Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

• Название: Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0630-2, 978-5-9922-0629-6

В двух томах представлены все исторические романы замечательного польского прозаика, лауреата Нобелевской премии — Генрика Сенкевича.

В первый том вошли произведения: "Камо грядеши" — роман, в котором описывается борьба ранних христиан с деспотизмом Нерона, роман "Меченосцы", более известный под названием "Крестоносцы", который публикуется в редко издаваемом переводе Вл. Ходасевича, посвященный борьбе поляков и литовцев с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV века, и роман "Огнем и мечом", рассказывающий о борьбе шляхетской Речи Посполитой с Украиной во времена Богдана Хмельницкого, — первый роман трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский".

---

Они вошли. Жендзян шел смело, не думая ни о чем дурном и зная, что сюда уже простирается власть гетмана. Их привели в дом пана Желенского, близ Звонарного угла, где была квартира полковника Лободы. Здесь им сказали, что полковник еще на рассвете уехал в Черкасы и что его заменяет подполковник. Им пришлось довольно долго ждать его, но наконец дверь открылась и в комнату вошел ожидаемый подполковник.

При виде его у Жендзяна задрожали колени.

Это был Богун.

Гетманская власть действительно еще распространялась на Чигирин, а так как Лобода и Богун до сих пор еще не перешли к Хмельницкому, а, наоборот, держали сторону Речи Посполитой, то великий гетман и назначил им стоянку в Чигирине для его защиты.

Богун сел за стол и начал расспрашивать приезжих.

Старшина, который вез письмо Гродзицкого, ответил и за себя, и за товарища. Оглядев письмо, молодой полковник начал заботливо расспрашивать, что видно и слышно в Кудаке; ему, очевидно, очень хотелось узнать, зачем Гродзицкий посылает людей и чайку к великому гетману. Но старшина ничего не сумел ему ответить, а письмо было запечатано печатью Гродзицкого. Кончив допрос, Богун хотел было отпустить их и наградить, как вдруг открылась дверь, и в комнату как молния влетел Заглоба.

— Слушай, Богун, — воскликнул он, — изменник Допул скрыл от нас самый лучший мед! Я пошел с ним в погреб — смотрю: сено не сено в углу. Я и спрашиваю: "Что это?" Говорит: "Сухое сено!" Смотрю ближе, вижу, оттуда выглядывает горлышко кувшина, точно татарин из травы. "Ах ты такой-сякой! — говорю. — Ну мы поделимся: ты ешь сено, так как ты вол, а я выпью мед, так как я человек". Вот я и принес бутылку на пробу, дай только кубки.

Сказав это, пан Заглоба подбоченился одной рукой, другой поднял бутыль и запел:

       Гей, Ягусь, гей, Кундусь! Дай ковши немалые
       Да подставь скорее губки свои алые!

Вдруг Заглоба сразу оборвал песенку, увидев Жендзяна, и, поставив на стол бутыль, сказал:

— Э-э-э! Да ведь это слуга Скшетуского!

— Чей? — спросил поспешно Богун.

— Пана Скшетуского, наместника, который, уезжая в Кудак, перед отъездом угостил меня таким лубенским медом, перед которым всякий другой — бурда! А что, твой господин здоров?

— Здоров и кланяется вашей милости, — ответил смутившийся Жендзян.

— Вот это настоящий рыцарь! А как ты в Чигирине очутился? Отчего твой господин выслал тебя из Кулака?

— Пан мой, как все паны, — ответил Жендзян, — у него свои дела в Лубнах, из-за которых он и велел мне вернуться, к тому же мне нечего было делать в Кудаке.

Богун, все время пристально смотревший на Жендзяна, сказал вдруг:

— Знаю и я твоего господина, видел его в Розлогах.

Жендзян наклонил голову и, будто не расслышав, спросил:

— Где?

— В Розлогах.

— Это имение Курцевичей, — сказал Заглоба.

— Чье? — переспросил Жендзян.

— Ты, вижу, что-то оглох, — сухо заметил Богун.

— Это от того, что не выспался.

— Ты еще выспишься. Так ты говоришь, что твой господин послал тебя в Лубны?

— Как же.

— Должно быть, у него там какая-нибудь зазноба, — прибавил Заглоба, — которой он через тебя шлет привет.

— Почем же я знаю! Может, и есть, а может, и нет, — сказал Жендзян, затем он поклонился Богуну и Заглобе. — Да прославится имя Господне! — сказал он, собираясь уходить.

— Во веки веков! — ответил Богун. — А ты не спеши, птенчик! Почему же ты скрыл от меня, что ты слуга Скшетуского?

— Вы, пане, меня не спрашивали, а я подумал: зачем о пустяках говорить? Да прославит…

— Погоди, говорю! Письма какие-нибудь от своего пана везешь?

— Панское дело писать, а мое, слуги, отдать, но только тому, кому они написаны; а засим позвольте мне проститься с вами, Панове!

Богун сдвинул свои соболиные брови и хлопнул в ладоши. В комнату тотчас же вбежали два казака.

— Обыскать его! — крикнул он, указывая на Жендзяна.

— Это насилие! — воскликнул Жендзян. — Я тоже шляхтич, хоть и слуга, и вы ответите за этот поступок.

— Богун! Оставь его! — вступился Заглоба.

Между тем один из казаков нашел у Жендзяна два письма и передал их подполковнику. Богун велел казакам выйти, так как не умел читать и не хотел показать этого перед ними. Потом, обращаясь к Заглобе, сказал:

— Читай, а я буду наблюдать за слугой.

Заглоба зажмурил левый глаз с бельмом и прочел адрес:

— "Ясновельможной княгине Курцевич в Розлогах".

— Так ты, дружок, ехал в Лубны и не знаешь, где Розлоги? — сказал Богун, страшными глазами глядя на Жендзяна.

— Куда мне приказано, туда я и ехал! — ответил слуга.

— Вскрывать ли? Шляхетская печать — святая вещь, — заметил Заглоба.

— Мне великий гетман дал право просматривать все письма. Вскрой и читай.

Заглоба вскрыл и начал читать:

— "Ваше сиятельство, милостивая пани! Сообщаю вашему сиятельству, что я уже в Кудаке, откуда, бог даст, сегодня утром счастливо выеду в Сечь. Пишу вам ночью, ибо от беспокойства не могу спать, — боюсь, как бы не случилось с вами какого-нибудь несчастья из-за этого разбойника Богуна и его шалопаев. А тут мне и пан Кристофор Гродзицкий говорил, что каждую минуту может разразиться война, которая заставит восстать и чернь. И я умоляю и заклинаю вас, ваше сиятельство, немедленно ехать в Лубны с княжной, хотя бы верхом, если еще не высохла степь; не медлите, ибо я не успею вернуться вовремя. Прошу вас исполнить мою просьбу, дабы я мог быть спокоен за обещанное мне счастье и радоваться предстоящему возвращению. А вместо того чтобы оттягивать с ответом Богуну, раз княжна обещана мне, и вместо того чтобы хитрить с Богуном, вам лучше спастись под защиту князя, моего господина. Князь вышлет охрану в Розлоги, и так вы сбережете и имение. За сим, имею честь…" и т. д.

— Гм! Богун, гусар хочет тебе рога наставить, — сказал Заглоба. — Значит, оба вы за одной девкой? Почему же ты ничего об этом мне не говорил? Ну, утешься, так оно и со мной было…

Но шутка вдруг замерла на губах пана Заглобы. Богун сидел неподвижно у стола, но лицо его было точно сведено судорогой, бледно, глаза закрыты, брови насуплены. С ним творилось что-то страшное!

— Что с тобой? — спросил пан Заглоба.

Казак лихорадочно замахал руками и сдавленным, хриплым голосом сказал:

— Читай, читай второе письмо!

— Второе к княжне Елене.

— Читай, читай!

Заглоба начал:

— "Наисладчайшая и возлюбленная Гальшка, панна сердца моего и королева! Так как по службе мне придется еще надолго остаться в этих местах, то я пишу твоей тетке, чтобы вы немедленно ехали в Лубны, где ничто невинности твоей не будет грозить от Богуна и где наша любовь не подвергнется никаким испытаниям…"

— Довольно! — крикнул Богун и, вскочив в бешенстве из-за стола, кинулся на Жендзяна. Обух просвистел в его руках, и несчастный слуга, получив удар в грудь, застонал только и упал на пол. Безумие охватило Богуна: он бросился на Заглобу и вырвал у него письмо.

А тот, схватив бутыль с медом, отскочил к печке и закричал:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Что ты, человече, взбесился или с ума сошел? Успокойся… Сунь, черт тебя дери, голову в ведро, слышишь?

— Крови! Крови! — вопил Богун.

— Ты с ума сошел! Говорю тебе, сунь голову в ведро. Ты уже и так пролил кровь, да еще невинную: этот несчастный подросток уж не дышит. Или бес в тебя вселился, или ты сам — бес. Опомнись, басурман!

С этими словами Заглоба зашел с другой стороны стола, подошел к Жендзяну и, наклонившись над ним, ощупал его грудь и приложил руку к губам, из которых текла кровь.

А Богун схватился за голову и застонал, как раненый зверь, потом бросился на скамью, не переставая стенать; душа его разрывалась от горя и муки. Вдруг он сорвался с места, подбежал к двери, вышиб ее ногой и выбежал в сени.

— Сломай себе шею! — пробормотал ему вслед Заглоба. — Разбей себе голову о конюшню! Вот дьявол! Ничего подобного я в жизни своей не видел. Этот мальчуган, кажется, еще жив! А уж если ему этот мед не поможет — значит, он врет, что шляхтич!

Бормоча это, Заглоба положил голову Жендзяна себе на колени и начал вливать понемногу мед в его посиневший рот.

— Посмотрим, какая в тебе кровь, — продолжал он разговаривать с раненым, — от меду или вина жидовская кровь свертывается, холопская, ленивая и тяжелая, оседает и только шляхетская оживает и придает бодрость телу. И всем другим нациям Бог дал разные напитки, чтобы каждая могла доставлять себе невинное удовольствие.

Жендзян слабо застонал.

— Ага! Хочешь еще? Нет, брат, позволь же и мне… Вот так. А теперь, раз уж ты показал признаки жизни, я тебя перенесу на конюшню и положу где-нибудь в уголке, чтоб тебя этот казацкий черт вконец не разорвал, когда вернется. Это опасный друг, черт его дери. Вижу, что у него рука ловчее ума!