Ноам Хомский - Картезианская лингвистика

• Название: Картезианская лингвистика
• Автор: Ноам Хомский
• Издательство: КомКнига
• Жанр: Философия
• Год: 2005
• ISBN: 5-484-00181-1

В настоящей книге выдающийся американский лингвист Ноам Хом- ский попытался проследить в трудах языковедов и философов прошлого идеи, сходные с положениями разработанной им теории трансформационной порождающей грамматики. С этой целью он обратился к лингвофилософ- ской рационалистической традиции XVII–XVIII вв., незаслуженно, по его мнению, забытой. Обильно цитируя сочинения Р.Декарта и Ж. деКордемуа, Дж. Хэрриса и Р. Кедворта, братьев Шлегелей и В. фон Гумбольдта, а также других мыслителей Франции, Германии и Англии, Хомский создает целостное представление о главных особенностях рационалистического подхода к языку, основы которого были заложены еще в античности. Знаменитый труд Хомского был переведен на многие языки и вызвал в свое время бурную полемику в научной печати; его русский перевод, несо- мненно, будет воспринят с интересом лингвистами, психологами, философами, культурологами, историками науки и представителями других гуманитарных профессий.

---

Третья операция не имеет отношения к грамматике (она рассматривается в «Логике» Пор-Рояля, вышедшей в свет двумя годами позже, в 1662 г.). Исходя из того способа, каким понятия соединяются в суждения, авторы «Грамматики» заключают, какой должна быть общая форма любой возможной грамматики, и эту уни версальную глубинную структуру они устанавливают на основе наблюдений над «естественными способами выражения наших мыслей» [Op. cit., 30; ср.: Арно, Лансло 1990, 30; 1991, 93]61. Многие последующие попытки уточнить схему универсальной грамматики следовали в том же направлении.

Джеймс Хэррис в трактате «Гермес», в котором мы не обнаруживаем обычного для мыслителей XVIII в. влияния «Грамматики» Пор-Рояля, также исходит из структуры мыслительных процессов, чтобы выводить заключения относительно структур языка, но делает это несколько иным образом. В целом он считает, что, когда человек говорит, «его речь, или дискурс, является преданием гласности некоторой активности или движения его души» [Harris 1801, I, 223]62. Существуют два общих типа «способностей души»: восприятие (осуществляемое посредством органов чувств и разумом) и воление (желания, страсти, потребности — «все, что побуждает к действию, рациональному или иррациональному») [Op. cit., 224]. Отсюда следует, что существует два вида языковых актов; один из них — это утверждение, то есть «предание гласности некоторого акта восприятия, осуществленного или органами чувств, или разумом», другой — «предание гласности волений», то есть вопрос, приказ, мольба или выражение желания [Op. cit., 224]. Первым типом предложений мы пользуемся для того, чтобы «заявить о себе другим», вторым типом — чтобы побудить других удовлетворить нашу потребность. Продолжая рассуждать подобным же образом, мы можем анализировать выражения волеизъявления с точки зрения H. Хомский. Картезианская лингвистика того, заключается ли потребность в том, чтобы «органы чувств получили сведения», или в том, чтобы некое «волеизъявление было исполнено» (это модус вопроса и требования соответственно). Далее, модус требования распадается на повелительный и просительный в зависимости от того, обращено ли высказывание к нижестоящим или к вышестоящим. Поскольку и вопросительное высказывание, и высказывание требования используются «для удовлетворения потребности», оба типа «требуют отклика» — отклика словами или делами на требование и одними только словами на вопрос [Op. cit., 293 f.]63. Таким образом, рамки анализа типов предложений задаются определенного рода анализом мыслительных процессов.

Характерным для картезианской лингвистики является выделение в языке двух аспектов в соответствии с фундаментальным различием между телом и душой.

В частности, языковые знаки можно изучать как с точки зрения составляющих их звуков, так и представляющих их букв, или же с точки зрения их «значения», то есть «способа, каким люди используют их для означения своих мыслей» {Lancelot, Arnauld 1660, 5; цит. по: Арно, Лансло 1990, 71]. В похожих терминах формулирует свои задачи и Кордемуа: «В своем рассуждении я четко различаю все, что она [la parole 'речь'] воспринимает от души, и все то, что она заимствует у тела» [Cordemoy 1677, Предисловие]. Подобным же образом и Лами начинает свою «Риторику» с различения, проводимого между «душой слов» (то есть, между «тем, что в них есть духовного», «тем, что нам свойственно» — способностью выражать «идеи»), и их телом («тем, что в них есть телесного», «тем, что птицы, подражающие человеческому голосу, имеют общим с нами», а именно «звуками, которые суть знаки их идей»).

Короче говоря, у языка есть две стороны — внутренняя и внешняя. Предложение можно изучать с точки зрения того, каким способом оно выражает мысль, и с точки зрения его физического облика, иными словами, в плане его семантической или фонетической интерпретации.

Используя новейшую терминологию, мы можем сформулировать проведенное различие как различие между «глубинной структурой» предложения и его «поверхностной структурой». Первая есть базисная абстрактная структура, определяющая семантическую интерпретацию предложения; вторая есть поверхностная организация единиц, которая определяет его фонетическую интерпретацию и связана с физической формой реального высказывания, с его воспринимаемой или производимой формой. В этих терминах мы можем сформулировать второе фундаментальное положение картезианской лингвистики, а именно: глубинная и поверхностная структуры не обязательно должны быть тождественными. Базисная организация предложения, важная для его семантической интерпретации, не обязательно непосредственно обнаруживается в реальной расстановке и группировке его конкретных компонентов.

