Николай Некрасов - Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856

• Название: Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856
• Автор: Николай Некрасов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1981

В состав восьмого тома входят прозаические произведения 1841–1856 гг., в большинстве своем незавершенные и не опубликованные целиком при жизни Некрасова. К ним относятся «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», «Сургучов», «Тонкий человек, его приключения и наблюдения», «В тот же день часов в одиннадцать утра…» — повесть, известная в литературе под условным названием «Каменное сердце» или «Как я велик!». Законченной является лишь «Повесть о бедном Климе», но и над ней, судя по рукописи и по тому, что некоторые ее главы использованы в романе о Тростникове, Некрасов продолжал работать.

В данной электронной редакции опущен раздел «Другие редакции и варианты».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Кто же купит, — продолжал Никита, — одежду покойника лишнюю: полушубок, рубашонки, сумку… Армяков у него два было, оба худехоньки, в один его оденем, другой кому надо — купи!

— А где он, покажите-ка, — произнес с некоторою живостью мрачный нищий, всё еще продолжавший свою работу.

Матвей кинул требуемый армяк на голову покупщику, слез с полатей, сел на лесенке и запел песню…

Мрачный нищий с каким-то особенным удовольствием принялся рассматривать несметное количество дыр и разноцветных заплат армяка и после долгого осмотра сказал с важностию:

— Я дам пятиалтынный; авось, в нем мне посчастливит.

— Что ты, Касьян, как можно: чай, больше стоит, — сказал Никита. Он взял в руки армяк и начал с вниманием его рассматривать. Восклицание изумления вылетело из уст его, когда он увидел распоротый воротник и посредине стеганой ветошки его кружок в грош величиною, как бы чем продавленный. Многие подскочили к нему и начали рассматривать воротник. Знакомые по опыту с подобным родом сохранения денег, нищие тотчас поняли причину таинственного круга.

— Матвейко! — грозно закричал Никита.

— Матвейко! — повторили его товарищи и бросились к похитителю.

Матвейко захохотал и выбежал вон.

— Держи! держи! — закричали нищие и кинулись за ним, но через минуту воротились, унылые, взволнованные…

— Улизнул! — сказал один.

— Ловок, бестия! Через забор махнул! — подхватил другой.

Отчаяние овладело обманутыми нищими; долго еще они проклинали похитителя и горевали о потерянных деньгах; наконец вино мало-помалу возвратило им веселость; совещание насчет похорон было кончено; армяк остался эа мрачным нищим, который тут же с торжеством надел его на себя и был чрезвычайно доволен. Он присоединился к толпе пирующих; попойка сделалась шумна чрезвычайно… Послышался стук в вороты, и чрез минуту явилось новое лицо: пожилой мужчина с небритой бородой, в фризовой шинели, называвший себя дворянином, штаб-ротмистром в отставке и просивший милостыни по «документу», который начинался так: «Благороднейшие господа! Милостивейшие благодетели! Воззрите и пр.».

Все обратились к нему с большим почтением.

— А, батюшка Кондрат Гаврилыч, наше глубочайшее…

— Здравствуйте, здравствуйте, что скажете новенького?

— Где нам знать что-нибудь… Вот разве вы что скажете…

— Скажу, скажу…

— Совсем забыли нас… Где так долго вас бог носил?

— Да так, — отвечал Кондрат, с важностию расхаживая по комнате, — случайно встретился с одним приятелем, сослуживцем; он меня зазвал к себе, угостил шампанским; вот я у него и замешкался…

Предание говорит иначе: Кондрат, — не отставной штаб-ротмистр, а выгнанный из службы копиист, — набрав несколько гривен, по обыкновению зашел под вечер в харчевню, где и оставил их все сполна.

Вышед из храма веселья, он почувствовал, что ноги отказываются служить ему, сел на первую случившуюся скамейку, заснул и проспал на ней до полуночи…

Нищие обомлели от удивления, неизвестно, притворного или искреннего, небритый дворянин еще с большей важностию продолжал ходить по комнате…

— Что, — сказал он, чуть не наступив на знакомую уже нам старушку в драдедамовом салопе, — образумилась ли, припасла ли мне целковый за «аттестат»? Такой напишу, что, кому ни покажи, все расплачутся, расчувствуются… А ты только не зевай; меньше гривенника дадут, так обижайся… я, мол, благородная: вот аттестат!

— И, батюшка, где мне взять целковый; велико дело целковый! — отвечала старуха, тяжко вздыхая.

— Ну так вечно будешь сбирать по грошу, вечно будешь без аттестата.

Старуха посмотрела с какою-то надеждою на дремлющего героя нашего, как бы говоря взором: «Авось!» В то же время и Кондрат заметил его и обратился к нищим с расспросами, кто он и как попал сюда. Никита рассказал ему, что знал…

— А, надо познакомиться! Должно быть, чиновник! По крайней мере теперь есть приличная для меня компания.

Небритый дворянин приосанился, подошел к Климу и сказал с важностию, протягивая руку:

— Честь имею рекомендоваться: отставной штаб-ротмистр Кондрат Гаврилыч Гаврилов…

Клим, утомленный тревогами дня, был погружен в какую-то лихорадочную дремоту, похожую на бесчувствие или совершенное опьянение… Он поднял голову, открыл глаза, мутно, безвыразительно оглянулся кругом, так же точно взглянул на небритого дворянина и опять закрыл глаза, опять опустил голову…

— Что же вы, милостивый государь, шутить, что ли, изволите? — воскликнул с неудовольствием Кондрат. — Благородный человек вам делает честь своим знакомством…

— Оставьте его, — перебил Никита, — он болен, да и устал, сердечный; спать хочет…

— А, так бы и говорил. А то я не разучился еще владеть саблей, особенно где дело идет о чести…

«Где бы его положить?» — думал между тем Никита.

— Федька, — сказал он, — уступи ему место: ты помоложе.

— Как бы не так! — отвечал впросоньях толстый мальчишка, к которому относились слова старика. — Я такую же долю плачу… Вон на полатях просторно: пусть спит вместе с покойником!

Кого ни просил добрый Никита, все отвечали почти то же…

Старушка в драдедамовом салопе вскочила с живостью, наскоро постлала постель в углу, который принадлежал ей по праву найма, подбежала к Климу и сказала:

— Ложитесь, батюшка, постелька готова, не побрезгуйте…

Клим лег, не раздеваясь, на жесткие «нары», покрытые рогожей и лохмотьями…

— Спи, голубчик! — проговорила старуха крестясь и пошла на полати в компанию покойника…

Кондрат подсел к столу и принялся пить вино, говоря, что ему хочется узнать, каков вкус в сивухе после шампанского.

— Ну что, каков?

— Хорош… Налей-ка еще…

— Изволь… А что же ты обещал сказать?

— Завтра похороны! — произнес небритый дворянин торжественно.

— Похороны! похороны! — повторилось во всех концах комнаты; даже спящих разбудило это магическое слово… Похороны для нищих то же, что свадьба для жениха, влюбленного в свою невесту, запутанное дело для взяточника, страсбургский пирог для обжоры… Тут их кормят, поят на убой да, кроме того, дают еще деньги…

— Где, где? — раздалось со всех сторон. Торжествующий дворянин назвал улицу и описал приметы дома.

— Богатые? богатые? — закричали нищие…

— Такая крышка стоит у ворот, что одна тысячи рублен стоит!

— Знатно! знатно! Будет пожива!

— Я нарочно спросил: говорят, генерал умер… Будет обед нам, вино и выдача…

Чужое горе водворило веселье в грязном пристанище рыцарей медной монеты. Все с удовольствием думали о предстоящем дне я заснули спокойно… Позже всех улеглась собеседники, окружавшие белый стол: на радостях они выпили еще по нескольку стаканов вина, которое развязало их языки до пределов возможности.

<VI>

К «артельной квартире» принадлежал и мезонин, состоящий из одной низенькой комнаты, которая не была занята. Читатель помнит, что добрый Никита предложил ее Климу еще на улице при встрече с ним. Клима, полубольного, оглушенного шумной оргией пирующей братии, на другой день перенесли вверх. Там он пролежал в пос-теле два дня, в продолжение которых старушка в драдедамовом салопе неусыпно пеклась об нем. Когда Климу стало легче, он тотчас отправился к хозяину своей прежней квартиры. Угрозами ему удалось вытребовать от него портрет благодетеля и шкатулку, в которой были письма, краски и несколько дорогих безделок, единственных памятников его благодетеля. Только драгоценного образа не мог он возвратить: хозяин объявил, что денег, вырученных от продажи вещей, недостало на уплату за квартиру, а потому образ он удержит у себя, пока ему не будет доплачена недостающая сумма. Уступая крайней необходимости, Клим продал свои дорогие безделки и тем обеспечил на несколько дней свою квартиру… Он умел довольно хорошо рисовать, и это доставило ему средство к существованию. Старушка в драдедамовом салопе по целым суткам стояла на Невском проспекте, держа в руках его картинки: иногда какой-нибудь прохожий, как бы по внушению свыше, останавливался, разглядывал их и давал ей за товар ее несколько серебряных монет. Тогда с радостным лицом бежала старушка домой, благословляя доброго покупщика… Клим предлагал ей половину выручки, но она почти всегда отказывалась, говоря:

— Не мой, батюшка, труд, — твой… Мне ничего не надо… Ты вот только сделай мне, что я тебя попрошу…

— Всё, всё сделаю…

Так прошло несколько дней. Клим усердно работал для поддержания своей жизни, не зная сам, для чего он ее поддерживает. Судьба довела его до крайней степени нравственного уничтожения. Ничего не было у него впереди; страшно было оглянуться назад, трудно представить, в каком мучительном положении постоянно была душа нашего героя… Сначала он почти никуда не выходил, ему как-то стыдно было показаться на улицу… Он проводил время, запершись в своей маленькой комнатке, сам-друг с своим горем; иногда нестерпимый холод его квартиры заставлял его сходить вниз, и там с каким-<то> диким восторгом любовался он картиной униженного человечества. Каждый раз в «артельной квартире» разыгрывались какие-нибудь новые сцены, всегда ужасные, возмутительные. Много людей, по нет человека, нет существа, которое могло бы чувствовать и понимать по-человечески, — и Клим уходил оттуда наверх, не утешенный, но растерзанный, жестоко уязвленный близким сходством своего положения с положением «нищей братии». Нестерпимая тоска одиночества заставила его наконец прибегнуть к развлечению так называемых «прогулок». Он стал ходить по городу ежедневно по нескольку часов.