Владислав Ванчура - Конец старых времен

• Название: Конец старых времен
• Автор: Владислав Ванчура
• Издательство: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Эта книга продолжит знакомство советского читателя с творчеством выдающегося чешского прозаика Владислава Ванчуры, ряд произведений которого уже издавался на русском языке. Том содержит три романа: «Пекарь Ян Маргоул» (публиковался ранее), «Маркета Лазарова» и «Конец старых времен» (переведены впервые). Написанные в разное время, соотнесенные с разными эпохами, романы эти обогащают наше представление о жизни и литературе Чехии и дают яркое представление о своеобразии таланта большого художника,

---

Полагаю, вы не хуже моего отличите архипройдоху от честного малого. Представьте же себе мужчину с удлиненной физиономией, клочкастыми бакенбардами и с румянцем, который то появляется, то исчезает, наподобие морских приливов и отливов. Что касается роста, то адвокат наш достигал ста семидесяти сантиметров, нос у него был римский, а челюсти — как у летучей мыши. Он слыл щеголем, но мне казался отвратительным, точно так же, как и барышне Михаэле. Звали его Йозефом. Он вел дела нашего хозяина при покупке Отрады, и я уверен, что водил Стокласу за нос. Его главной целью было жениться на Михаэле. Прочее же занимало его лишь во вторую очередь — когда-нибудь потом, быть может, после свадьбы, когда речь пойдет уже о его собственной выгоде. Крыло мелких землевладельцев, которым верховодил наш адвокат, имело кое-какое влияние в партии, но до пана Якуба всем было далеко! Право, сравнивая этих двоих, я не мог не пожалеть адвоката. Куда ему с его юридическими крючками до пана Якуба! Что пану Якубу вся политика мелких хозяев!

Присутствие знатных гостей придавало мне смелости. Я пил, как губка, и вот захотелось мне поехиднее проехаться на счет адвоката. Однако люди, подобные ему, везде себя чувствуют как рыба в воде, я же (всего лишь жалкий библиотекарь и простак) почитался в замке чуть повыше лакея и чуть пониже повара. Трудно мне было уязвить Пустину. Его окружали высокопоставленные чиновники, и я заметил, что адвокат разговаривает с ними даже чуточку свысока.

Между тем пан Якуб допил чай, поставил чашку на столик, откашлялся и подошел к группе вокруг нашего поверенного. Чиновные гости расступились — и оба петуха от политики оказались нос к носу.

Что у вас новенького, доктор? — спросил пан Якуб.

Трудимся изо всех сил, и наша идея обретает почву под ногами.

Должен ли я понимать это буквально?

Игра слов здесь не к месту! — отрезал адвокат, но пан Якуб не дал ему продолжать.

Безусловно! — перебил он Пустину, и смех его отдался писклявым эхом в толпе секретарей. А старый толстяк, поискав глазами, потянулся к бокалу.

Я все поставил на службу… — начал было снова адвокат, и снова пан Якуб перебил его:

О, об этом сейчас не время. Но, слыхал я, вы отлично наладили дело — говорят, все теперь пляшут под вашу дудку. Сколько у вас организаций? О, так много? Смотрите, приятель, как бы они вас не захлестнули!

Крестьянство — опора государства!

И вы из этого выводите заключение, что крупные помещики — враги его?

Тут наш адвокат принимает позу праведного старца на ярмарочных образках и продолжает излагать принципы своей райской экономики. Он ополчается на поместья, превышающие дозволенные размеры; по его мнению, в крупных землевладениях есть что-то от нечистого.

Государственное хозяйство? — говорит он. — Что? Как? Государственный надзор? Разве это не одно и то же? Разве подобные стремления не на руку разрушительным идеям социализма? Разве помещики старого закала вместе с чужаками и крикунами не мешают нормальной жизни нации? Дайте людям немного земли — не так чтоб чересчур, но и не мало! Дайте им столько земли, сколько им требуется, — и увидите, как расцветет мирный труд, увидите, как будут опровергнуты мягкотелый гуманизм и учение, чуждое нам!

Право, этому я верю, — ответил пан Якуб. — Но, друг мой, как же тогда вы осуществляете свои обязанности по отношению к пану Стокласе? Бог ты мой, да ведь вы, с вашими принципами, отдадите ехму вместо Отрады лишь какую-нибудь горстку овса! И неужто не больно будет вашему сердцу, когда разделят угодья, составляющие столь великолепное целое, — а если их расчленить, они будут означать не более, чем триста голосов? Друг мой, друг мой! Вижу, вы сторонник отживших методов вести хозяйство!

И, смеясь, пан Якуб кладет руку на адвокатское плечо. Тут пошли комплименты, и оба лидера, естественно, согласившись в самых принципиальных вопросах, направились к столу осушить по бокалу вина.

Беседа меж тем оживилась.

