Жорж Бордонов - Огненный пес

• Название: Огненный пес
• Автор: Жорж Бордонов
• Издательство: Прибой
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7041-0100-3

В третий том избранных произведений известного современного французского писателя Жоржа Бордонова вошли исторические романы, время действия которых — XIX век.

Роман «Огненный пес» — как бы вторая часть дилогии о судьбах дворянства Вандеи, хотя герои не связаны даже далеким родством. Исторический фон романа — Франция 1880 года, оправившаяся после поражения, нанесенного ей Пруссией, когда под Седаном была пленена вся французская армия и последний монарх Наполеон III. Герой романа — маркиз Эспри де Катрелис. В его жилах течет горячая кровь древнего, воинственного рода, но ныне он всего лишь помещик, обремененный судьбой. «Кто назовет себя несчастным, потому что он не царь? — цитирует маркиз Блеза Паскаля. — Только царь, лишившийся престола». Успокоившейся, сытой Вандее уже не нужны герои. И Катрелис, которому о славном прошлом рода напоминает лишь герб, становится одним из последних Дон Кихотов вандейской аристократии. Только войну он повел не с ветряными мельницами, а с врагами, равными ему по силе, мужеству и хитрости, — с волками…

---

— Ойля! Мои хорошие… Ойля! Ля!

Но этот успокаивающий возглас только увеличил волнение. Доезжачий спрыгнул с кровати, заправил в охотничьи штаны свою несуразно длиннополую рубашку, набросил на плечи куртку.

— Ну что, мои красивые?

Лестница, ведущая в проем, уходила далеко вниз. И он, спускаясь по ступенькам и ворча выругался, приземлившись наконец на влажную солому. Вначале он покачал своим фонарем над железной клеткой, в которой буянил молодой волк. Злобный свет блеснул в золотых миндалинах его глаз, четыре чистых клыка вцепились в прут решетки, взъерошенная шерсть дрожала. Из уже окровавленной пасти вырывалось с трудом подавляемое рычание. Сан-Шагрен снял висевший на перегородке кнут, ловко и сильно стеганул им животное. Волчонок выпустил прут, попятился в глубину своей клетки, все более и более унижаясь, превращаясь в кучу бурого тряпья. Но его золотистые глаза, однако, следили за кончиком кнута и сохраняли выражение раздраженного недовольства. «Как-нибудь в одну из таких же вот ночей, — подумал доезжачий, — он сломает прутья и загрызет меня в два счета. Нужно убирать лестницу, предосторожность не помешает. Какая безумная затея — оставить в доме волка, чтобы скрестить его с суками своры! Да еще среди лошадей, чтобы приучить их к такому дьявольскому соседству! Хорошенький получился результат — они помирают от страха при первой же тревоге!»

Он похлопал Жемчужину по мощному черному крупу и, едва уклонившись от «дружеского» удара копытом, воскликнул:

— Ну что, Жемчужинка, узнаешь своего Сан-Шагрена?

Однако сейчас не время для любовных игр! Ойля! Душенька… Повежливей!

Кобыла потянулась к нему мордой, не сводя с него бархатных глаз, и словно волна прошла от ее гривы по всему телу, хвост ее радостно захлопал по бокам.

— И ты, Персэн, папаша, мой товарищ… И ты, чудик… Ну-ну, это же неправда, ты не боишься их, мой преданный друг, так ведь?

Он шел по конюшне, продолжая ласково с ними разговаривать. Это были его друзья. Он предпочитал ночевать рядом с ними, а не в доме хозяина, где для него была отведена отдельная комната. Ни плохо, ни хорошо, но все же скорее плохо, он соорудил себе на чердаке солдатскую кровать. По своей закоренелой причуде, для только ему ведомого удовольствия, спал он среди затхлого запаха животных, смягченного лишь отчасти ароматом вороха сухих трав, тюков овса, мешков с зерном. Его, как и Эспри де Катрелиса, одинаково бесили и одиночество, и охотничий двор, но, несмотря на совпадение причин их ярости, манера поведения хозяина и слуги все же была различной. Один подчеркивал свой оптимизм, другому казалось, что он искупает какой-то неизвестный ему самому, но тяжкий грех, один смеялся, другой, кажется, страдал. Но на рассвете, когда они вместе отправлялись в лес, один и тот же необыкновенной силы порыв — непостижимый, страстный, радостный — охватывал их, овладевал ими, наполнял их счастьем.

Успокоив лошадей, Сан-Шагрен осторожно открыл дверь псарни. Черно-огненный дьявол, встав на задние лапы, кинулся на него, но и тут же рухнул, подсеченный ударом кнута. Доезжачий уверенно вошел в центр этой брызжущей слюной и воющей своры собак. Их взгляды, в которых отражался свет фонаря, были устремлены на него.

— Спокойно, мои хорошие… Жалуйтесь, жалуйтесь, если хотите, приятели, но он будет ваш, это я вам говорю. Вы его поймаете через несколько дней… Да, да!.. Он не уйдет далеко. Он в тростнике… Гордость его погубит. И схватите его вы… А!.. Старый Фламбо, иди, старичок, иди сюда…

Его толстые пальцы погладили шею собаки. Фламбо завилял своим белым хвостом и этим сказал все. Он был вожаком своры, знаменитым на всю округу своим исключительным нюхом, пронырливостью и хитростью старого лесного охотника, а также выдержкой и упорством. Его трижды зашивали, но ни раны, ни возраст нисколько не погасили его пыл. Он терся своей костлявой головой о ногу Сан-Шагрена, но взгляд его выражал твердую решимость.

