Мордехай Рихлер - Версия Барни

• Название: Версия Барни
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: ИД Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-186-9

Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.

---

За завтраком я, как примерный гражданин, перелистываю «Газетт» и «Глоб энд мейл», чтобы быть в курсе той комедии, внутри которой мы существуем в нашем, уникальном даже для Канады, «отдельном обществе».

Такая здесь поднялась последнее время паника, что даже знавшие все наперед молодые еврейские пары среднего достатка, которые еще в восьмидесятых удрали в Торонто (скрывшись не столько от нескончаемых нападок и поношений, вызванных межплеменными склоками, сколько от приставучих, докучливых родителей), перепуганы не на шутку. Многие не знают, как отбиться от звонков стареющих мам и пап. «Герчик, я понимаю, она не очень-то нас обожает — твоя жена, эта транжира, но, слава богу, свободная комната у тебя имеется, потому что мы приедем в следующую среду и поживем, пока не найдем квартиру с вами по соседству. Ты не забыл, что мама не выносит рок-музыку, так что поговори с детишками (благослови их Господь), и если тебе так уж надо курить при нас, то кури на лестничной площадке. Мы ведь не будем никому мешать! Герчик, ты где? Герчик, ну скажи уже что-нибудь!»

Согласно последним опросам общественного мнения, ситуация с референдумом намечается ничейная, но в баре «Динкс» звучат шутки самого замогильного толка. Один из завсегдатаев, Сай Тепперман, фабрикант одежды, предвидя бойкот своих товаров во всей остальной Канаде, сказал: «Я серьезно подумываю, не начать ли мне вшивать в джинсы лейблы "Made in Ontario" на случай, если эти мерзавцы победят». Обозреватель «Газетт» Зак Килер, как всегда, выступал с шутками скорей детсадовского свойства. «А знаете, почему ньюфики за отделение? Они думают, что, если Квебек отвалится, им в Онтарио будет на два часа ближе ехать»[180].

Мисс Морган, она же «Кобёл с микрофоном», в день ее первого визита сообщила мне, что собирается голосовать за независимость. «Они тоже имеют право на свою страну. Они действительно представляют собой отдельное общество».

— Как насчет того, чтобы со мной пообедать?

— Вы же годитесь мне в дедушки!

— Так. Следующий вопрос, пожалуйста.

— Если бы ребенок, который у Клары родился мертвым, был белым, вы бы ее все равно бросили?

— Вы хотите сказать, дошло бы у нас до развода или нет? Что ж, это интересный вопрос. Я мог бы сдуру подумать, что ребенок мой.

— Но в вас все же глубоко сидит предубеждение против афроамериканцев?

— Да ну, еще чего.

— Я снеслась с Измаилом Бен Юсефом, которого вы знали под его рабским именем Седрик Ричардсон, и он утверждает, что вы систематически посылаете ему бранные письма.

— Готов поклясться на головах моих внуков, что он лжет.

Она полезла в папку и протянула мне ксерокс письма, в котором некое общество «Старейшины Сиона» призывало учредить стипендии для черных братков, попавшихся на грабеже.

— Фу, какая гадость, — сказал я. — Это же просто дурной вкус!

— Но разве это не ваша подпись стоит внизу страницы?

— Нет.

Она тяжко перевела дух.

— Уже много лет Терри Макайвер — этот расист, этот женоненавистник — посылает людям оскорбительные письма от моего имени…

— Давайте это оставим.

— А если вы не хотите, чтобы приличные мужчины глазели на вашу очаровательную грудь, то почему вы не носите лифчик — тогда соски не проступали бы столь явно. Ведь это отвлекает по меньшей мере!

— Вот что, мистер Панофски. Столько мужчин торчат на власти своего пениса и столько их меня уже и лапали, и щипали, что я предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему. Женщины нетрадиционной ориентации потому вас и пугают, что вы боитесь той угрозы, которую они представляют для (кавычки открыть) нормальной (кавычки закрыть) патриархальной, авторитарной системы, основанной на подчинении женщин мужчинам.

— Не сочтите за назойливость, — сказал я, — но как ваши родители относятся к тому, что вы лесбиянка?

— Я называю себя не так. Я гуманосексуалка.

— А, ну тогда между нами все же есть что-то общее.

— Вы согласились на это интервью, чтобы насмехаться?

— А почему бы нам не продолжить дискуссию за обедом?

— Идите вы к чертовой матери, — сказала она, собирая вещички. — Если бы не вы, Клара была бы и сейчас жива. Это мне Терри Макайвер сказал.

14

Париж, 1952 г. Прошло всего несколько дней после смерти Клары, я нехотя выплывал из очередного водочного ступора, совершенно не понимая, где я, что со мной, и тут вдруг встрепенулся: вроде послышался какой-то звук — нечто среднее между царапаньем и стуком в дверь. Кыш, кыш отсюда, подумал я. Но стук продолжался. Опять, наверное, Бука. Или Йоссель. Мои преданные сиделки. Кыш, все кыш, подумал я, отворачиваясь к стене.

