Николай Дубов - Колесо Фортуны

• Название: Колесо Фортуны
• Автор: Николай Дубов
• Издательство: Дет. лит.,
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Начинающееся с незначительного на первый взгляд эпизода в безвестном селе действие романа стремительно развивается и расширяется, охватывая все новые круги лиц. Корни, причины происходящего ныне уходят в XVIII век, и действие романа перебрасывается во дворец французского короля, в Пруссию, в императорский Санкт-Петербург, в Польшу, наконец снова возвращается в современность. И всегда, повсюду перед героями романа встает вопрос об ответственности каждого за свои поступки, за все происходящее, за судьбы родины.

---

Секретарь исполкома понял без переводчика.

— Бывший дом помещичий… Помещик здесь жил. До революции.

— Помеш-чик… — повторил мистер Ган. — And where is [3] помешчик? Пу? Пу? — И он потыкал перед собой вытянутым указательным пальцем, будто стрелял.

— Да кому он нужен, стрелять его? — сказал секретарь. — Сам куда-то смылся во время революции…

— Смы-лся?

— Ну, драпанул… Убежал, значит.

Мистер Ган понимающе кивнул, оглянулся на оставшиеся позади руины и поцокал языком. Сверх всяких ожиданий обед прошел прекрасно, или "бьютыфул", как без конца повторял мистер Ган. Знакомясь, он и оба председателя долго трясли друг другу руки, хлопали по плечам и, не щадя скул, улыбались. Стол, заставленный пирамидами огромных алых помидоров и тугих, хрустящих огурцов, привел американца в восторг, он начал тыкать в них пальцем и кричать свое "бьютыфул".

— Да уж, качество будь здоров! — без ложной скромности сказал председатель колхоза. — Свои, не магазинные!

А когда Власовна принесла пылающий жирный борщ, в котором ложка стояла торчком, восторги мистера Гана перешли все пределы.

— Притворяется небось? — потихоньку спросил переводчика Иван Опанасович.

— Да нет, — вяло ответил тот. — В Америке еда у них красивая, а не вкусная. Как вата.

— Ты что квелый? И не ешь ничего?

— Заболел.

— Так иди, отлежись.

— А как вы без меня разговаривать будете?

— Нам с ним международную политику не решать.

А это дело, — кивнул Иван Опанасович на бутылку "Столичной", — пойдет без всякого разговору. В крайности на мигах договоримся. В войну еще как договаривались…

Без переводчика действительно обошлись свободно.

Они усердно потчевали друг друга и, хотя каждый говорил по-своему, прекрасно друг друга понимали. Иван Опанасович заметил про себя, что заокеанский гость пьет не так уж много, он больше колготился, галдел вокруг каждой стопки, но отпивал глоток и ставил ее обратно.

Это было к лучшему — значит, человек знал свою меру.

Рабочий день пропал. Поначалу Иван Опанасович и Головань огорчались, но после трех стопок махнули рукой — враз на два стула не сядешь, на двух свадьбах не погуляешь, — а тут бросить нельзя: можно сказать, государственное дело, международные контакты. Секретарю Чугуновского райисполкома и вовсе нечего было огорчаться: он выполнял данное ему поручение, а главное — избавлялся наконец от надоевшего иностранца и рассчитывал, как только жара спадет, отправиться домой.

Уехать ему удалось лишь поздно ночью. После обеда Иван Опанасович и Головань посидели немного для приличия и поднялись уходить — день угасал.

— No! No! — закричал мистер Ган. — Тепер… да?

Тепер нада… река, ривер… Как это? Campfire… Костьер, да?.. Самовар and song… Песня. Yes? — и вдруг запел: — "У самовара йя и мойя Маш-ша…"

"Ишь ты, — удивился про себя Иван Опанасович, — и это знает…"

Сам Иван Опанасович слышал песню о Маше и самоваре еще до войны, когда был пацаном.

— Само-вар it's very good![4] — долдонил свое мистер Ган.

— Да поздно уже, — сказал Головань. — И где его взять, тот самовар?

Иван Опанасович и он, если уж пили, так не чай, в крайности — молоко, и самоваров в домах у них не было.

Призвали на совет Власовну. Став у притолоки, она пригорюнилась, подумала и сказала:

— Сроду они у нас были, самовары? Мы воду в кастрюлях, макитрах кипятим. Нету в Ганышах самовара.

Вот разве у Харлампия. У того был — он любит вареную воду хлебать.

— Какого Харлампия?

— Да у мужа Катриного, у деда Харлампия, что в лесничестве.

Возить самовар сюда-обратно, а главное, таскаться с ним вверх-вниз по крутой скале удовольствие маленькое.

Решили ехать все вместе, не за самоваром, а к нему. Там на низком бережку и место можно выбрать получше.

Погрузили весь нужный припас в машину и отправились к Харлампию.

Дед сидел на завалинке и в угасающем вечернем свете читал газету. Выслушав Ивана Опанасовича, он вприщурку посмотрел на американца, оставшегося в машине.