Эта точка зрения проведена с особой последовательностью в «Грамматике» Пор-Рояля; в ней впервые получил развитие картезианский подход к языку, причем сделано это весьма проницательно и тон коб4. Основная форма мышления (но не единственная, см. ниже, с. 87) — это суждение; в нем утверждается нечто о чем-то. Языковым выражением суждения является предложение; его двумя термами являются «субъект, который есть то, о чем что-то утверждается », и «атрибут, который есть то, что утверждается » [Lancelot, Arnauld 1660, 29; ср.: Арно, Лансло 1990, 92; 1991, 30]. Субъект и атрибут могут быть простыми, например, La terre est ronde 'Земля круглая', или сложными (compose), например, Un habile Magistrat est un homme utile a la Republique 'Способный чиновник есть человек, полезный для общества' или Dieu invisible a cree le monde visible 'Невидимый Бог создал видимый мир' [ср.: Арно, Лансло 1990, 129-130; 1991, 50, 51]. Более того, в подобных случаях сложный субъект и сложный атрибут заключают в себе отдельные суждения.

«Среди предложений, в которых как субъект, так и атрибут состоят из нескольких слов, встречаются предложения, содержащие, по крайней мере в нашем сознании (dans nostre esprit), несколько суждений, каждое из которых можно превратить в отдельное предложение.

Когда я говорю Dieu invisible a cree le monde visible „Невидимый Бог создал видимый мир", в моем сознании имеют место три суждения, заключенные в приведенном предложении. Ибо, во-первых, я выношу суждение, что Бог — невидим; во-вторых, что он создал мир, и, в-третьих, что мир — видим. Из этих трех предложений главное — второе; именно оно содержит самое существенное в рассматриваемом предложении, а первое и третье всего лишь привходящи, т. е. явля ются частями главного; первое составляет его субъект, а последнее — атрибут» [Op. cit., 68]*.

Иными словами, глубинная структура, лежащая в основе предложения Dieu invisible a cree le monde visible, состоит из трех абстрактных предложений**, каждое из которых выражает некое простое суждение, хотя поверхностная форма данного предложения является выражением всего лишь субъектноатрибутной структуры. Разумеется, эта глубинная структура только подразумевается, она не находит своего выражения, целиком оставаясь в нашем сознании:

«Из приведенного примера [т. е. Dieu invisible a cree le monde visible] видно, что подобные привходящие предложения (propositions incidentes)*** нередко * Цит. по [Арно, Лансло 1991, 51] со смысловыми и стилистическими изменениями, направленными на более точную передачу особенностей оригинала; [ср.: Арно, Лансло 1990, 130]. ** Здесь и далее Н. Хомский использует неоднозначный термин proposition 'неутверждаемое суждение', «семантическое предложение », «пропозиция», который мы переводим по контексту, отказавшись от термина «пропозиция» в применении к грамматике Пор-Рояля по стилистическим соображениям; кроме того, во французском тексте слово proposition означает обычное предложение, в каковом значении это слово встречается и в английском тексте. *** Данный перевод предложен в [Арно, Лансло 1991, 51] наряду с описательным переводом «предложение с относительным местоимением » [Там же], который используется также в [Арно. Лансло 1990]. присутствуют в нашем уме, не будучи выражены словесно » [Op. cit., 68; ср.: Арно, Лансло 1990, 130; 1991, 51].

Иногда глубинная структура находит более явное выражение в поверхностной форме: Приведенный выше пример я могу перестроить следующим образом. Dieu QUI est invisible a cree le monde QUI est visible «Бог, который невидим, создал мир, который видим» [Op. cit., 68-69; цит. по: Арно, Лансло 1991, 51; ср.: Арно, Лансло 1990,130-131]. Как бы то ни было, реальность глубинной структуры — это скрытая ментальная реальность, нечто вроде мысленного аккомпанемента высказывания независимо от того, соответствует ли ей поверхностная форма произносимого высказывания простым, одно-однозначным образом или нет.

В общем случае конструкции, состоящие из существительного и другого существительного в приложении или из существительного и прилагательного или причастия, имеют в своей основе глубинную структуру с относительным придаточным: «все эти обороты речи по смыслу включают относительное местоимение и могут быть заменены на конструкцию с относительным местоимением» [Op. cit., 69; ср.: Арно, Лансло 1990,131; 1991, 51]. Одна и та же глубинная структура может по-разному реализоваться в разных языках, например, в латинском мы имеем Video сапет currentem 'Я вижу бегущую собаку', а во французском Je vois un chien qui court 'Я вижу собаку, которая бежит' [Op. cit., 69-70; см.: Арно, Лансло 1990,131; 1991, 51]. Позиция относительного местоимения в «привходящем предложении» определяется правилом обращения глубинной структуры в поверхностную. Это можно наблюдать на примере таких фраз, как Dieu que jfауте «Бог, которого я люблю », Dieu par qui le monde a este cree «Бог, которым был создан мир». В этих случаях «относительное местоимение всегда ставится в начале такого предложения (хотя по логике вещей должно было бы занимать в нем последнее место), если только оно не управляется предлогом, который предшествует местоимению, по крайней мере в обычных построениях» [Ор. dt,, 71; цит. по: Арно, Лансло 1991, 52; ср.: Арно, Лансло 1990, 133].