— Мистер Панофски, мистер Панофски, пожалуйста, — послышался незнакомый голос. Очень жалобный.

— Всен-нахх! Все! Я болен.

— Пожалуйста, — снова заныл незнакомый голос. — Я не уйду, покуда вы не откроете дверь.

Пять вечера. Я встал с дивана, в котором звякнули сломанные пружины, доплелся до ванной и плеснул себе холодной воды в лицо. Может, это какой-нибудь искатель дешевого жилья, он хоть избавит меня от этой квартиры. Я ведь дал уже объявление в «Интернэшнл геральд трибюн». Что тут поделаешь? По-быстрому собрал с пола грязное белье, пустые бутылки, тарелки с недоеденными сосисками или остатками яичницы и сунул все это в первый попавшийся ящик комода. Стараясь не споткнуться о картонки с Клариными вещами, пошел к двери и отпер. Передо мной оказался маленький, коренастый незнакомец с черной, тронутой сединой «вандейковской» бородкой и в роговых очках, увеличивавших его глаза, карие и печальные, как у спаниеля. Возраст его я оценил примерно лет в пятьдесят с небольшим. Человек в суконном зимнем пальто с каракулевым воротником и фетровой шляпе, которую он торопливо снял, оставшись в черной ермолке, пристегнутой к гладким седым волосам заколкой-невидимкой. Пальто было распахнуто, и я заметил, что плоскость его галстука аккуратно разрезана ножницами надвое.

— Что вам от меня надо? — спросил я.

— Что мне надо? Я ведь Чернофски, — сказал он. — Хаим Чернофски, — повторил он еще раз, как будто это все объясняет.

Чернофски? А, ее первый муж. Я мотнул головой, безуспешно попытавшись вытряхнуть оттуда бьющийся в ней отбойный молоток.

— Учитель рисования? — спросил я в полном отупении.

— Какой учитель рисования? Как у вас с мамме лошн? Вы понимаете идиш, осмелюсь я вас спросить?

— Ну, более-менее.

— Я ваш мехутен[181]. Кларин отец. Можно мне войти?

— Да, конечно. Я отойду на секундочку, ладно?

Я снова обдал лицо водой, вернулся — нет, это не галлюцинация. Мистер Чернофски никуда не исчез. Сцепив руки за спиной, он рассматривал рисунки пером, по-прежнему висевшие на стене.

— Я так понял, мистер Панофски, что вы художник?

— Это Кларины, — сказал я.

— Кларины. И зачем она такую гадость покупала?

— Она их нарисовала.

— Нарисовала. Я нечаянно заметил в маленькой комнате колыбель. У вас ребенок?

— Он умер.

— Таки вы потеряли сына, а я потерял дочь. Да не случится большего горя ни в вашем доме, ни в моем.

— Хотите кофе?

— Меня от него пучит. Особенно от этого французского, как его варят здесь. Но от чашечки чаю я бы не отказался, с вашего позволения.

Он расчистил себе место за столом, нарочито брезгливо смахнув с него крошки, и отодвинул подальше кружку с какой-то жижей, в которой плавало несколько сигаретных окурков. Чайную ложку он осмотрел и вытер краем скатерти.

— А лимон? У вас есть лимон? — спросил он.

— Извините. Чего нет, того нет.

— Того нет, сего нет, — буркнул мистер Чернофски и пожал плечами. Затем, посасывая кубик сахару и прихлебывая чай, сообщил, что он кантор синагоги «Б'ней Иаков»[182] на Брайтон-Бич. — Житье, конечно, не царское, — продолжал он, — но нас обеспечивают квартирой в доме, принадлежащем председателю синагоги, а он умрет, но не согласится позвать маляров, я уж не говорю, что у нас унитаз течет — у него жена бесплодная, я согласен — ужас! ужас! — и кому он оставит свое состояние? Хотя это его проблема. У меня хватает своих. Камни в мочевом пузыре, не дай вам бог дожить до такого! Еще у меня синусит, варикозные вены и мозоли — ой, какие мозоли на ногах! Из-за беспрерывного стояния в синагоге. Только ведь, слушайте, это что — разве рак? Ну и, конечно, перепадает по чуть-чуть, когда свадьба там или похороны. Они суют тебе пятьдесят долларов, так они за них хотят чуть не квитанцию, чтобы в налоговую представить, а еще я руковожу каждым седером[183] на Песах в «Строго кошерном отеле Файнстайна» в горах Катскилл. Каждый год им аншлаг обеспечиваю. Уж что-что, а голос имеется. Дар Всевышнего, будь Он благословен. Но где же этот Файнстайн меня поселяет в благодарность за те деньги, в которых купается? В комнатушке размером с чулан за кухней, а холодильник и кухонный шкаф на ночь запирает — вдруг я стащу бутылку кока-колы или банку сардин! А на работу мне целую милю пешком идти. Ну ладно, собрал, что мог, послал сюда Клару, вручив ее компании «Америкэн экспресс», — так я, куда ей здесь пойти, только и имел, что их адрес!