— Да, да, — нежно говорил ему доезжачий своим грубоватым голосом, — да, мой мальчик, ты прав. Этот проклятый большой старый волк вновь в наших краях. Он вернулся показать, что ему начхать на нас… Ты не схватил его, но это была для него только отсрочка. Мы вдвоем живо выгоним его из леса. Ты увидишь настоящую охоту! О ней еще долго будут говорить потом в округе… Мы вместе, Фламбо, сделаем то, что я тебе говорю… будь уверен… Пускай поблеет пока еще немного этот дьявольский козел…

* * *

Под легким дуновением ветра тростник заскрипел. Тонкая музыка этого скрипа стянула легкими морщинами сероватые края пруда. Среди этих потрескивающих под ветром и раскачивающихся из стороны в сторону пустотелых пик ярко блистали звезды. Их отражения попеременно расцветали вокруг отражения луны в воде, как раскрываются венчики застенчивой робкой фиалки, растущей у потаенных источников. Среди этих зарослей разметавшаяся жесткая грива волка казалась большим репьем, случайно застрявшим здесь. Злобное, прерывистое рычание вырывалось из его горла. Он смотрел на дом, на его длинный, белый от извести, но теперь голубеющий от причудливой игры теней фасад. Внезапно уши его поднялись. Дверь время от времени распахивалась, и тогда из её проема вырывался золотистый мягкий свет. На этом фоне обрисовались два силуэта: один женский, в нижней юбке, с крестьянским чепчиком на голове, обутый в деревянные башмаки, другой — мужской, худой и высокий, с заостренной и топорщащейся кверху козлиной бородкой. Вдруг силуэт с бородой отошел от света, но другой продолжал стоять на пороге и кричать. Фонарь пересек двор. Затем двое мужчин пошли вперед, почти касаясь друг друга и разговаривая так тихо, словно это шумел дуб, с которого падала листва, или тополь, согнувшийся под порывом ветра, а женщина, оставшаяся сзади, продолжала свой монолог. Волк узнал их, это были вестники смерти, убийцы волков, хозяева собак и кнутов со свинцовыми шариками на конце. Но самым опасным из двух был тот, более крупный и совсем седой, несмотря на свою неуверенную походку. Волк всем своим существом безошибочно чувствовал, что этот старик обладает железной волей и огромной выносливостью, не говоря уже о богатом опыте, я способен ездить верхом круглые сутки. И он отступил в заросли тростника, опустив нос к их покрытым тиной и гнилью корневищам. Волны облизывали его лапы. Ему захотелось повыть, но он сдержался, чтобы лучше расслышать голоса людей.

— Уверен, он сейчас от нас не далее, чем на ружейный выстрел!

— Убежал, я тебе говорю, и давным-давно!

— Его вой раздавался совсем близко, откуда-то напротив мельницы.

— Скажи еще, с плотины! Ты с ума сошел, Сан-Шагрен?

Господин де Катрелис произнес эти слова, чтобы успокоить или обмануть доезжачего. Его собственный инстинкт, инстинкт ловчего, говорил ему, что никакой ошибки тут нет. Он был убежден, что волк подстерегает их в зарослях тростника и что это — необыкновенное животное. Охота на него будет, вложи в него каждый свою долю азарта, приключением, каких еще не бывало.

— Если бы мне удалось вылечить Фламбо, — подсказал ему продолжение мысли слуга, — было бы намного спокойней.

— Отваливай сразу, если ты трусишь.

— О! Нет, хозяин, я не трус!

— Извини меня. После случившегося я несколько не в себе.

Они были от него не дальше, чем на расстоянии броска камня. Но волк вовремя заметил свешивающийся с руки одного из них блестящий ствол карабина. Он скорчился, лежа на задних лапах между стеблей тростника. Его сердце превратилось в маленькое обезумевшее животное, растерявшееся и трепещущее от холода. Люди остановились. Их силуэты, окаймленные лунным светом, возвышались над прудом, над бахромой тростника, над мощным телом крупного волка, парализованного ужасом и ожидавшего с секунды на секунду, что ударит грохочущая молния из ружья. Он столько раз видел, как из-за нее умирали ему подобные, и так близко от него? Раны от этих языков огня он знал, и знал также, что они могут быть смертельны, знал также и то, каким образом получившие их начинают барахтаться, если бок продырявлен, знал, с какой скоростью затем агония настигает волка, и как от крови намокает трава, и как, наконец, на последнем издыхании падает волк, не имея даже сил укусить приближающуюся собаку. Сводящий с ума, гипнотизирующий страх пригвоздил его к земле, и матерое животное оставалось там, словно принесенное кем-то в жертву…

— Я скоро вылечу Фламбо, — настаивал доезжачий. — Эта скотина волк подозрителен и коварен. Я готов спорить, что сейчас он практически дышит нам в затылок.

— Ты проиграешь пари.

— Нет, хозяин, я хорошо знаю, что вы не очень любите стрелять, ну, может быть, разок и выпалите из ружья, но только раз! Четырежды дьявол, разве не он сам ищет с вами ссоры? Если ему простить его смелость, он вернется.

— Я сам вполне отдаю себе отчет в этом.