Жорж Бордонов - Огненный пес

• Название: Огненный пес
• Автор: Жорж Бордонов
• Издательство: Прибой
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7041-0100-3

В третий том избранных произведений известного современного французского писателя Жоржа Бордонова вошли исторические романы, время действия которых — XIX век.

Роман «Огненный пес» — как бы вторая часть дилогии о судьбах дворянства Вандеи, хотя герои не связаны даже далеким родством. Исторический фон романа — Франция 1880 года, оправившаяся после поражения, нанесенного ей Пруссией, когда под Седаном была пленена вся французская армия и последний монарх Наполеон III. Герой романа — маркиз Эспри де Катрелис. В его жилах течет горячая кровь древнего, воинственного рода, но ныне он всего лишь помещик, обремененный судьбой. «Кто назовет себя несчастным, потому что он не царь? — цитирует маркиз Блеза Паскаля. — Только царь, лишившийся престола». Успокоившейся, сытой Вандее уже не нужны герои. И Катрелис, которому о славном прошлом рода напоминает лишь герб, становится одним из последних Дон Кихотов вандейской аристократии. Только войну он повел не с ветряными мельницами, а с врагами, равными ему по силе, мужеству и хитрости, — с волками…

---

Но он все еще бежал, и волнами ходили его мускулы на спине. И по-прежнему повсюду маячили, прыгая, эти горящие огоньки, подобно блуждающим огням, мерцающим летней ночью то на одной ветке, то на другой и усыпающим гниющие деревья и растения. Стволы пихт задевали его жесткую шкуру, и тяжелые, неровные их ветви проносились над его головой. Зайцы спасались бегством, сложив уши, сведенные судорогой от страха пушистые шарики, подскакивающие в воздухе с необычайной резвостью. Широкие лапы старого волка то вдавливались в пористый мох, то сминали нежный ковер молодой травы, то взрывали облитые лунным светом кучи опавшей листвы. Крупная голова расталкивала пелену тумана, плотно окружавшего кустарники. Временами он принюхивался к чему-то, и тогда рычание сотрясало его грудь; губы поджимались, глаза начинали сверкать. Он побежал по тропинке, вьющейся между скал, которые, ударяя его своими выступами, подгоняли, как шпоры. Накануне, где-то в этих местах, наверное, возле вот этих могучих стволов сосен, собаки обложили волчицу. Наиболее горячие из них уже поплатились за это своим незащищенным горлом, но подоспели два всадника, и человек, приблизившись, всадил клинок в ее раскрытую пасть, а другой, его спутник, рогатину в ее темный бок. Стоя на скале, старый волк видел всю эту сцену, сопровождаемую улюлюканьем охотников, обреченно думая о том, что повсюду можно натолкнуться на людей и их остервенелых помощников, эту собачью нечисть!..

Сверлящий взгляд его пронизывал бескрайнюю темноту, шарил по разделенным ручьями и унизанным белесыми цветами полянам. Чуть ниже скалы нависали над самым прудом, тянувшимся в даль между бесформенными зарослями. Темные холмы, обступившие это место со всех сторон, высились в какой-то мертвенной застылости. Но луна осыпала пруд капельками ртути, мелкой, мерцающей в темноте серебряной монетой. Напротив, почти в один уровень с рекой, окопался небольшой дом, и бесформенный хаос гигантских скал, от которого падающий с неба свет оставлял только абрис, нависал над ним. Дом с очень низкой и продолговатой крышей имел два этажа. Рядом виднелось несколько крытых соломой пристроек.

В доме были закрыты все окна, за исключением одного, которое, несмотря на позднее время, светилось. Этот небольшой светящийся оранжевый прямоугольник, этот свет человека завораживал волка, и он ничего не мог с этим поделать. И вновь вой вырвался из его горла, но на этот раз он был более резким и требовательным. Другое завывание раздалось ему в ответ. Потом еще одно, и все смолкло. Он взвыл сильнее, словно исторгая из самой глубины своей плоти какую-то горькую жалобу или зов. Другое завывание донеслось до него, но оно было таким далеким, слабым и робким! Да! Стая поредела, она была уже почти сведена на нет! Что-то подобное воспоминанию пронеслось в его сумрачном мозгу… Еще совсем недавно такая перекличка была подобна многоголосому хору из радостных, бесстрашных завываний, которые в ночи, подобной этой, раздавались в ответ на его призыв. Он видел, вернее, верил, что видит крупных самцов, послушных его командам, ласковых и боязливых волчиц, малых волчат, впервые обретших опыт выхода из кустарника. Их глаза сияли, как угольки, раздуваемые ветром, а крепкие клыки сверкали, как ножи. И он, самый сильный, самый быстрый, самый способный из них, вел стаю на пиршество. Но вот дичь обнаружена, и, по короткому тявканью-сигналу, они разворачивались полумесяцем, загоняли ее, и тогда именно ему предоставлялось право напасть первым и первым перекусить жертве горло. Потом, лапы на мертвой лани, он заставлял их ждать, пока он разрешит им приблизиться. Челюсти лязгали над этим мясом, еще подрагивающим, таким теплым и вкусным, молодежь яростно боролась за остающиеся огрызки… Все или почти все они погибли, один за другим. Но сюда, в самую непроходимую часть этого леса-убежища, он все же пришел. Тяжелый запах волчицы, запах пота ее агонии плыл между стволов сосен, вдоль острых скал…

Все несчастья пришли оттуда, от этого низкого дома, от этого оранжевого света! Человек выходил из него на рассвете, еще до того, как просыпались первые птицы. Поднималась и свора собак, но собаки — старый волк никогда не видел подобного — собаки не начинали лаять. По крайней мере, не сразу! Только когда раздавался первый звук рожка! Свора состояла из неутомимых иноземных собак. Все это он разумел своим инстинктом, чувствовал глубоко и отчетливо. Стая мертва, и, чтобы восстановить ее, нужно ждать зимы, когда волки, изгнанные стужей из снежных краев, в поисках пропитания и более мягких природных условий, придут сюда. Но наступит ли зима?

Легкое рычание прорывалось сквозь зубы, и неспособный более сопротивляться силе, с которой этот свет притягивал его, подталкиваемый своими волчьими басами, он начал спускаться к дому. Прыгая с камня на камень, он мелькал быстрой тенью, подобно тем облакам, что в ветреную ночь скользят по лику луны. Следуя изгибу песчаного берега, обрамляющего пруд, он поднялся на насыпь, и там, прогибая позвоночник, подполз к пучку тростника, который возвышался в том самом месте, где исчезала дорога на мельницу.

Все здесь было неподвижным и мрачным. Все казалось погруженным в тот же мертвый сон, каким спали окружающие скалы. Оставались живыми лишь искрящаяся, плещущая вода около подземного затвора плотины, полная луна, медленно дрейфующая над холмами, да эта настырная лампа за оконным стеклом. Соломенная крыша выгибалась, подобно спине лежащего животного, голубоватый дымок, который поднимался над ней, казался паром от его мирного дыхания. Еще ничто не шевелилось, но запахи лошади, собак и еще чего-то, более едкого, достигли ноздрей волка. Его лапы инстинктивно задрожали. Проснувшийся в нем гнев постепенно стал заполнять и наконец переполнил его. Он различил звук отодвигаемого стула, скрип кожаной обуви. Его глаза, золотистые от падающего на них отблеска света, увидели появившийся в проеме окна силуэт: крупную, с длинной бородой голову, широкие плечи — силуэт Врага! Забыв всякую осторожность, он взвыл, выплеснув на Врага всю свою ненависть. Его вой ударил по стеклам, по белому фасаду, прошел под перекрытиями риги, конюшни и псарни, перелетел через крышу и растаял в небе. И холмы, сомкнувшие свои объятия вокруг этой ослепительной водной глади, и каменный хаос, остаток какой-то давно минувшей вселенской катастрофы, и этот стоящий в глубоком одиночестве дом — все внезапно проснулось.

2

Сан-Шагрен, доезжачий, откинул попону, служившую ему одеялом. Ноготь царапнул по дереву полки. Искра от огнива прочертила линию в темноте конюшни в то время как доносившийся снаружи угрожающий вой приобрел тоскливые ноты, а эхо исказило его в соответствии с окружающим рельефом. Маленькое пламя в клетке фонаря округлялось и дрожало на уровне глаз доезжачего. Лицо постепенно выступало из темноты, и все отчетливее проявлялись его грубые черты, словно вырубленные каким-нибудь сельским плотником из цельного куска дерева. Под пухом бровей блестели прозрачные, как агат, глаза. Вьющиеся, пушистые волосы неопределенного цвета прикрывали низкий лоб с беловатым неровным шрамом, тянущимся от одного виска к другому. Над его мясистыми и насмешливыми, вечно влажными губами нависал приплюснутый нос, а нижняя часть лица своими размерами напоминала челюсть хищных животных. Округлые мышцы шеи выпирали подобно шарам. Неправдоподобно длинные и острые, как у лисицы, уши с огромными раковинами доходили почти до макушки. Тень от них, падая на боковую перегородку конюшни, походила на рога.

Какое-то время, словно прилипнув задницей к кровати, доезжачий прислушивался. Его кадык, размером с хороший каштан, равномерно поднимался и опускался внутри обветренной и загорелой шеи. Внизу, за темным проемом, над которым он наклонился, неистовство достигло своего предела. Лошади дергались на привязи, молотили копытами настил, стукались о перегородки, отделяющие одно стойло от другого, толкали лбами решетки кормушек. Собаки, крепко запертые на псарне и мгновенно разбуженные воем волка, царапали деревянную дверь и яростно лаяли. Волчонок, которого держали в неволе, сотрясал прутья своей клетки. Наклонившись над пустотой, вцепившись одной рукой в спинку кровати и держа в другой фонарь, Сан-Шагрен вглядывался в выступающие из глубокой тени блестящие крупы своей конницы. Он крикнул, стараясь, насколько возможно, смягчить свой голос:

— Ойля! Мои хорошие… Ойля! Ля!

Но этот успокаивающий возглас только увеличил волнение. Доезжачий спрыгнул с кровати, заправил в охотничьи штаны свою несуразно длиннополую рубашку, набросил на плечи куртку.

— Ну что, мои красивые?

Лестница, ведущая в проем, уходила далеко вниз. И он, спускаясь по ступенькам и ворча выругался, приземлившись наконец на влажную солому. Вначале он покачал своим фонарем над железной клеткой, в которой буянил молодой волк. Злобный свет блеснул в золотых миндалинах его глаз, четыре чистых клыка вцепились в прут решетки, взъерошенная шерсть дрожала. Из уже окровавленной пасти вырывалось с трудом подавляемое рычание. Сан-Шагрен снял висевший на перегородке кнут, ловко и сильно стеганул им животное. Волчонок выпустил прут, попятился в глубину своей клетки, все более и более унижаясь, превращаясь в кучу бурого тряпья. Но его золотистые глаза, однако, следили за кончиком кнута и сохраняли выражение раздраженного недовольства. «Как-нибудь в одну из таких же вот ночей, — подумал доезжачий, — он сломает прутья и загрызет меня в два счета. Нужно убирать лестницу, предосторожность не помешает. Какая безумная затея — оставить в доме волка, чтобы скрестить его с суками своры! Да еще среди лошадей, чтобы приучить их к такому дьявольскому соседству! Хорошенький получился результат — они помирают от страха при первой же тревоге!»