Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

• Название: Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0209-5, 978-5-9691-0213-8,978-5-9691-0201-9

Третий том «Записок» Лидии Чуковской охватывает три года: с января 1963 – до 5 марта 1966-го, дня смерти Анны Ахматовой. Это годы, когда кончалась и кончилась хрущевская оттепель, годы контрнаступления сталинистов. Не удаются попытки Анны Ахматовой напечатать «Реквием» и «Поэму без героя». Терпит неудачу Лидия Чуковская, пытаясь опубликовать свою повесть «Софья Петровна». Арестовывают, судят и ссылают поэта Иосифа Бродского… Хлопотам о нем посвящены многие страницы этой книги. Чуковская помогает Ахматовой составить ее сборник «Бег времени», записывает ее рассказы о триумфальных последних поездках в Италию и Англию.

В приложении печатаются документы из архива Лидии Чуковской, ее дневник «После конца», её статья об Ахматовой «Голая арифметика» и др.

---

Привожу отрывок из пародии Л. Осповата – о постоянном многолюдстве копелевского дома.

«В эту ночь супруги Копелевы улетали в Ялту, а жизнь в их доме шла своим обычным, размеренным ходом… Копелев… давал руководящие указания членам семьи, встречал и провожал гостей, учил свояченицу спряжению немецких глаголов и общался с друзьями. Таковых было немного… двоюродный брат троюродной племянницы прокурора армейского трибунала, муж той женщины, которая была когда-то детской любовью Копелева, скульптор Эрнст Неизвестный, просто неизвестный и еще один известный подонок… Еще несколько однокашников, однокамерников и однодельцев пили чай с тетей Броней, обсуждая кандидатуры в правление Московского отделения писателей…» (А. Осповат. Из цикла рассказов «Друг мой Копелев» – в сб.: Заклинание добра и зла. Александр Галич… М.: Прогресс, 1992, с. 450–451).

Естественно, что А. Копелев и Р. Орлова находились под неотступным, явным и пристальным надзором властей. После выхода в свет в 1975 году в Америке книги Копелева «Хранить вечно» (Ann Arbor: Ardis) – надзор перешел в прямые преследования.

«В 1976 году в нашей квартире на первом этаже дважды разбили окно, – вспоминает Копелев. – В первый раз это произошло через несколько дней после того, как в соседнем доме «неизвестные» проломили голову Константину Богатыреву. Осенью 1976 года нам звонили, судя по голосам, молодые парни, и не слишком образованные, судя по лексике и стилистике. Матерились, удивлялись, что я еще «не подох»…» («Мы жили в Москве», с. 249).

В январе 1977 года Копелевых лишили телефона; в марте 77-го Льва Зиновьевича исключили из Союза Писателей. В 1980 году Раиса Орлова тоже была исключена (из партии и из Союза) за то, что вместе с мужем подписала письмо в защиту А. Д. Сахарова, высланного в Горький.

В 1980-м Л. Копелев и Р. Орлова решили на год уехать из Советского Союза. По приглашению Генриха Бёлля и Дармштадтской Академии языка и литературы, они, 12 ноября 1980 года, с обратными билетами в кармане, вылетели в ФРГ. Однако Указом Верховного Совета СССР 12 января 1981 года были лишены советского гражданства и остались в Кёльне. Там их многообразная литературная, лекционная и общественная деятельность – по связям Запада с СССР – продолжалась. Среди других русских книг, изданных по их инициативе и с их помощью, в 1987 году в переводе на немецкий язык Kay Borowsky и Nelli Kosko вышел первый том моих «Записок об Анне Ахматовой» с послесловием Р. Орловой (Tubingen: Gunter Narr Verlag).

Подробный список книг и статей Л. Копелева и Р. Орловой, изданных дома и на Западе, читатель найдет в № 3 журнала «Иностранная литература» за 1989 год, я же укажу лишь на те две книги, которые наиболее точно воспроизводят их писательский и жизненный путь и по материалу соприкасаются с моими «Записками» – те, где, в частности, рассказано и о деле Бродского, и о Фриде Вигдоровой, и о встречах Копелева и Орловой с Анной Ахматовой: Раиса Орлова. Воспоминания о непрошедшем времени (1983; переиздана в Москве в 1993 году) и «Мы жили в Москве».

Р. Д. Орлову познакомила с Анной Андреевной в 1962 году – я (см. «Записки», т. 2, с. 512–513). Л. 3. Копелева – в том же 62-м году – Н. Я. Мандельштам. У Л. Копелева хранятся две книги Анны Андреевны с дарственными надписями. На «Стихотворениях» (1958) читаем: «Милому Льву Зиновьевичу Копелеву за его добрые слова об этих стихах. А.Ахматова. 4 июня 1962. Москва»; на «Беге времени»: «Льву Зиновьевичу Копелеву с глубоким уважением и даже восхищением. 27 февраля 1966. Москва».

137 Молодые врачи. – Евгений Иосифович Герф (р. 1937) и Виктор Миронович Гиндилис (р. 1937). Один из них в то время терапевт, работавший на скорой помощи, другой – врач-генетик; оба – выпускники Второго Медицинского института, тесно связанные студенческой дружбой. Герф поехал навещать Бродского главным образом потому, что в доме Копелевых познакомился с его стихами и с ним самим, и стихи и поэт чрезвычайно заинтересовали его. Герф в то время сам писал стихи. «Я ездил к Бродскому не как врач к пациенту, а скорее как ученик к учителю», сообщает мне он в письме 1990 года. Гиндилиса Герф пригласил с собой, «чтоб не было страшно», да и в надежде на его медицинские познания.

«Впечатление на меня, как на врача, Бродский произвел тяжелое, – пишет мне в том же письме Евгений Герф. – Он жил в деревянном угрюмом доме – помню серые доски, пыльные полувыбитые стекла, северное небо. Он ходил на работу, помогал очищать распахиваемое поле от валунов. Я обнаружил у Бродского признаки декомпенсации порока сердца – боли, кровохарканье». «Мы осмотрели Иосифа Бродского, – сообщает в том же 90-м году Виктор Миронович Гиндилис, – и нашли тогда… расширение границ сердца и функциональные расстройства сердечной деятельности. Оно и понятно, поскольку основное занятие И. Б. полный рабочий день состояло в том, что вместе с другими работягами он ворочал огромные каменные валуны (остатки движения ледников в этой зоне), перекатывая их на металлические листы-подстилки и затем перетаскивая в другое место… У И. Б. был чулан 5–6 кв. м., с топчаном, ящиком каким-то вместо стола и табурета и, главное, мизерное однорамное оконце, часть которого была разбита и потому заткнута какой-то тряпицей».

«…помню, как мы гуляем втроем, – пишет Е. Герф. – …Бродский утверждает, что по этой дороге проходят этапы ссыльных, что это чуть ли не продолжение знаменитой Владимирки. Но говорим мы не о политике… Я учусь у него уму-разуму. И он учит меня вйдению иного… С той поры у меня хранятся два автографа Бродского. Один на машинке, это стихотворение «Витезслав Незвал» («На Карловом мосту ты улыбнешься…»).

Подпись: «Дорогому Жене для воспоминаний об одной деревне с любовью И. Бродский 9164 Норинское».

Другой автограф – в моей записной книжке, от руки, синими чернилами:

Сжимающий пайку изгнанья
в обнимку с гремучим замком,
прибыв на места умиранья,
опять шевелю языком.

Сияние русского ямба
упорней – и жарче – огня,
как самая лучшая лампа,
в ночи освещает меня.

Перо поднимаю насилу
и сердце пугливо стучит.
Но тень за спиной на Россию,
как птица на рощу, кричит.

Да гордое эхо рассеяв,
засело по грудь в белизну,
лишь ненависть с юга на север
спешит, обгоняя весну.

Но, согнутый кашлем надсадным,
все ниже склоняясь в ночи,
почти обжигаясь – тем самым
от смерти подобье свечи

собой защищаю упрямо,
как самой последней стеной,
и это великое пламя
колеблется вместе со мной

И Бродский

9164

Норинское

Очевидно, 9164 это – год 1964».

Накануне отъезда врачей множество посылок для Иосифа Бродского принесли в дом Копелевых друзья. Об этом см. в книге «Мы жили в Москве», с. 106.

138 Привожу свое письмо с некоторыми сокращениями:

«Несколько месяцев тому назад Ф. Вигдорова и я обратились к Вам с письмом по поводу клеветнической статьи, помещенной в газете «Вечерний Ленинград». Статья поразила нас грубостью тона, невежеством, лживостью. Речь в ней шла о молодом поэте, Иосифе Бродском; чтобы доказать отсутствие у него дарования, авторы статьи щедро цитировали не его стихи…

Вам эта статья тоже не пришлась по душе. Но и Бродского Вы сочли недостойным заступничества. Люди, к которым Вы обратились за разъяснениями, доложили Вам о нем, как о человеке безусловно «антисоветском»».

Далее мною кратко изложено совершившееся на обоих судах. Продолжаю цитировать свое письмо:

«Особенно тяжелое впечатление суд произвел на молодежь. Многие из молодых людей, присутствовавших на суде, встретили приговор негодованием и слезами. Еще бы! Они знают наизусть прекрасные лирические стихи Бродского (стихи о Ленинграде, о Пушкине), они знают его самого – человека, чуждого пижонства, карьеризма, стяжательства, человека буквально одержимого любимым делом, не встающего из-за машинки целыми днями – а иногда и ночами! – и вот именно его, труженика и бедняка, осудили у них на глазах как тунеядца!.. Суд над Бродским приобрел громкую и печальную известность, ибо в нем сконцентрировано все, ненавистное каждому культурному человеку, молодому и старому: неуважение к поэту, неуважение к интеллигенции, неуважение к закону. Чего стоит хотя бы тот факт, что приговор, в качестве одной из основ, опирается на справку Е. Воеводина – справку (Вы увидите это из записи), которая на суде была громогласно разоблачена как фальшивая!

…Вы можете сказать мне, что с жалобами на нарушение закона следует обращаться в соответствующие судебные инстанции. Это верно, – и обоснованные жалобы на неправильное ведение процесса уже поданы куда полагается отцом Бродского и его адвокатом. Но я обращаюсь к Вам не как к прокурору или адвокату, а как к литератору и общественному деятелю. В Архангельскую область на принудительный труд сослан талантливый поэт – с этим не может примириться моя гражданская совесть. Я уважаю всякий труд – в том числе и труд чернорабочего – но я отказываюсь понимать, кому это и для чего нужно, чтобы поэт, самостоятельно изучивший два языка и мастерски переводящий стихи, – принудительно, в виде наказания использовался как возчик?.. В Ленинграде, в одном из крупнейших культурных центров страны, перед лицом трудовых людей – строительных рабочих – был публично оболган и ошельмован поэт-переводчик, а с ним вместе и те литераторы, которые за него заступились. Это уже не просто беззаконие, допущенное относительно одного человека; нет, это оскорбление литературного труда, тяжелого и вдохновенного, оскорбление интеллигенции… Общественный обвинитель назвал заступников Бродского «подонками»; в зале раздались возгласы: «всех бы вас, писателей, вон из Ленинграда!", «видим мы, как вы работаете! " и т. д… Бродского судили люди столь невежественные в вопросах перевода, что обращение к подстрочнику, без которого не обходится ни один поэт, они считают «использованием чужого труда»; его судили люди столь недобросовестные, что мнение о его работе Маршака и Чуковского они всеми силами постарались от аудитории скрыть, отлично понимая, что публика больше поверит суждению мастеров, чем фальшивой бумажке, состряпанной Воеводиным. Расчет верный – но бесчестный… А преследование после суда свидетелей защиты, выполнивших свой гражданский и профессиональный долг! А умышленное распространение слухов, будто все, кто прежде хлопотали о Бродском, теперь от него отступились! А невозможность ни для кого высказаться в защиту осужденного ни в одной газете, ни в одном журнале, напечатать подлинные стихи и переводы Бродского, невозможность печатно разоблачить махинации Лернера, клевету «Вечернего Ленинграда»! Все это скопление умышленных, продуманных мероприятий далеко выводит дело Бродского за рамки «судебной ошибки», досадной случайности.