Михаил Сидоров - Хроники неотложного

• Название: Хроники неотложного
• Автор: Михаил Сидоров
• Издательство: ЗАО «Издательство Центрполиграф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02785-6

---

Я потихоньку косел. За дверью, сквозь теплую нью-мексиканскую ночь, стелилось асфальтовое шоссе; на обочине, закрывая звезда, чернели причудливые столбы кактусов. Вспыхивали сигареты. Девчонки щебетали про Элвиса, и в полутьме их лица казались тонкими и точеными. Из джук-бокса басил Джонни Кэш, а рядом, держа в руке «Лаки страйк», стоял всамделишный Эдди Кокран…

Деньги кончились. Я шел через пустыри, наматывая на ботинки килограммы густой, как замазка, грязи. Навстречу вырастал спальный район.

Круглосуточные магазинчики, замусоренные тротуары, неистребимая грязь. Жидкие волосенки травы, смешанные с почвой, окурками и хранящей очертания кишечника собачьей органикой. Протоптанные наискось дорожки, зыбкие лужицы в смазанных отпечатках подошв.

На ветру сиротливо мотались тонкие прутья. Вокруг детского сада китайской стеной обернулся мой дом — об шарпанный «корабль» с грубо промазанными мастикой швами.

В подъезде царила вонь. Из мусоропровода торчали залитые помоями газеты, под ним валялись рваные упаковки из-под сухариков. Высохшие плевки, заклеенный бэушной жвачкой лифт, пороша рекламных листков возле ящиков.

Смердели бычки в жестянках. За окнами простирались просторы обледенелых, усеянных развалившимися песьими колбасками пустырей.

* * *

Я сидел дома.

Город заливали ноябрьские дожди. Латаный асфальт исчезал под необъятными, как Атлантика, лужами, и аритмичная капель короткими очередями барабанила в жесть подоконников.

Я сидел дома. Выходил на дежурства, подбитым бомбардировщиком тянул наутро домой. Отоспавшись, долго приходил в себя в серых, вечерних сумерках, а потом часами отмокал в душе. Бросал в кипяток пельмени, ел и снова заваливался в постель, залеживаясь далеко за полночь и скармливая видаку взятые напрокат кассеты:

Би-би-си. «Нэшнл джиографик». Канал «Дискавери». «Шесть дней, семь ночей». «Пляж». «На гребне волны». Море, джунгли, искрящиеся снега.

И серой, вонючей альтернативой всему этому;

Сериалы по всем каналам. Нескончаемая череда реклам. Лакированные телеведущие, напряженно снимающие липким откровениям приглашенных сограждан. Сизая хмарь. Слякоть. Обоссанные короба лифтов.

Накатывала депрессия. Временами казалось, что стоишь по горло в вязкой, стоячей воде прибрежного мангрового болота, а далеко-далеко, там, где небо сходится с морем, уходят за горизонт парусные корабли…

* * *

Туго надутые пассатом стакселя. Впереди, над шипящей водой, летит в синем небе спинакер. Он пыжится, выпятив грудь, словно он один тащит за собой корабль на натянутой тетиве шкотов. Слабая качка кладет яхту с борта на борт, и всякий раз топ мачты чертит над головой неторопливые дуги.

Разбрасывая бриллианты капель, с легким «ш-ш-шурх» выпархивают летучие рыбы. Развернув прозрачные крылья, они, как стрижи, снуют над поверхностью, спасаясь от мелькающих тут и там гладких, литого серебра, тел тунцов.

Русые бороды, белые зубы, затейливые амулеты на мускулистых, бронзовых торсах.

Запотевшее горло оплетенной кокосовым волокном бутыли.

Океан, теплый ветер, занятые делом мужчины.

И женщины. Длинные ноги, чуткие ноздри, вздрагивающие под цветастыми тканями груди…

Вобщем, было хреново. В душе тосковали мрачные ProcolHarumи лишь изредка в ней проскакивали озорные искорки Hollies. В самые тяжелые минуты по-прежнему приходили на помощь О. Генри, Неу, Jude! и «Бегущая по волнам», но время шло, лекарство ослабевало, и я все глубже и глубже оседал в липкой трясине густой демисезонной депрессии.

Вот тогда-то, в самой низкой точке, все это и началось…

Он был похож на керуаковского бродягу: выцветшая джинсура, тертый ремень, куртка из армейского секонда.

Видавший виды рюкзачок на плече. И загар: кожа в чернь, волосы в медь, веер незагорелых лучиков в уголках глаз.

Девчонки повелись сразу.

— Ух, какой! — восхитилась Алехина и тут же решила: — Мой будет.

Надо же, я всю дорогу думал, что она у нас неприступная, как К2, а тут на тебе! Ножку отставила, в радужках бесенята: стоит, улыбается, смотрит.

— Вы — новый доктор?

— Угу. Северов. Вениамин. Можно Веня.

— А мы в курсе. Вы еще заяву до кадров не донесли, а о вас уже сведения поступили.

