Мордехай Рихлер - Версия Барни

• Название: Версия Барни
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: ИД Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-186-9

Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.

---

«Если раскрывать только светлые стороны персонажей, читателю останется лишь опустить руки и предаться унынию в полной уверенности, что ни в чем и никогда он не сможет им уподобиться. Священнописатели, эти непогрешительные орудия Св. Духа, повествуют как о праведных, так и о порочных деяниях людей, и моральное воздействие этого подхода таково, что оным человечество уберегается от отчаяния».

Короче, какое-то представление о своих слабостях я имею. Как не чужд я и самоиронии. И понимаю, что тот же человек, кто приходил в ужас от бессвязной болтовни Второй Мадам Панофски, извел потом сотни страниц бумаги, при всяком даже неудобном случае кидаясь в беспорядочные отступления, и все это единственно ради того, чтобы подольше не приближаться к тому ключевому уик-энду на озере, который, едва не погубив мою жизнь, создал мне репутацию убийцы, каковым многие видят меня поныне. Так что — хватит, приплыли: выкладываю подноготную. Буке пора за кулисы. Декорации те же, входит следователь сержант О'Хирн. А я, со своей стороны, клянусь далее говорить правду, всю правду и только правду. Я невиновен. Честно. Ну и — бог в помощь, как говорится.

16

Нет, подождите. Еще не время. К дому на озере, где будут Бука, О'Хирн, Вторая Мадам Панофски и пр., я подойду чуть погодя. Обещаю. А сейчас настал момент передачи «По вашим заявкам». Час Мириам. Черт! Кажется, что-то случилось с моим радиоприемником. Может, сдохли эти — как они там называются… Ну, вы поняли — такие хреновинки, в которых дух, ток и свет. Ее голос слышится, только если до конца ввести громкость. Что-то у меня тут все начинает распадаться. Вчера вечером барахлил телевизор. То заорет, то замрет. А когда мне его наконец настроили, меня от него оторвал стук в дверь. Это был сын соседа снизу.

— Вы что к телефону не подходите, мистер Панофски?

— Почему не подхожу? Подхожу! А что случилось, Гарольд?

— Моя мама спрашивает, чего у вас телевизор так орет? Не могли бы вы сделать его потише?

— У твоей мамы, должно быть, очень тонкий слух, но — ладно, я его прикручу.

— Спасибо.

— Ой, Гарольд, подожди.

— Да, сэр? 

— Вопрос на засыпку. Если у тебя радио не фурычит, на что бы ты в первую очередь стал грешить? Оно не от сети работает, а такое — ну, облегченное, чтобы ходить с ним туда-сюда.

— А, портативное.

— Ну да, а я разве не так сказал?

— Наверное, вам надо проверить батарейки.

Гарольд ушел, а я налил себе на два пальца «карду» и глянул, что там сулит в столь поздний час программа телевидения. «Багровый пират» с Бертом Ланкастером. «Серебряная чаша» с Полом Ньюменом и Вирджинией Мэйо. «Девушка из ФБР» с Цезарем Ромеро, Джорджем Брентом и Одри Тоттер. Нет уж, спасибо; но как заснуть? Что ж, пришлось отлавливать в туманных закоулках былого верную миссис Огилви, припоминая то воскресенье, когда она, одолжив у кого-то остиновский седан, пригласила меня поехать на пикник в Лаврентийские горы. Помню, меня изумило то, что мама даже приготовила нам в дорогу еду. Жуткие какие-то изыски ее собственного изобретения. Комбинированные бутерброды — на одних в слякоти недоваренного яйца лежали куски банана, другие представляли собой два куска хлеба с ореховым маслом, между которыми были расплющены сардинки.

— Не забывай: ты должен быть приличным, вежливым мальчиком, — напутствовала меня она.

Водителем миссис Огилви была плохоньким, паркуясь, умудрилась запрыгнуть на тротуар. Одета в тесное — как она только влезла в него? — летнее платье без рукавов, которое спереди было сверху донизу на пуговицах. На красный свет тормозила так, что шины шли юзом, трогалась рывком, у нее не раз глох двигатель, но мы в конце концов все-таки безаварийно выбрались на природу.

— А ты плавки взял? — спросила она.

— Забыл.

— Ах, боже мой, и я тоже забыла купальник!

Она потянулась приласкать меня, и «остин», вильнув, выкатился на встречную полосу.

— А знаешь, чья это машина? Мистера Смизерса. Он дал ее мне, чтобы я за это согласилась поехать с ним кататься лунной ночью. Фу. Ничто не заставит меня уединиться с ним на заднем сиденье. У него разит изо рта.

Мы нашли полянку и расположились на одеяле, она открыла свою корзину. Баночка пасты из килек под названием «закуска джентльмена». Шпротный паштет. Оксфордский мармелад. Булочки. Два пирога с мясом.