— Так раньше только баре да купцы ездили скрозь самовар на природу любоваться. Хотя, правду сказать, самовар — самоваром, а налегали больше на водочку…

— Этого добра там тоже хватает, — сказал Иван Опанасович, махнув рукой в сторону машины.

Дед крякнул и заметно оживился.

— Самовар имеется, самовар налицо, только без Катри нельзя, она всему имуществу командир.

Катря появилась в дверях, и лицо ее не предвещало ничего хорошего. Не дослушав Ивана Опанасовича, она без обиняков сообщила, что все они посказились [5]. Люди добрые, которые делом заняты и работящие, спать ложатся, а их, бездельников, на ночь глядя, черти на реку несут. Чего доброго, и ее лайдак, бесстыжие его очи, вместе с ними ладится…

— Не, Катря, — поспешно сказал дед Харлампий, — я не поеду. Не поеду, и все! Не хочу!

Он хорошо знал, что делал, — Катря взвилась.

А кто его спрашивает, чего он хочет или не хочет?

Кто будет отвечать, если эти шалопуты самовар распаяют? Они его будут лудить, что ли? Раньше хоть цыгане лудильщики были, а теперь что? Его стариковскими соплями лудить? Поедет без всяких разговоров и пускай смотрит, а если что, она этот клятый самовар самолично разобьет об его лысую голову… А это еще что за пугало огородное?

Привлеченный шумной беседой, мистер Ган выкарабкался из "козла", подошел и, покачиваясь, с любопытством уставился на бушующую Катрю.

Вот такой у них американец? Пускай лучше ей не брешут, все одно не поверит! Да у нас такие голодранцы раньше под церквей с протянутой рукой стояли… А если он богатый, так какого черта, прости господи, босяка из себя строит? Ишь выпучил зенки, вроде и человек, а сам, как баран, ничего не понимает…

Мистер Ган невпопад радостно осклабился и закивал.

— Ишь оскалился — рад-радешенек… А чему радоваться? Шильями их там в зад колют, что ли, чего их сюда нелегкая несет? Мало своих шалопутов, бездельников шатается, теперь еще американцы заявились…

Дед Харлампий проскользнул мимо ругающейся супруги в хату, вынес самовар.

— Воды-то припасем? — спросил он председателя колхоза.

— Так, а зачем? К реке поедем…

— Теперь из той реки только коровам пить…

Дед проворно вытащил из колодца бадейку свежей воды, налил доверху самовар, отчего блестящие латунные бока его сразу запотели, заслезились.

— Good-bye, my fair lady! [6] — сказал американец тетке Катре, сделал ручкой и выхватил у деда самовар.

— Куда? Уронишь, окаянный! — закричала тетка Катря.

Дед попытался отобрать самовар, но пальцы американца оказались железными, он легко отстранил деда и на вытянутых руках понес самовар к машине.

— Осподи! Самое главное чуть не забыл! — спохватился дед, метнулся в сени и вынес мятый порыжелый отопок сапога.

— Это зачем? — спросил секретарь исполкома.

— При самоваре самый главный инструмент! — умащиваясь в машине, сказал дед. — В трубу-то что, из-под носу фукать будешь? Так он до ночи не закипит, а скрозь сапог — в два счета… Ты гляди-ка, понимает! — удивился он, оглянувшись на мистера Гана. Тот поместил самовар между коленями, но не поставил на пол, отчего на ходу расплескалась бы половина воды, а держал за ручки на весу.

Сосновые шишки и рыжий отопыш в опытных руках деда Харлампия моментально сделали свое дело, самовар запел, зашумел, даже зафыркал кипятком. Однако, как и предвидел дед, служил он как бы декорацией, а налегали главным образом на оставшуюся после обеда "Столичную". Перепало, разумеется, и самоварному специалисту, отчего дед Харлампий, и без того видевший в жизни больше поводов для смеха, чем для трагедий, стал бесстрашно смотреть даже на предстоящую после выпивки встречу со своей Катрей.

А мистер Ган впал в лирическое настроение, или у него вспыхнули недавние московские впечатления, и он начал лопотать сначала совершенно невнятное — "Мосееф… деффки… берозка..- деффки", — потом, наконец, добрался до сути:

— Деффки — коро-вод… Давай, давай, а? Калинкамалинка… Do you understand? [7] Коро-вод…

— Как же, счас! — насмешливо сказал Головань. — Наши девки коров водят, это верно, а вот хороводы для тебя — долго ждать придется…

Мистер Ган внезапно поднялся и через кусты двинулся к Соколу.

— Куда его черт понес? — встревожился Иван Опанасович. — Еще в реку сверзится.

— Ничего, там мелко, — сказал Харлампий. — И может, человеку нужда какая приспичила… Он кто ж таков, капиталист или так себе, житель?

— Кто его знает, — сказал секретарь исполкома. — Переводчик говорил — бизьнесьмен. У них все бизьнесьмены. Хоть фабрику держит, хоть вшивую лавочку, а все одно считается бизьнесьмен…

От реки донеслись гулкое шлепанье по воде, плеск.

Потом мистер Ган громко заухал и радостно загоготал.