— Во как!

— Так деревня же — все всех знают, все когда-то вместе работали.

Я слез со стола и протянул ему руку.

— Феликс. Черемушкин. Можно Че. Это не за доблесть, просто производное от фамилии: Черемушкин — Че, Алехина, — я кивнул на Лариску, — Леха.

Ладонь у него узкая и хваткая, как у гиббона. — Пойдемте покажу вам, где кости кинуть. Врачебный кубрик почти напротив диспетчерской.

— Вениамин, а по отчеству?

— Всеволодович. Но это для официальной обстановки, ага?

— О'кей.

Прежде всего он как следует встряхнул лежалое одеяло. Обернул им матрас, сорвал засаленную, со штампом подстанции, наволочку и вместо нее натянул свою — яркую и цветастую. Вжикнув «молнией», вытащил из рюкзачка легкий и воздушный спальный мешок. Классный мешок! Золото и ультрамарин, с такой же, как наволочка, пестрой, «гавайской» подкладкой. Поймал мой взгляд и ткнул в спальник пальцем:

— Где б ты ни оказался, прежде всего думай о комфорте. Старое солдатское правило.

— Ремарк, «Триумфальная арка». Только там не где бы ты ни оказался, а в самые тяжелые времена.

Улыбаясь, Северов посмотрел на меня, и я понял — сработаемся.

На топчане лежало содержимое рюкзачка: книги, компакты, плеер. Я подошел ближе.

* * *

Простой Walkman, без наворотов.

Лос Лобос.

Рай Кудер.

Лео Коттке.

Пол Баттерфилд.

Последний GEO.

«Приключение одной теории» Хейердала. Старое, потрепанное — явно из «Букиниста».

Ё-моё!

В кои-то веки!

Форма на нем сидела, как парадка на офицере. Мягкая хэбэшка с нейлоновой нитью основы. Продуманные карманы, кнопки вместо липучек, заделанные в швы отражатели — у нас-то они давно лохмами, ткань в блеск, а карманы на бедрах — с почтовый ящик, и хрен дотянешься, если стоя…

— Где отхватил?

— На заказ сделал.

— Дорого?

— Полтинник УЕ.

— Дорого.

— Зато — вещь.

Он рассовывал по карманам всякую медицинскую всячину: плоскую коробку с заначками, дефицитные катетеры-бабочки, тонкий фонарик с зажимом — нигде ничего не висело и не топорщилось.

— Вы с Лехой на пару хорошо смотреться будете — у нее тоже насчет формы пунктик имеется. Золотой человек. Интуиция — как у мангусты. Тринадцать лет на колесах, а прется как в первый год — даже собаку гуляет, форменную куртку надев. Ты как раз с ней сегодня…

Дверь распахнулась, и в помещение, весь в пыльных чертиках, ввалился Коржик, сын ветра. Метаболизм у него ускорен раз в десять: соображает и действует молниеносно, передвигается только бегом и способен вымотать даже Масутацу Ояму — по лестницам, к примеру, он носится, как пожарник на выступлениях. При этом он постоянно опаздывает, даже на свои бесчисленные работы. Дома Корж не живет, совершая на него периодические набеги: возникает в родном гнезде, втыкает потомству в клювы яркую снедь, устраивает жене эротическую феерию и исчезает, оставив пачку денег на полочке и ком белья в тазике…

Стремительный и великолепный, Корженев узрел меня с Северовым, сунул одну руку ему, вторую мне, третьей расстегнул сумку, четвертой стащил с головы кепку с помпоном, пятой открыл шкафчик, а шестой размотал с шеи длинный, айседоро-дункановский шарф.

— Витя.

— Веня.

— Зря разложился, Веня. Принцесска увидит — свернуть заставит.

— Заведующая?

— Она, родимая. Правильная, как инструкция, — чуть ли не ссать у нее отпрашиваемся.

— Иди ты!

— Точно. Поднимаешь руку: можно выйти? А уж она решает: можно или нельзя. И никаких постелей, до десяти вечера нихт горизонталь.

— А если не спать?

— Да ей пох! До двадцати двух не положено — и точка. Матрасы в трубочку, как на парусном флоте.

— Скорее на галерном. Это только у вас или везде так?

— Вообще-то везде. Только на других станциях на это кладут, а у нас нет. Оправдывают доверие. Из грязи в князи — прямо с линии к нам, и с ходу такая фигня. Мы ей: Виолетта Викентьевна, вы ж с нами одной крови! А она: ничего подобного, отродясь-де себе такого не позволяла и вам не позволю — будете у меня по струнке ходить и под прямыми углами сворачивать.

— Понятно — все взрослые были в детстве отличниками.

— Ну. Мы, естественно, тут же на ее станцию позвонили: мол, как? Неужто правда? А они нам: кто — Виола? Ха-ха-ха! Так что такой расклад, дружище, сворачивай свою красоту.

— Слушай, я, пожалуй, оставлю. Упремся — разберемся.

Ожил селектор: