мне под ноги

Ковры. Такие почести к лицу богам.

А я ведь только смертный, и по пурпуру

Без страха и сомнения мне нельзя шагать.

Пусть не как бога чтут меня - как воина.

Клитемнестра:

Ах, не противься моему желанию...

Так не страшись людского осуждения.

Агамемнон:

Молва народа - это сила грозная.

Клитемнестра:

Лишь тем, кто жалок, люди не завидуют.

Кто счастлив, тот позволит победить себя.

Уступчив будешь - выйдешь победителем.

Агамемнон:

Ну, что же, коль так желаешь, отвяжите мне

Скорее обувь, ног моих прислужницу,

И пусть не смотрят на меня завистливо

Всевышние, когда я по ковру пойду:

Мне совестно ногами в землю втаптывать

В убыток дому эту дорогую ткань.

...На кроткого правителя И боги благосклонно с высоты глядят.

(Агамемнон, 894-943) [1]

1 Эсхил. Трагедии. С. 2!4 - 216.

Не в меньшей степени склонным к пессимистическому восприятию божественной зависти как "реального" фактора жизни индивида и общества был младший современник Эсхила - Софокл. Он, пожалуй, еще больше придает этому народному верованию нравственную окраску.

Чрезвычайно неустойчивой представлялась Софоклу нравственная гармония, всякое нарушение которой приводило к многочисленным жертвам и страданиям. Трагик стремился вызвать у каждого из зрителей чувство неустанного внимания к своей личности и своим поступкам и пробудить чувство страха и уважения к богам, от взора которых не сокрыт ни один человеческий поступок. В трагедии "Аянт" Афина, обращаясь к Одиссею, предостерегает героя:

Вот, Одиссей, как власть богов сильна.

...Будь же сдержан, никогда

Не оскорбляй бессмертных чванным словом,

Не будь надменен, ежели другого

Богатством ты иль силой превзошел.

Любой из смертных может в день единый

Упасть и вновь подняться Мил богам

Благочестивый, гордый - ненавистен.

(Аянт) [1]

1 Софокл. Трагедии М., 1958 С. 252, 253.

"Досказанность" концепция "зависти богов" обретает в "Истории" Геродота. Позиция "отца истории" получает логическую завершенность и характеризуется всей полнотой конфликтности, присущей полисному индивиду. С одной стороны, он явно стремится к максимальной полноте описываемых событий и выяснению прагматических основ человеческих действий, с другой - все происходящее свершается по воле богов и установлено роком. Философско-историческая концепция Геродота внутренне противоречива и сбивчива, являясь, по мнению А. Ф. Лосева, "естественным продуктом необузданной рефлексии рабовладельчески-полисного гражданина, впервые почувствовавшего себя освобожденным" [2]. Склонный видеть определенную неустойчивость человеческого благоденствия, Геродот допускает божественное вмешательство в жизнь людей, что выражается либо в изначальной предопределенности, либо в божественном отмщении (немесис), либо в "зависти богов". Последняя, по Геродоту, проявляется в нетерпимости богов к сверхмерному счастью низших существ [3]. В письме к тирану Самоса Поликрату египетский фараон пишет:

2 Лосев А Ф Античная философия истории М., 1977. С 92 - 93.

3 См. там же. С. 94

Приятно узнать, что друг наш и гостеприимец счастлив. Но все же твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво [к человеческому счастью) божество. Поэтому я желал бы, чтобы и у меня самого и моих друзей одно удавалось, а другое нет, чтобы лучше на своем веку мне попеременно сопутствовали успехи и неудачи, чем быть счастливу всегда. Ведь мне не приходилось слышать еще ни об одном человеке, кому бы все удавалось, а в конце концов он не кончил бы плохо [4].

4 Геродот История. С. 151.

Многим сюжетам в "Истории" автор искусственно придает форму увещеваний, акцентируя дидактический характер исторических примеров. Он, впрочем, так же как и его предшественники, считает, что причина, порождающая "зависть божества", кроется в самом поведении человека - его высокомерии и гордыне. Поэтому идее божественной зависти Геродот придает морализирующий оттенок божественной справедливости. В этом смысле Геродота, Эсхила и Софокла объединяет представление о богах, как верховных наблюдателях. Закон возмездия - вот стержень отношений человеческого и божественного. Надменность - порок, а отрицание или даже пренебрежение божеством - основной источник всех бед. Таким образом, на более высоком этико-реф-лексующем уровне в V веке до н. э. возрождается один из принципиальных заветов Семи мудрецов - "ничего сверх меры" (теden agan). Для иллюстрации этого положения в первой книге "Истории" Геродот приводит вымышленную беседу Солона с Крезом.

Крез в гневе сказал ему: "Гость из Афин! А мое счастье ты так ни во что не ставишь..." Солон отвечал: "Крез! Меня ли, который знает, что всякое божество завистливо и вызывает у людей тревоги, ты спрашиваешь о человеческой жизни?.. Крез, человек - лишь игралище случая Я вижу, что ты владеешь великими богатствами и повелеваешь множеством людей, но на вопрос о твоем счастье я не умею ответить, пока не узнаю, что жизнь твоя окончилась благополучно. Ведь обладатель сокровищ не счастливее [человека], имеющего лишь дневное пропитание.. Впрочем, во всяком деле нужно иметь в виду его исход, чем оно кончится. Ведь уже многим божество [на миг] даровало блаженство, а затем окончательно их погубило [1].

1 Геродот. История. С. 20 - 21.

Смерть сына царя Лидии, описанная Геродотом вслед за этой беседой, выступает в виде божественного возмездия за то, что Крез считал себя счастливцем. После чего Крез открыто признает правоту греческого мудреца.

Примечательно, что во всех своих девяти книгах Геродот так ни разу и не говорит о "зависти божества" от первого лица, а умело вкрапляет эту идею в монологи своих действующих лиц - Солона, Амасиса, Артабана, Фемистокла. Это в какой-то мере препятствует окончательному выяснению истинного отношения "отца истории" к концепту "зависти богов". Ясно одно, что апелляция Геродота и трагиков к этой идее - не просто дань уважения к народным верованиям, а фундаментальная доктрина социальной и нравственной справедливости. Боги навечно устанавливают границы доступного и никому никогда не позволят их перейти. Эта формулировка, наиболее адекватно отражающая теорию "зависти богов", перекликается со словами Геродота, вложенными в уста персидского вельможи:

...божество, позволив человеку вкусить сладости жизни, оказывается при этом завистливым [2].

2 Там же. С. 328.

Геродот, однако, в отличие от Софокла, не возвращается к почитанию богов в возвышенном мифическом настрое. Он остается "на путях своего полупросветительного плюрализма" [1]. В этом смысле жизнь не представляется ему столь пессимистичной, и лишь едва улавливаются нотки скептицизма историка в отношении божественной зависти. Если Геродот так и не выразил своего настроения открыто, то Фукидид, живший всего на поколение позже, вовсе отказывается от этой идеи. Признавая лишь прагматическое объяснение истории, Фукидид не допускает ни сверхъестественного вмешательства в события, ни закона возмездия, ни "зависти богов". Только единственный раз в седьмой книге своей "Истории" упоминает он божественную зависть. Афинский стратег Никий, отмечая состояние полного уныния в армии, обращается к солдатам, стараясь утешить и ободрить их:

1 Лосев А. Ф. Античная философия истории. С. 98.

...и у нас есть основание надеяться, что божество отныне будет милостивее, так как теперь мы заслуживаем скорее сострадания, нежели зависти богов [2].

2 Фукидид. История. Л., 1981. С. 347.