Ноам Хомский - Картезианская лингвистика

• Название: Картезианская лингвистика
• Автор: Ноам Хомский
• Издательство: КомКнига
• Жанр: Философия
• Год: 2005
• ISBN: 5-484-00181-1

В настоящей книге выдающийся американский лингвист Ноам Хом- ский попытался проследить в трудах языковедов и философов прошлого идеи, сходные с положениями разработанной им теории трансформационной порождающей грамматики. С этой целью он обратился к лингвофилософ- ской рационалистической традиции XVII–XVIII вв., незаслуженно, по его мнению, забытой. Обильно цитируя сочинения Р.Декарта и Ж. деКордемуа, Дж. Хэрриса и Р. Кедворта, братьев Шлегелей и В. фон Гумбольдта, а также других мыслителей Франции, Германии и Англии, Хомский создает целостное представление о главных особенностях рационалистического подхода к языку, основы которого были заложены еще в античности. Знаменитый труд Хомского был переведен на многие языки и вызвал в свое время бурную полемику в научной печати; его русский перевод, несо- мненно, будет воспринят с интересом лингвистами, психологами, философами, культурологами, историками науки и представителями других гуманитарных профессий.

---

Насколько можно судить, у него не было намерений построить частные порождающие грамматики или определить общий характер той или иной языковой системы; не пытался он и определить универсальную схему, по которой строится любая частная грамматика. В этом отношении его труды по общему языкознанию не доходят до уровня, достигнутого некоторыми из его предшественников, в чем мы скоро убедимся. Недостатком его трудов является также неясность в решении некоторых фундаментальных проблем; в частности, это касается различия между созидательной работой, которая подчиняется правилам и составляет нормальное употребление языка, никоим образом не изменяющее его форму, и такими инновациями, которые приводят к модификации грамматической структуры языка.

Эти недостатки были замечены и частично преодолены в позднейших исследованиях. Более того, когда Гумбольдт обращается к порождающим процессам в языке, часто остается неясным, что он имеет в виду: глубинную компетенцию или исполнение — первую или вторую степени действительности формы у Аристотеля («О душе», кн. II, гл. 1)*. Это классическое различение было вновь взято на вооружение в современных * Имеется в виду различие между обладанием знанием и его действительным осуществлением. См. [Аристотель 1975, 394]. H. Хомский. Картезианская лингвистика исследованиях (см. прим. 2 и данные там ссылки на литературу).

Понятие генеративной грамматики в современном смысле этого термина можно считать развитием гумбольдтовского понятия «формы языка», если только понимать последнюю как форму в смысле «обладания знанием», а не в смысле «действительного осуществления знания», выражаясь аристотелевскими терминами (см. прим. 38).

Между прочим, следует отметить, что отсутствие точных формулировок правил построения предложений не просто недосмотр картезианской лингвистики.

В определенной мере это было следствием явно выраженной исходной посылки, согласно которой порядок слов в предложении прямо соответствует ходу мысли, по крайней мере в «хорошо сконструированном » (well-designed) языке51, а потому он не может изучаться как часть собственно грамматики. В «Общей и рациональной грамматике» утверждается, что, исключая образное употребление языка, грамматист мало что может сказать по поводу правил построения предложений [Lancelot, Arnauld 1660, 145]. В опубликованной немного позже «Риторике» Б.Лами* отсутствие рассмотрения «порядка слов и правил, которых следует придерживаться при построении речи» оправдывается тем, что «естественный свет [разума] столь живо показывает, что надо делать», что не требуется никаких дальнейших уточнений \Lamy 1676, 25]52. *Ломи Бернар (Lamy В., 1640-1715) — французский философ- картезианец. О «Риторике» Б.Лами см. книгу: Е.Л.Пастернак. «Риторика» Лами в истории французской филологии. М.: Языки славянской культуры, 2000. — Прим. ред.

Примерно в то же время епископ Вилкинс* провел различие между теми конструкциями, которые стали просто «привычными» (customary), например, take one's heels and fly away 'пуститься наутек', hedge a debt 'увиливать от уплаты долга', be brought to heel 'покориться' и т. п.), и теми, которые следуют «естественному направлению и порядку слов» и, стало быть, не требуют специального рассмотрения [Wilkins 1668, 354]; в пример приводится порядок расстановки субъекта, предиката и объекта или субъекта, связки и прилагательного или же место «грамматических» и «трансцендентальных » частиц по отношению к управляющим ими единицам [Op. cit., 354].

Вере в «естественный порядок слов» противостоит мнение, что любой язык состоит из произвольного набора «моделей» (patterns), которые заучиваются посредством постоянного повторения (и «обобщения»), и таким образом возникает набор «речевых навыков» или «предрасположений». Многие современные исследователи языка и языкового поведения верят в то, что языковую структуру и языковое употребление можно каким-то образом описать именно в таких терминах; этой вере часто сопутствует отрицание возможности полезных межъязыковых обобщений в синтаксисе (см. выше, с. 38). Подобные взгляды, как и предположение о существовании естественного порядка слов, привели к игнорированию проблемы определения «грамматической формы» конкретных языков или * Вилкинс Джон (Wilkins J., 1609 или 1614-1672) — английский епископ, один из основателей Лондонского королевского общества. построения общей абстрактной схемы, которой должен соответствовать каждый язык53.

