Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

• Название: Бедовый мальчишка
• Автор: Виктор Баныкин
• Издательство: Верхне-Волжское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1969

В предлагаемый сборник писателя-волгаря Виктора Ивановича Баныкина вошли произведения, получившие широкое признание читателей и критики — повести «Костик», «Бедовый мальчишка», «Отец». Их объединяют и место действия — среднее Поволжье, и смелые и отважные ребята — Ромка Мирошкин, выдумщик и заводила из волжского городка Красноборска (повесть «Бедовый мальчишка»), и справедливый горячий крепыш Родион, переживающий за отца, которого он так любит («Отец»), и братья Костик и Димка (повесть «Костик»). На долю братьев выпало столько увлекательных приключений во время летних каникул, когда они самостоятельно жили целый месяц у бабушки на даче на берегу привольной голубоокой Волги.

В сборник включены и «Рассказы о Чапаеве», переведенные на многие иностранные языки и языки народов СССР.

---

Но где же все-таки Аркашка? Ведь Ромка шел по его следам. И вдруг Ромка вздрогнул.

У отлогого мыска ветер трепал Аркашкины штаны и рубашку. Тут же валялись яблоки-дички. А сам Аркашка плыл саженками по морю. Плыл навстречу волнам, то до плеч поднимаясь над ними, то с головой пропадая за пенными брызгами.

«Сумасшедший… он же утонет!» Ромка приложил к губам рупором сложенные руки и закричал, закричал из всех мальчишеских сил:

— Арка-ашка-а!.. Поворачивай на-за-ад!

Но Аркашка не слышал. Он все плыл и плыл. Плыл к видневшимся вдали островкам-малюткам.

Ромка бегал по берегу и не знал, что ему делать. Если даже Аркашка благополучно доберется до одного из островков, ему все равно грозит гибель. Поднимется скоро шторм, и трехметровые волны захлестнут островки-пятачки. И тогда…

В самую тяжелую минуту отчаяния Ромка и увидел под кручей лодку. Старую рыбацкую лодчонку. На дне ее лежали весла и кормовик. И тускло серебрились мелкой монетой рыбьи чешуйки.

Кто-то из рыбаков совсем, видно, недавно вернулся с одного из островков и выволок на отлогий мысок лодку. Через час-другой он вернется и спрячет лодчонку в более безопасное место — вот за этот бугор.

Ромка с трудом стащил лодку на воду. Встал на дыбившуюся скамейку и посмотрел из-под руки на море.

Не было уже ни солнца, ни чаек. Лишь белые ленты пенных волн бороздили фиолетово-чернильную гущу.

И вдруг Ромка увидел Аркашку. Спотыкаясь, еле волоча ноги, он вышел из воды на самый близкий к берегу холмистый островок. Постоял, постоял, глядя на призрачные в сиреневых сумерках Жигули, и упал. Упал вниз лицом в мягкий, все еще блекло желтеющий песок.

Навесив на уключины весла, Ромка сел. Поплевал на ладони. Три недели назад, собираясь лезть на кряжистый дубок у заводского забора, он вот так же по-мужски деловито поплевал на свои ладони.

Пора браться и за весла. И он налег на них. Лодка, ободряюще кивая носом, легко понеслась вперед. Седокудрые барашки заигрывали с ней, лизали просмоленные борта, но она беспощадно подминала их под себя и вольной, гордой птицей летела навстречу морскому простору. Летела к песчаному бугорку с еле приметной человеческой фигуркой.

ОТЕЦ

Глава первая

«Последние считанные дни… Одиннадцать денечков, а там — школа», — подумал Родька и незаметно для себя вздохнул.

Добряк август пришел как-то незаметно, будто стесняясь. И хотя ты, август, пригож, да только ты последний месяц лета, и уж по всему чувствуется, что тебя торопит, выживает осень.

Днем по-прежнему жарко, как в июле, но по утрам пески Шалыги нагреваются медленно, и в глубоких ямках еще долго держится тень, и если взять из такой ямки горсть песку, он окажется приятно холодным. А по зеленеющей воде нет-нет да и проплывет тронутый багрянцем лист клена. На острове тоже чаще стали встречаться круглые лимонно-желтые листочки березы. Их сюда заносит ветром с гор.

Да и сами Жигули, еще недавно такие пышнозеленые, теперь как бы стали линять: то там, то здесь — на взлобках и в низинах — все больше и больше появляется буровато-охровых пятен, и недалеко то время, когда все горы ярко запестрят причудливым осенним нарядом.

Родька опять вздохнул, мельком глянул на лежавших рядом с ним на песке Клавку и Петьку (Клавка о чем-то оживленно болтала — она и минуты не могла прожить молча) и перевернулся на спину.

Он так долго — до ряби в глазах — смотрел на тихо голубеющее пустынное небо без единого пятнышка, что на сердце почему-то сделалось грустно, словно чего-то было жаль.

«О чем она все тараторит?» — с досадой подумал Родька про Клавку, будто она была повинна в этом его настроении.

А Клавка в это время рассказывала Петьке про Алатырь, родину ее родителей. В Алатыре она гостила целый месяц у бабушки и вернулась домой лишь вчера.

