Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

• Название: Двадцать пять дней на планете обезьянн
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Современные любовные романы

О любви и мстительности, но на этот раз среди обезьянн.

---

Шимпанзун посмотрела на Примата — и шагнула к краю. Рыбаки расположились на направляющих, и чтобы туда спуститься, нужно вспомнить о ловкости.

— Если свалишься в воду, спасать тебя не буду, — на всякий случай проинформировал Примат.

— Будешь, — не поверила она и спрыгнула — рыбак подстраховал.

Забросив длинную леску, а предварительно она подсмотрела, как это делается, и получилось это вполне удачно, она снова поглядела на Примата, на этот раз победно, а на хозяина удочки с вопросом.

— А что дальше? — спросила его она.

— Ждать, барышня, — опять усмехнулся плащ, — если повезет, клюнет.

Примат облокотился на поручни, посматривая на грациозно вцепившуюся в удочку обезьянну, приготовившуюся ждать, и на рыбака — тот взял второй спиннинг и подобрал немного лески. А под ногами Шимпанзун глубокие метры пустоты и холодные объемы неспокойной воды, и где-то в них такая же холодная рыба скользит между лесок и крючков, и рыбе этой абсолютно наплевать на нетерпеливую обезьянну. Но этой рыбе невдомек, что замаскированному в серое ангелу подвластны не только мыслящие существа, но и безмозглые рыбы. Ей не повезло — целых два месяца ангела не было в Северообезьяннске, и вот сегодня он появился снова, с удочкой и наживкой. Он удачливый рыбак и не приемлет суеты — зачем ему спешить? Он точно знает направления и время рыбьих миграций и хорошо разбирается в мыслях и привычках обезьянн. Этого-то и не знает самонадеянная рыба, впрочем так же, как и Примат, и Шимпанзун. А еще ангел знает о белом самолете.

— Что это?!

Леска дернулась, а Шимпанзун еще крепче вцепилась в удочку.

— Повезло, — спокойно, сверху произнес Примат.

— А что теперь делать? — попыталась рассмешить рыбаков своим вопросом напуганная силой невидимой рыбы обезьянна.

— Вытаскивай! — громко подсказал не лишенный азарта ангел. — И не надо так волноваться. Крути катушку, вот за эту ручку, и все. Спокойнее, вот так.

Он помог ей вытащить рыбу, вероятно опасаясь, что симпатичная, но взволнованная удачей обезьянна выронит удочку в море. Рыба шлепнулась к ногам, размером вызывая зависть у соседей рыбаков и тревожа их мысли: "Везет же новичкам… и дурам!" Это просто рыбацкая зависть, а серый освободил ее от удочки.

— А что теперь? — снова обратилась к нему со смешным воззванием Шимпанзун, в страхе рассматривая судорожно хватающую воздух рыбу.

— Теперь нужно снять ее с крючка, — все так же спокойно, наверное потому, что забрал у нее удочку, подсказал скрытый в плаще ангел.

— Дерзай, — отстраненно согласился с ним Примат.

Дерзать, но как? Она уставилась на злосчастную рыбу, а когда попыталась взять ее, то не смогла удержаться от визга — рыба вдруг изогнула свое холодное и мягкое тело.

— Она живая! — сообщила она об этом, как о чем-то невероятном, но больше Примату, чем рыбаку.

— Конечно, живая, — согласился с ней добрый рыбак, камуфляжный ангел. А так как он неплохо разбирается в поведении обезьянн, то знает, что как бы не визжала и не вздрагивала даже самая длинноногая из них, она все равно не свалится в воду. А вот удочку уронить может, и он предусмотрительно забрал ее. — Была бы дохлой, — это он о рыбе, — плавала бы кверху пузом.

Ему смешно.

— Примат, помоги! Я не могу справиться.

Обезьяннский инстинкт подсказал ей ненадолго притвориться слабой, чтобы включить нужный инстинкт у противоположного пола.

— Я не могу. Она попалась на твой крючок, борись с ней сама.

И ему тоже смешно.

Шимпанзун попыталась еще раз — рыба дернулась опять. Снова взвизгнула обезьянна, вызывая у держателей удочек снисходительные улыбки и предположение интересного секса, а у детей просто смех.

— Нет, мы, наверное, пойдем, — извинилась она перед рыбаком, — спасибо.

— А рыба? — возмутился ее поведением насмешливый рыбак, при этом ангельская, там, внутри, душа. — Подожди, я помогу.

Душа, она у него действительно ангельская. Он быстро снял рыбу с крючка и положил ее в пакет, по случаю или по плану оказавшийся под рукой, или под крылом, и протянул его Шимпанзун, уже шагнувшей к Примату, уже начавшей бегство.

— Спасибо, не надо, мы лучше пойдем, — она сделала еще один осторожный шаг, между причалом и водой, на пути от ангела к обезьянну.

— Бери, бери, уху сваришь, — засмеялся серокрылый, — на двоих.

Ей пришлось взять, и мучиться, чувствуя еще живую рыбу в пакете. Но потом она отдала его Примату — пусть помучается он.

— Я чувствую себя убийцей, — серьезно призналась она.

Воспитанная на магазинной заморозке, она и в самом деле переживает рыбью смерть. Так случается с обитателями многоэтажек, хотя рыбный шницель без перебоев вызывает у них аппетит, а филе из морозилки не дает отторжения. Но в пакете мягкое живое, оно перестало дергаться и задохнулось — ах как жалко, но ничего не поделаешь.

— Интересно, а кем ты будешь себя чувствовать, когда станешь ее потрошить? — поинтересовался Примат, неся в одной руке пакет, а в другой Шимпанзун.

— Домохозяйкой, — вздохнула она, — не впервой.

"Кочуматор! — законно аскнет чавкой продвинутый читатель, — почто так бейцы крутишь? Ангелы, рыбы, обезьянны — уж не приглючилось мине?"

О, читатель — ты не врубился в дзен. Ведь это крайний север, а это значит — или оклад в полтора уха, или шапка в полтора оклада, и ничего с этим не поделать и нужно учиться по-обезьяннски кочумать. И если ты помнишь, о, читатель, от Северообезьяннска до границы с Гевронией не так уж далеко и, следовательно, Геврония тоже северная страна. А на одном из ее аэродромов, сечешь, читатель, стоит белый самолет с гевронскими крестами на хвосте. Это грузовой самолет, и в его открытый люк одетые в аэродромовскую униформу гевронские обезьянны грузят большие белые коробки. И если ты, полумоторное читало, разбирался бы в международной символике обезьянн, то догадался бы, что в коробках медикаменты, лекарства. Как раз об этом самолете знал не чуждый азарта ангел, а когда самолет взлетит и приземлится, то о нем сначала узнает Примат, а затем и Шимпанзун.

Но это будет завтра. Так что давай, земеля, не зевай, скорей отстреливай козявку, утрись приштебнутым манжетом, хватай кайло и врубайся в прану. Короче: успехов, землянин-землячок!

* * *

— Что за всхлипы? — грозно спросил Примат. Он уже поставил чайник на плиту.

— Умерла рыбка, задохнулась, — еще раз вздохнула Шимпанзун, закрывая дверцу холодильника. Она поместила туда рыбу, представив себя в роли работницы холодного и тусклого морга. — Не донесли.

— Обезьяннской сентиментальности границы не известны, — усмехнулся Примат, прислонившись к холодильнику. — Может, похороним?

— Никак не пойму, злой ты, или вредный? — возмутилась его упорной черствостью чувствительная сегодня обезьянна. — Обижусь сейчас!

— Зловредный, — улыбнулся спокойный к рыбьей смерти обезьянн. — Но подумай сама — а если бы мы ее донесли, что тогда? Держали бы ее в ванной?

— Наверное, — задумалась о совмещении ванны и рыбы Шимпанзун.

— Треске нужна морская вода.

— У меня есть соль, — вовремя пришла нужная мысль, — как раз для ванн.

— Прекрасно, — согласился Примат, — а что потом? Тебе все равно пришлось бы ее убить. Как ты себе это представляешь? Утюгом по голове или маникюрными ножницами по жабрам? А может, замучила бы ее своим визгом? Или отравила пеной для ванн? На мне опыты ты уже ставила, еще жив.

— Пока жив, — прижалась к Примату Шимпанзун. — Но мне больше нравится утюгом… а потом и ножницами можно, — добавила она с намеком.

— Тридцать раз подряд?

— Тридцать маловато будет.

— Как же иногда приятно ошибиться в обезьянне! — попытался выйти из орбиты влияния ее глаз и губ Примат. — Пойдем, телек включим?

— Пойдем, — уже не о рыбе вздохнула Шимпанзун.

Примат знает, что ей нравится бывать у него, и он заметил, что в гостях она больше хулиганит. Вот и сейчас, включив телевизор, он присел на свое непарное, большое кресло, внимательно наблюдая за прохаживающейся по комнате и рассматривающей себя в зеркальной стене обезьянной, ожидая вспышки ее хулиганства. Он не ошибся.

— Угораздило меня в спортсмена влюбиться, — пружиня на мате стройностью ног, чем Примат беззастенчиво любовался, и задумчиво разглядывая спортивные атрибуты, угрожающе спокойно произнесла уже забывшая рыбную тему Шимпанзун.

— Да еще злого, да еще вредного, — согласился готовый к всплеску, а возможно и к буре обезьянн, не забывший о чайнике на плите и о двух рулетах на столе.

— Вредного, не злого, — сделала шаг к креслу и к Примату Шимпанзун.

— И это о вредности говорит та, кто ходит в гости по утрам? — уточнил он, внимательно следя за ее движениями.

— И поступает мудро! — ей надоели медленные шаги, и она прыгнула к нему на колени. — А ты злопамятен.