Николай Некрасов - Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856

• Название: Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856
• Автор: Николай Некрасов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1981

В состав восьмого тома входят прозаические произведения 1841–1856 гг., в большинстве своем незавершенные и не опубликованные целиком при жизни Некрасова. К ним относятся «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», «Сургучов», «Тонкий человек, его приключения и наблюдения», «В тот же день часов в одиннадцать утра…» — повесть, известная в литературе под условным названием «Каменное сердце» или «Как я велик!». Законченной является лишь «Повесть о бедном Климе», но и над ней, судя по рукописи и по тому, что некоторые ее главы использованы в романе о Тростникове, Некрасов продолжал работать.

В данной электронной редакции опущен раздел «Другие редакции и варианты».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Никита перекрестился, подошел к скамейке, отвязал деревяшку, снял с левой ноги ветошки, в которые она была обвернута, и очень твердо стал на обе ноги.

— Бог на помочь! — сказал он.

— Кого ты привел с собой? — спросил тот же красный старик вполголоса.

Никита рассказал встречу с нашим героем и прибавил вздыхая:

— Вот какие нынче времена! Трудно хлеб доставать не только что нашему брату, так и почище нас… Хлеба нет, пристанища нет, а барин-то ловкой, кажись, грамотной…

— Грамотной! — повторила про себя с какою-то особенною радостию старуха в драдедамовом салопе. — Слава богу!

Мальчишки обступили нашего героя и с диким любопытством его рассматривали. Несколько голов из разных групп тоже вытянулось посмотреть на гостя.

— Садись, приятель… Не хочешь ли поесть?

— Нет.

— Не хочешь ли винца?

— Нет, благодарю…

— Да не чинись, — сказал Никита. — Пей, ешь; уж коли я привел, я за тебя и отвечу.

Никита между тем подсел к красным старикам, выпил вина и принялся ужинать.

— Где ты пропадал до сих пор? — спросил его один из товарищей. — Уж ты и по ночам-то милостину сбираешь!

— На похоронах был, — отвечал он.

— На похоронах! — повторили все в один голос. — Где?

— Да вот чертенок Матвейко пристал — пойдем да пойдем на Выборгскую, там больше наберем… Вот и пошли…

— А, — закричала старуха, недавно ссорившаяся с пожилой женщиной, кидаясь к столу, — я говорила тебе, старый мешок, пойдем на Выборгскую… не послушал, подлец!

— Да что за беда; мы и так довольно набрали, — отвечал смиренно тот, к кому относились ее слова.

— Довольно! на винище набрал ты, лопнуть бы тебе с него, а я… трех гривен не собрала, право слово, нет!

— Ну полно, старуха, завтра наберешь больше: с ребенком пойдешь…

— С ребенком! Как бы не так! — закричала, подскакивая, женщина в полном цвете бальзаковской молодости. — Не уступлю, ни за что не уступлю… Моя очередь!

— Нет, моя! — запальчиво перебила старуха. И они опять принялись ссориться.

— А хорошо было угощение на похоронах?

— Хорошо, — отвечал Никита. — Не то чтобы очень, а так, как следует в купечестве: обед важный, сколько хочешь ешь; пироги, говядина, по стакану вина.

— Ну а деньгами?

— Три целковых, говорят, было дано на всех, да меди рубля с два… не знаю, как кому, а мне три пятака только досталось…

— Три пятака, кроме угощения! — раздалось в разных концах комнаты.

— Эх, кабы прежние годы, — произнес Никита, качая головой, — то ли бы досталось мне… Бывало, семь раз руку протяну… каждый раз выпадет. Замечу доброго человека, так спою Лазаря, что сердечный расплачется, глядишь — полтинник или четвертак в кармане! К другому подскочу… Ну рассказывать свои несчастия… Каких историй не выдумывал! И жена-то сгорела, и мать-то в реку бросилась, и родной-то отец ограбил меня; откуда речи брались… Вывожусь, выклянусь… добрые люди слушают да утирают глаза. Глядишь — всем по грошу, а мне либо пятак, либо гривна. А теперь… теперь… в другое место и не продерешься…

Никита вздохнул.

— Да, кабы прежние годы! — с чувством повторили старики.

— С похорон, — продолжал Никита, — зашли на радостях выпить, там и позамешкались… Матвейко угощал: он, постреленок, побольше моего пятаков захватил… Куда боек становится: из рук рвет. А как пьет, так — у! Куда нам, старикам!

— Да, будет прок: молодцеват не по летам! Матвейко, о котором шла речь, подошел к столу, налил

большой стакан вина и разом выпил его.

— Смотри, постреленок! Было бы чем заплатить… У нас складчина…

— Будет, будет! — отвечал Матвей, вынимая из кармана несколько серебряных монет и побрякивая ими.

— Вишь, сколько у него денег!

Глаза мрачного нищего, чинившего армяк, засверкали; он вскочил со стула и воскликнул с досадой:

— Ах, молокосос!.. Сколько набрал! А я вот шестой десяток хожу, да у меня постольку не бывало… А всё проклятый армяк!

И мрачный нищий еще с большею заботливостию принялся нашивать заплатки на свой новый армяк…

Мальчишки обступили его и принялись щипать, приговаривая: «Барин добрый! на бедность».

Старик, выведенный из терпения, схватил одного из них и швырнул к двери так, что тот заревел благим матом…

Все, за исключением пяти или шести человек, громко захохотали.

— Ай да «новый армяк»! Славно, славно! — закричал старик с рыжими усами…

— И всем то же будет! — грозно сказал «новый армяк», принимаясь опять за свою работу…

Мальчишки с ропотом отхлынули прочь и только уж вполголоса продолжали смеяться на его счет. В правом углу было еще шумнее.

— В середу ходила с ним ты, — кричала старуха, обращаясь к своей противнице, — в четверг ты же… Стало быть, теперь мне.

— Не ты ли, — возразила женщина в полном цвете бальзаковской молодости, — на прошлой неделе таскала его четыре дни сряду… забыла! На старости память отшибло…

— Я его носила, я и кормила его… Не бывать по-твоему. Завтра и послезавтра — я хожу с ним, да, вот с ним-таки, что хочешь толкуй… Не видать тебе его как ушей своих!

— Хорошо же… Нянчи же его, корми его… мне больше его не надо, слышишь, не надо… Возьми его.

И пожилая женщина с силой толкнула ногой плачущего ребенка к старухе; ребенок завопил еще громче…

— Ах ты, воровка окаянная… бога в тебе нет!

— Воровка? Сама ты воровка… Я знаю, я видела… Ты украла самовар намедни…

— Кто видел, кто сказал?.. Вот ты украла салоп… все знают… пинками с лестницы провожали тебя…

— Врешь, врешь… тебя — не меня…

— Меня? Типун тебе на язык… Двадцать лет хожу по миру, да никогда не случалось такого сраму.

— Сплошь да рядом… полно хвалиться…

— Ах бессовестная, ах ты негодная… что ты вздумала!

— Не вздумала, а правда…

— Правда… так вот же тебе…

И старуха бросилась с кулаками на свою соперницу…

— Полно, полно, жена! — закричал нищий, которого называли «старым мешком». — Нехорошо; ну за что вы друг другу рожи расцарапаете? Так, ни за копейку…

И он силился разнять их; мальчишки хохотали, крича: «Браво, браво!»; старики, прихлебывая вино, делали остроумные замечания и улыбались… Только «новый армяк» был важен по-прежнему…

Вдруг с полатей раздался болезненный, тихий стон, невыразимо тягостный, стон души, расстающейся с телом,

Минута смерти имеет для всякого в себе что-то ужасное, равно поражающее души грубые и изящные. Предсмертный стон больного произвел электрическое действие на присутствующих; все вздрогнули, все как-то невольно оробели и с минуту остались неподвижными в том положении, в каком застиг их невольный страх.

— Он умирает! — воскликнуло несколько голосов после долгого молчания.

— Надо быть, так, — подхватили остальные.

— Видно, так богу угодно!

— Умер, не дохнет! — закричал Матвейко, который, взобравшись на полати, успел уже осмотреть покойника и даже пошарить в его карманах…

— Напрасно беспокоишься, дитятко мое, — сказал Никита, знавший расторопность своего товарища, которого, прося милостыню, называл обыкновенно своим сыном, единственною своею подпорою, — ничего нет: покойник в последнее время ел мой хлеб!

— Толкуйте тут, а я знаю свое! — прошептал про себя Матвей и начал распарывать зубами и пальцами воротник ветхого армяка, которым был накрыт покойник.

— Как бы не так, — говорил между тем старик с рыжими усами, — ел твой хлеб… Вот что сказал! Я на всех сошлюсь, что я покупал на свои деньги хлеб для больного, и он мне должен…

— И мне…

— И мне…

— И мне…

Кредиторов набралось довольно много. Все они шумно принялись доказывать свои права на ветхое наследство покойника, назначая за свои услуги всякий себе, что кому более нравилось. Клим, который с каким-то бесчувственным равнодушием смотрел до сей поры на всё, вокруг него происходившее, теперь вздрогнул невольно: ему пришел на мысль разговор его хозяйки с ее компаньонками!

— Я правду говорю, — сказал Никита, — покойник точно ел мой хлеб, но мне ничего не надо за то. Берите всяк себе, что любо… Только надо ведь похоронить на что-нибудь…

— Да, похоронить… в самом деле! — воскликнули спорщики, пораженные нечаянным ужасом. — Кто же возьмется похоронить?..

— По, мне, тот, кто возьмет его вещи.

— Да все-то они четвертака не стоят, а он мне должен полтинник… да тут еще и хорони, спасибо! Мне лучше вещей не надо. Я не берусь.

— И я.

— И я.

Все отказались.

— Хуже будет, как дойдет опять до надзирателя, — сказал Никита, — дороже станет! По-моему, что осталось после покойника — продать, а чего не хватит — сложиться, чем наживать хлопоты.

Все с ним согласились. Между тем Матвей распорол воротник; радостным огнем засверкали глаза оборванного корыстолюбца. Он нашел там две золотые монеты, которые были крепко завернуты в несколько тряпичек. Поспешно спрятал он их в сапог.