Подводя итоги, можно сказать, что одним из основных достижений лингвистики, названной нами «картезианской», является осознание того, что человеческий язык в его нормальном употреблении свободен от контроля со стороны выделяемых независимо друг от друга внешних стимулов или внутренних состояний и не ограничен какой-либо практической коммуникативной функцией в противоположность, например, псевдоязыку животных. Таким образом, язык можно свободно использовать в качестве орудия ничем не ограниченного мышления и самовыражения.

Безграничные возможности мышления и воображения находят отражение в творческом аспекте языкового употребления. Язык предоставляет конечные средства, но бесконечные возможности выражения, ограниченные лишь правилами формирования понятий и предложений; одни из этих правил носят частный и идиосинкразический характер, другие же универсальны и являются общим достоянием человечества. Форма каждого языка, определяемая конечным числом процедур (в современных терминах — его генеративная грамматика; см. прим. 38), представляет собой «органическое единство », в котором все базовые элементы языка оказываются связанными между собой; оно лежит в основе каждой из индивидуальных языковых манифестаций, число которых потенциально бесконечно.

В течение всего рассматриваемого периода господствовало мнение, что «языки — это поистине лучшее зеркало человеческого духа» [цит. по: Лейбниц 1983, 338]54. Именно фактическое отождествление языковых и мыслительных процессов делает возможным проведение картезианского теста на наличие разума у других людей, о чем мы говорили выше. То же самое наблюдается и в течение всего романтического периода. Для Ф. Шлегеля «дух и язык столь нераздельны, мысль и слово столь существенно едины, что мы, рассматривая мысль как специфическую прерогативу человека, могли бы назвать и слово в его внутреннем смысле и достоинстве изначальной сущностью человека » [цит. по: Шлегелъ 1983, 294]55. Мы уже приводили мнение Гумбольдта о том, что сила, порождающая язык, неотличима от силы, порождающей мысль. Это мнение и впоследствии находило поддержку в течение определенного времени56, однако, чем ближе к современности, тем реже оно высказывается.

Следует отметить, что связь между языком и мышлением понималась весьма различно в первой и последней фазе рассматриваемого периода. Первоначально высказывалось мнение, что структура языка столь верно отражает природу мышления, что «наука о речи ничем не отличается от науки о мышлении » [Beauzee 1819, х]57; этим фактом объясняется и творческий аспект языкового употребления58. Однако затем положение о том, что язык служит орудием мышления, получает новую формулировку: по отношению к мышлению язык выполняет конститутивную функцию. Так, Ламетри, исследуя, каким образом мозг сравнивает и соотносит между собой различаемые им образы, приходит к следующему выводу: устройство мозга таково, что, после того как знаки предметов и их различий «уже отмечены или запечатлены в мозгу, душа неизбежно начинает исследовать их взаимо отношение59; последнее, однако, было бы невозможно без открытия знаков, или изобретения языков» [La Mettrie 1960, 105; цит. по: Ламетри 1983, 192]. До обретения языка вещи могли восприниматься лишь неясным или поверхностным образом. Мы уже приводили мнение Гумбольдта о том, что «человек преимущественно — да даже и исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его представлений, — живет с предметами так, как их преподносит ему язык» [Humboldt 1960, 74; цит. по: Гумбольдт 2000, 80]. Под влиянием нового релятивизма романтиков концепция языка как конститутивного орудия мышления претерпевает значительное изменение, и теперь выдвигается и подвергается проверке положение о том, что языковые различия могут обусловливать различия в мыслительных процессах и даже делать их несопоставимымиб0. Однако развитие идей в этом направлении не имеет отношения к главной теме нашей книги; современные изыскания в данной области известны, и я не буду на них останавливаться.

Глубинная и поверхностная структура

Итак, мы установили, что анализ творческого аспекта использования языка основан на предположении о том, что языковые и мыслительные процессы в действительности тождественны; язык доставляет нам первичные средства для свободного выражения мыслей и чувств, а также для функционирования творческого воображения. Значительная часть конкретных вопросов грамматики решалась исходя из этого предположения на протяжении всего периода существования того направления мысли, которое мы назвали «картезианской лингвистикой». В «Грамматике» Пор-Рояля, например, обсуждение вопросов синтаксиса начинается с замечания о том, что существуют три операции нашего рассудка: представлять себе что-либо (concevoir), судить о чем-либо (juger), умозаключать чтолибо (raisonner) [Lancelot, Arnauld 1660, 27; цит. с изм. по: Арно, Лансло 1991, 29; ср.: Арно, Лансло 1990, 90].