Красный цвет содержимого бутылок перебросился уже на щеки гостей, их языки развязались. Кто-то упомянул о затруднениях с валютой, кто-то пережевывал закон, подрезающий крылья помещикам, — мне же казалось, что у всех разговоров единый смысл и что с небольшими отклонениями о том же самом толковали и прежние бароны, когда они на этом же месте пили из этих же бокалов. Ьсли позволите, я сведу все речи воедино, выразив содержание их стихами:

Всей родины моей, ее густых лесов, поместий с скотными дворами, ее долин, и гор, и рек, обильных рыбой, давно уж мало мне. Неутолим мой голод — и я хочу всего во сто крат боле.

Вам это кажется признаком глупости или алчности? Приглядываясь к духу и меряя только дух, вы убедитесь, что события не слишком набегают друг на друга. Мир не меняется. Герцог Марцел пел ту же песенку, что и пан Стокласа, а того одушевляло то же стремление и те же желания, что и его гостей.

Время приближалось к десяти, и общество расходилось все больше. Там блеснет плешь пана советника, тут вспыхнет зрачок одной из дам, здесь спорят о продаже лошадей, там о болотах, которые осушат в этом году, и со всем этим мешаются похвалы угощению.

— Что касается муки и ввоза пшеницы, то тут разговор будет короткий… — расслышал я слова соседа.

Меня удивляли оживление и шум, возраставшие все более и более. Интересы скрещивались, сталкивались, подобно молниям, или текли в едином русле — по законам, напоминающим правила карточной игры. Господин слева от моего соседа, будучи владельцем прядильной фабрики, судил о пошлинах совершенно иначе, чем тот, кто только что кончил говорить — вернее, кричать, будто его режут. Ах, черт, как разошлись господа! Они размахивали руками, то и дело хватая собеседника за пуговицу, обстряпывали свои делишки, изъясняясь уже до того откровенно, что я даже пожалел старого герцога. В сравнении с этими господами он был просто недотепа и размазня, и я беру обратно все мои похвалы в его адрес.

В этой неразберихе я старался держаться поближе к пану Якубу, выжидая минутку тишины, чтобы отпустить какую-нибудь остроту о пронырливых адвокатах; и я был настолько глуп, что в болтовне своей коснулся брачных планов Пустины. Ах я старый осел! До тех пор я и не думал о том, что у Льготы есть сын. Только теперь меня осенила догадка, зачем явился к нам пан Якуб: да ведь это смотрины! Я невольно попал не в бровь, а в глаз — и меня прямо жаром обдало.

В ту же минуту, как нарочно, я увидел (нет сомнения, это увидел и пан Льгота), что Михаэла разговаривает с Яном. Я готов был провалиться сквозь землю и страшно раскаивался в своей болтливости.

— А вы полагаете, — сказал пан Якуб, в то время как я соображал, чем мне загладить промах, — вы полагаете, что адвокаты размножаются иным способом? Так уж устроен мир… Впрочем — разве эти молодые дамы не стоят того, чтобы нам вокруг них увиваться?

С этими словами он вынул потертый портсигар и собственноручно подал мне огня.

Я понял, что выиграл в его мнении. Понял, что услугой своей и улыбкой пан Якуб показывает мне, насколько приятно ему мое замечание насчет адвоката.

И тогда я повеселел. Выпил залпом две-три чарки и, придя в отличное расположение духа, отправился разыскивать Сюзанн. Очень мне нравилась эта девица, однако успеха у нее я не имел. И мне не оставалось ничего иного, кроме как под общий веселый шум предаться размышлениям. Сначала мысли мои были о графе Коде. (Я не мог понять, почему хозяин все еще ждет его.)], После графа пришла очередь доктора Пустины. Я принялся мысленно сравнивать его с Яном Льготой, и мне тотчас стало ясно, кто из двух потерпит у Михаэлы поражение. Молодой Льгота нравился мне во сто раз больше, чем его соперник. Пану Яну было лет около тридцати. Нос у него был прямой, на носу — очки. Он приятно смеялся, был неглупым собеседником, обладал прекрасными зубами, звучным голосом и усиками, как и подобает жениху двадцатилетней дамы. Мне подумалось, что он вовсе неплох. И я потирал руки, радуясь, что доктор Пустина останется с носом, а Отрада сохранится в целости. Да и как же иначе? Ясно ведь как белый день — пан Якуб уж как-нибудь это устроит!

Размышляя таким образом, я поглядывал уголком глаза на барышню Михаэлу, которая наверняка не подозревала о замыслах своего отца. Какая же двадцатилетняя девица в наше время думает о замужестве! Я мог бы поручиться: кто завел бы с ней разговоры о подобных вещах, старался бы зря. Она смеялась какой-то шутке Яна, и ей не приходило в голову, зачем он тут.

По свободе и непринужденности обращения, по интересу, который проявляли оба друг к другу, можно было судить, что дело кончится хорошо. Теперь, когда я додумался до смысла нашего праздника, мне стало немного легче. Я люблю продуманные действия. Особенно когда они клонятся к свадьбе, ибо при одном лишь упоминании о подобных торжествах мне уже слышится звон бокалов и счастливый смех.