— Так. Я придумала игру. Ты становишься к тому дереву derrifre ко мне и считаешь до vingt-cinq en frangais. А я беру ка- кую-нибудь bonne-bouche[292] шоколадную конфетку с ликером и где-нибудь у себя прячу. Ты меня обыскиваешь. Нашел — съел. Только надо ее оттуда, где была, слизать, и без рук. Давай: на старт, внимание, марш! Только не подглядывай!

Ну, понятно — обернувшись, я обнаружил, что она голая лежит на одеяле, а шоколадки расположены точно там, где я и ожидал.

— Быстрее. Они начинают таять, и становится — а-я-яй! — щекотно.

Набравшись терпения, я ждал, когда она начнет стонать и ерзать, постепенно слабея, и наконец улучил миг, чтобы, отпрянув, вытереть запястьем рот. К моему удивлению, она вдруг подняла ноги да как даст мне пяткой по зубам!

— И ты знаешь, и я знаю, что ничего этого никогда не было. Предатель. Лгун. Ты все придумал, онанист паршивый, чтобы опорочить доброе имя приличной женщины, всеми уважаемой учительницы высшего разряда… настоящей лондонки, пережившей немецкие бомбежки (ах, какой тогда был у всех душевный подъем!) — и вдруг — нате вам! — отправили в эту тифсте провинц[293], в отсталый доминион, где ЧАЙ В ПАКЕТИКАХ… Ты все это придумал, потому что страдаешь старческой дегринголадой[294] и надеешься возбудиться, чтобы выдавить из себя пару капель спермы на простыню. Она у тебя кончается, дурень, ее надо беречь! Весь этот пикник ты придумал, чтобы…

— Да ни черта подобного! Ты взяла меня на…

— Конечно. Но дальше того, чтобы неуклюже, мальчишески-торопливо тискать меня, ты так и не продвинулся — тем более что вдруг явился тот мужлан, абориген франкоканадец — это ж надо, какие чукчи сходят здесь за французов! — и сказал, что мы вторглись в его владения. Остальное ты сочинил, потому что ни одна нормальная женщина никогда уже на тебя не посмотрит, развратный ты, усыхающий, испещренный печеночными пятнами вислобрюхий старый еврей, а с недавних пор к тому же и почти глухой, если уж совсем честно. Ты выдумал эту похотливую сказку потому, что до сих пор все медлишь, тянешь, готов сочинять любую дребедень, лишь бы не касаться правды о том, что произошло тогда у тебя на даче. Ну-ка, вон с кровати и марш в сортир, пора произвести маленькое жалкенькое пи-пи, которым едва ли наполнишь мензурку. Эх, бедный Бука!

17

Связь с Букой я поддерживал постоянно, он присылал мне краткие загадочные открытки оттуда, где в данный момент находился. Марракеш. Бангкок. Киото. Гавана. Кейптаун. Лас-Вегас. Богота. Бенарес:

По причине отсутствия миквы[295] для очищения использую Ганг.

Читаю Грина (правда, Генри). Честера (правда, Альфреда). А также Рота (правда, Йозефа)[296].

А еще была открытка из того города в Кашмире — ну как же он называется? [Шринагар. — Прим. Майкла Панофски.]— куда все наркоши ездят затариваться ганджубасом. В детстве у меня на стене комнаты висела карта, на которой после высадки союзников в Европе я отмечал продвижение фронтов. А тогда, в конце пятидесятых, я держал в офисе глобус, чтобы следить по нему за странствиями моего друга, этакого современного скитальца по его собственным «Трясинам отчаяния»[297]. Изредка его рассказы появлялись в «Пэрис ревью», «Зеро» и «Энкаунтере». В конце концов Бука (куда денешься?) осел в одной из мансард Гринич-Виллиджа и стал завсегдатаем «Сан-Ремо» и «Львиной головы». Женщины, что называется, толпились у его ног. Среди них в один прекрасный вечер, к изумлению присутствующих, мелькнула Ава Гарднер. Он приковывал к себе внимание — нет, вызывал даже нечто вроде благоговения у юных и прекрасных дам тем, что всегда молчал, а уж если высказывал, то сразу приговор. Однажды, например, когда всплыло имя Джека Керуака, буркнул:

— Сила — это еще не все.

— Да и зачем писать с силой? — сказал присутствовавший при этом я. — Этак можно и машинку сломать. [На самом деле сей перл первым и при большом стечении народа выдал Трумэн Капоте. — Прим. Майкла Панофски.]

Аллена Гинзберга Бука тоже ни во что не ставил. Однажды, как раз когда я там тоже был, обольстительная юная дама, пытаясь произвести впечатление, сдуру процитировала при нем первые строки «Вопля»:

Я видел, как лучшие умы поколения в губительном помешательстве,
голодные и раздетые, истерически
шляются ночи напролет по негритянским кварталам,
злобно нарываясь на то, чтобы им дали в глаз…

Бука почесал в затылке: