Ричард Олдингтон - "Да, тетя"

• Название: "Да, тетя"
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00312-3 (Т.2), 5-280-00310-7

«Да, тетя» — реплика рабского послушания, ставшая девизом жизни изнеженного, нерешительного и бездеятельного главного героя рассказа.

---

— Около трехсот восьмидесяти фунтов, — признался он убитым голосом.

Тетя Урсула в ужасе всплеснула руками. Триста восемьдесят фунтов! И она обрушилась на Освальда со всей страстью и силой, каких никогда не смела проявлять в супружеских ссорах. Что он натворил? Куда он их истратил? Он связался к какой-нибудь женщиной? Или с женщинами? Нет, это неслыханно! Уж не воображает ли он, что бедная старуха, разоренная подоходным налогом — а все эта ужасная война, за которую надо расплачиваться, — продаст с себя последнее платье, чтобы заплатить долги распутника и транжира? Триста восемьдесят фунтов — да это целое состояние, хватило бы на покрытие государственного долга! И о чем только Освальд думает? Он, видно, решил всех их разорить и опозорить?

— В таком случае, — продекламировал Освальд, — я продам свои Тоно-Мала.

Но это не помогло — напротив.

Всякий, кому приходилось наблюдать, как шипит, подобно сифону с содовой водой, испуганная и негодующая кошка, ясно представит себе, как отнеслась тетя Урсула к такому кощунственному предложению. Освальд, еще не изучивший до последних глубин религию денег, был поражен. Оказалось, что продавать акции, — кроме как ради хорошего барыша, — это просто низость, поступок столь же опрометчивый, сколь порочный. Это — «Путь повесы».{6} Она обрисовала будущее Освальда в трагических тонах. Продавать акции в уплату долгов — значит снижать свой доход; а снижение дохода — это новые долги, новые непозволительные продажи акций и новое снижение дохода. В итоге — нищета, позор, разорение и самоубийство. Освальд, беспомощно поглядывая на угасающий огонь в камине, мечтал об одном — как бы смыться. Вот ради чего он служил отечеству в холодных, неприветливых министерствах! О господи, что она еще говорит?

— Кто эта женщина, Освальд? Я должна знать.

— Какая женщина? — вопросил он, ослабев от неожиданности.

— Да та, на которую ты так возмутительно растрачиваешь свой капитал.

— Но это неправда! Никакой женщины нет.

— Освальд!!

Бедный Освальд умоляюще протянул к ней руки — как маленький Дэвид Копперфилд в разговоре с бабушкой Бетси Тротвуд.

— Помилуйте, тетя! Никакой женщины нет, втянусь вам!

— Ты хочешь сказать, что все эти деньги истратил на себя?

— Все сейчас так дорого, — пролепетал он.

— Как ты умудрился столько истратить — ума не приложу, — строго сказала тетушка, не смущаясь тем, что сама за то же время умудрилась истратить примерно в пять раз больше. — И что же ты теперь думаешь предпринять?

Говорят, что в минуты смертельной опасности щитовидная железа человека начинает выделять спасительное стимулирующее вещество. Освальда осенило.

— Я думаю, — сказал он, — избрать карьеру писателя.

— Но ведь это, — сказала тетя Урсула, забыв, что покровительствует элегантным молодым гениям, и повторяя освященные традицией слова, — это сплошное безделье!

— Вовсе нет, — возразил Освальд решительно, словно опираясь на долголетний опыт, — эта профессия требует огромной затраты сил. Писатель всегда работает. Непрестанная умственная деятельность. Это идеальная карьера для человека мыслящего и энергичного.

Примечательно, что, когда молодой человек объявляет о своем намерении стать писателем — а почти у всех молодых людей такая минута рано или поздно наступает, — наиболее скептически к этому относятся его ближайшие родственники. Со стороны тети Урсулы Освальд встретил самое скептическое отношение. Под стимулирующим воздействием жестокой необходимости и щитовидной железы он стал красноречив. Фантазируя без удержу, он сообщил, что уже давно обдумывает этот вопрос и теперь все для себя выяснил. Он съедет с квартиры и поселится за городом, как все писатели. Он будет работать в Лондонской библиотеке и напишет книгу о елизаветинской драматургии. Он задумал серию остроумных и язвительных портретов-биографий в жанре мистера Стрэчи. Кроме того, он решил написать длинный роман в жанре мосье Пруста — картину общественной и интеллектуальной жизни Лондона. А еще он будет помещать критические статьи в газетах.

— Я не сомневаюсь, — воскликнул он, — что могу писать не хуже, чем большинство тех, кого сейчас печатают!

Услышав эти слова Освальда, всякий, кто сталкивался с молодыми талантами, понял бы, что его дело дрянь. Но на тетю Урсулу они произвели впечатление.

— По-моему, Освальд, тебе незачем хоронить себя в деревне. Ты будешь там скучать и попусту терять время. А кроме того, литератору, — мысль, что в семье завелся литератор, уже наполняла ее гордостью, — литератору необходимо развлекаться и поддерживать знакомства. Прежде чем выпустить книгу, ты должен накормить обедом всех влиятельных критиков и расхвалить романы, написанные их женами.

Теперь настала очередь Освальда отдать должное ее прозорливости в литературных вопросах.

— А почему бы вам тоже не писать книги, тетя? — вскричал он. — Мы могли бы работать вместе.

Польщенная до глубины души, тетя Урсула так живо откликнулась на этот комплимент, что Освальд тут же оказался втянутым в совместное исследование на тему «Двор Людовика XV». Как все казалось легко и приятно! Тема есть, ты пишешь книгу, издатели соревнуются за честь и прибыль, которую она им принесет, ты подмазываешь критиков — et voilá!{7} Богатство и слава!

У тети Урсулы щитовидная железа тоже, по-видимому, работала на полный ход.

— Придумала! — вскричала она. — Освальд, ты должен жениться!

— Что? На женщине? — возопил он в ужасе.

— Ну разумеется. Какие странные вопросы ты задаешь, Освальд.

— Но мне пришлось бы содержать ее на свои долги, — сказал он с тоской.

— Не говори глупостей. Ты молодой человек приличной наружности, из очень хорошей семьи, у тебя есть кое-какие средства, а впереди — карьера. Женихов сейчас мало, Освальд. Те молодые люди, которые не загубили свою жизнь зря в этой ужасной войне, видимо, предпочитают развлекать друг друга. В разумных пределах ты вполне можешь выбирать. Мы тебе подыщем славную, умненькую девушку со скромным приданым, чтобы она заботилась о тебе и о твоей карьере. Ну-ка, подумаем, кто у нас есть на примете?

И тетя Урсула стала перебирать фамилии и банковские счета, точь-в-точь как лошадник перебирает стати и родословную фаворита. Освальд сидел молча, придавленный новым горем. У него хватило ума не перебивать тетку — он понимал, что она расплющила его, как нежный цветок, между страницами своей чековой книжки. А тетя Урсула, с восторгом предвкушая новый интерес и новые занятия — ведь жизнь бывает порой скучновата, — тетя Урсула проявила похвальную щедрость. Она дала ему чек на сто пятьдесят фунтов, чтобы на первое время заткнуть рот управляющему банком, а остальное пообещала собрать у других теток. Освальд пробормотал невнятные и скорбные слова благодарности. Утомительная эта сцена заняла столько времени, что теперь ему надо было мчаться в ресторан, наскоро пообедать, а оттуда — галопом в Альгамбру. Он промямлил что-то насчет делового свидания.

— Я хотела предложить тебе пообедать у меня и обсудить твое будущее, — сказала тетушка, поджав губы, — ей все еще мерещилось, что где-то в жизни Освальда кроется разорительная женщина, и явный ужас, который внушала ему женитьба, только усилил это подозрение. — Но если у тебя деловое свидание, то, конечно, тебе надо идти. Завтра ты всерьез начнешь работать на новом поприще. А я пока набросаю кое-какие свои мысли, — ее так и распирало от смиренной гордости, — для книги о нашем милом Людовике Пятнадцатом; ты можешь потом использовать их, как захочешь. Приезжай ко мне обедать завтра. Нет, завтра Руперт дает фортепьянный концерт. Приезжай послезавтра, и мы все обговорим. А я уж постараюсь найти тебе самую прелестную невесту.

— Спасибо, тетя, — кротко промолвил Освальд.

Очень грустный, очень смирный Освальд любовался в тот вечер на сказочный мир русского балета. Правда, чек у него в кармане. Правда, он пока спасен, но какой ценой! Казалось, балет утратил часть своей прелести. Даже ореол Мясина{8} и тот померк. Освальд добрался до постели совершенно без сил и в полнейшем угнетении духа.

II

Вкусить всю прелесть бездельной жизни литератора Освальду мешало его зависимое положение и бешеная деятельность тети Урсулы. Историки отмечают, что в вырождающихся династиях исконные мужские добродетели дольше всего сохраняются в женщинах. Так, во всяком случае, обстояло дело с династией Карстерсов. Сколько ни рылся Освальд в своей душе, он не мог найти в ней ни следа честолюбия, жажды успеха и признания. Ему хотелось жить легко, спокойно, без забот, как в блаженные дни до страшного удара, который нанес ему управляющий банком. Он чувствовал слабость во всем теле и жалел, почему он не старая дева, от которой никто не ждет решительных поступков, и главное — карьеры. За сорок восемь часов, что прошли до обеда у тети Урсулы, Освальду ценой тяжких изнурительных усилий удалось сделать три дела. Он отнес чек в банк, и ему разрешили взять со счета десять фунтов на текущие расходы. Он написал на листе писчей бумаги: «Освальд Карстерс. — Елизаветинская драматургия». Он побывал в Лондонской библиотеке и ужаснулся количеству книг на тему, которую считал только своей. Подобно Лабрюйеру{9} (которого он не читал), Освальд сделал открытие, столь пагубное для плодотворности литературного труда, — что все уже было сказано. Кропотливое усердие, породившее эти горы никчемной писанины, вызвало у него отвращение. Он почувствовал, что писать — это не занятие для джентльмена.