— Представь себе, моего папку там все-то, все помнят! — быстро говорила Клавка, боясь, как бы ее кто не перебил. — А по соседству с бабушкой живет рыбак Парфеныч, отца дружок… Такой потешный старик. Ну, он еще не старик на самом деле, это мне так вначале показалось. Веселый! Все шутками да прибаутками сыплет: «И кто, бы, слышь-ко, мог подумать, деточка (это я-то деточка!), что у нашего Антона такие длинные ручищи окажутся… Из самой глубины земной богатства эдакие загребает!» Остроумно, Петух, правда?

— Не знаю, — пробасил Петька, старательно соскабливая мосластыми пальцами прилипшие к подбородку песчинки.

Час назад, выйдя из воды, Петька как шлепнулся на приятно горячий, будто по заказу нагретый, песок, так и пролежал, не шевелясь, до сих пор. Очень спокойный человек этот Петька, он никогда не шумит, не горячится и говорит мало — весь в отца пошел.

Уже сейчас, глядя на Петьку, можно заранее сказать, что он будет такой же худущий и нескладный, как его отец.

Положив под голову руки, Родька закрыл глаза.

Еще не так давно, когда про него говорили: «Смотрите-ка, а Родька — вылитый отец!» — он смущался и млел от удовольствия, точно так же млеет вот Клавка, когда заходит разговор об ее отце.

И Родька часто и подолгу глядел то на большую фотографию отца в ореховой рамке, висевшую над обеденным столом, то в зеркало… Ну конечно, он весь в отца, какие же тут могут быть сомнения: и волосы курчавые, и лоб высокий, и брови точь-в-точь как у отца — широкие, кустистые, и подбородок крутой, с ямочкой. Только вот одни губы не отцовские — толстые, припухшие.

«У тебя, Роденька, не губы, а вареники!» — тоже еще не так давно любила говорить мать, целуя вырывавшегося Родьку. «Пусти, мам, не люблю я лизаться!»— протестовал Родька, пряча свое лицо на груди у матери.

Но губы — это ерунда, думал тогда он, они еще могут потончать, стоит ему только малость подрасти. Так, слышал он, бывает. Вот у Клавки: у нее еще недавно голова была — как одуванчик белый, а потом сразу вся потемнела. И косичка стала расти.

Кривя в усмешке губы (они у него так и остались до сих пор толстыми и рдеющими, цвета спелой вишни), Родька слегка повернул влево голову, покосился на Клавку. Сейчас ее тяжелая, в руку, коса тугим узлом была уложена на затылке и перевязана белой косынкой.

До чего же она стала тревожаще красивой, эта Клавка! И, странное дело, заметил он Клавкину красоту только вчера, словно она за этот месяц в Алатыре вдруг стала совсем-совсем другой. Или ему все это лишь показалось? Вообще в это лето Родька много увидел такого, чего раньше совершенно не замечал.

Пересыпая из ладони в ладонь белую струйку песка, Клавка повела глазами на Родьку, видимо, поймав на себе его взгляд, вся как-то непонятно вдруг заалела и, еще более оттого смущаясь, тотчас отвернулась.

Родька тоже смутился, чувствуя, как жаром полыхнуло все его лицо, и снова крепко зажмурился. А в груди, отдавая в спину, изо всей силы стучало сердце, ровно молот по наковальне: тук-тук-тук.

Неожиданно заговорил Петька, как всегда некстати:

— А у нас отца опять в разведку посылают… Куда-то далеко — на Крайний Север. Пока один отправляется. А весной, — тут Петька выразительно посвистел, — и мы с матерью запоем «Прощайте, скалистые горы!»

Но на его слова не отозвалась даже Клавка.

Родька осторожно приоткрыл веки и увидел над собой в небесной вышине два пухлых, ослепительных облачка неправдоподобной белизны. Они медленно плыли навстречу друг другу. Прошла минута, прошла… кто знает, сколько еще прошло минут! Но вот облачко, похожее на конский череп, коснулось другого, имеющего очертания гитары, вот они слегка наплыли друг на друга. А еще через мгновение вместо двух облачков уже было только одно, и оно уже никуда не двигалось, застыв на месте, как бы задумавшись.

Задумался опять и Родька.

Счастливые люди Петька и Клавка! Это ведь не кто-нибудь, а Петькин отец открыл девонскую нефть в Жигулях. А теперь вот в новую экспедицию уезжает. Где они только не жили, Петькины родители!.. А Клавкин Антон Максимыч, первейший буровой мастер, тоже немало по свету поколесил. Даже на Дальнем Востоке работал. И всегда у этой Клавки целый короб новостей: все она знает — и о делах на буровой отца, и о происшествиях в конторе бурения. Прямо как ходячая газета!

Правда, когда его отец еще работал в транспортной конторе, развозя по буровым глину, солярку, трубы и долотья, у него тоже было чего порассказать ребятам. А какая машина была у отца: зеленая пятитонка с огромным кузовом и красным флажком на радиаторе. Малышом Родька называл ее ласково «папин мазик».

Отец и сейчас бы продолжал разъезжать по своим буровым, не случись с ним полгода назад беды. Как-то на одной из буровых, помогая рабочим сгружать с машины тяжелые стальные трубы, он оступился и упал. Рабочие не удержали трубу, и она одним концом придавила отца. Когда он вышел из больницы, его перевели на «Победу», в личные шоферы главного инженера. А через месяц отец приглянулся новому управляющему треста, любившему в людях аккуратность и беспрекословное послушание. Управляющий взял отца на только что полученный ЗИМ. Все мальчишки Отрадного бегали к тресту поглазеть на большую темно-синюю машину.