Григорий Кисунько - Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

• Название: Секретная зона: Исповедь генерального конструктора
• Автор: Григорий Кисунько
• Издательство: Современник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5–270–01879–9

Мало кто знает, что еще в 1961 году у нас был успешно испытан первый образец противоракетной системы, из которой могла бы вырасти мощная и надежная система ПРО для всей нашей страны. Почему спустя тридцать пять лет мы так и не имеем ее, рассказал в своих воспоминаниях генеральный конструктор этой системы Григорий Васильевич Кисунько.

Сын «врага народа», а в сущности просто рабочего-машиниста, расстрелянного в 1938 году якобы за подготовку вооруженного восстания против советской власти, он с юных лет жил, учился, воевал и работал под тяжким гнетом «разоблачения», не теряя при этом достоинства, принципиальности и не жалея здоровья и сил на создание надежного оружия для защиты своей Родины от ракетно-ядерного нападения.

Из этой книги читатель узнает не только о трудной судьбе строго засекреченного в недавнем прошлом талантливого ученого и организатора, но и много интересного об известных и малоизвестных людях, с которыми он работал и встречался — в том числе и в кремлевских кабинетах, — Сталине, Берия, Рябикове, Ванникове, Куксенко, Королеве, Устинове и других, ставших неотъемлемой частью нашей истории.

---

Моя объяснительная записка по этому ЧП вызвала сенсацию, дотошные батальонные бризовцы не упустили случая зарегистрировать замену импортного коаксиального кабеля на отечественный силовой как рационализаторское предложение.

Вторая запомнившаяся мне «пакостная» неисправность на МРУ — поломка контактной пластины антенного реле на верхнем ярусе приемной антенны. Как я узнал недавно, листая архивные дела, в подобном случае мой внуковский коллега обратился с рапортом по команде с просьбой «разрешить опустить приемную антенну и заменить реле рефлектора верхней антенны». Я же, не желая выводить станцию из боеготовности, решил устранить неисправность реле наверху, на высоте 32 метра. Это реле крепилось на вершине антенной мачты к специальной раме с большим боковым выносом от самой мачты. Значит, работать можно было лишь распластавшись крестом, упираясь ногами в мачту, держась за нее одной вытянутой рукой, а второй — тоже вытянутой — рукой работать с реле. Реле — деревянная коробка, размером и формой напоминающая скворечник, а внутри ее — начинка, к которой надо добраться, выяснить, что с ней произошло, и отремонтировать. Проделать все это — даже просто вскрыть коробку, загерметизированную для водонепроницаемости, повиснув на одной руке и работая только другой, — на высоте 10 этажей было немыслимо. Оставалось одно: снять реле, опуститься с ним вниз, там отремонтировать, а потом поставить его на место на верхотуре. Но что значит — снять, а потом поставить реле, консольно висящее на раме, прикрепленное к ней болтами, соединенное своими контактами с рефлектором? А еще к этой проклятой коробке подсоединены провода питания катушки реле. Все это надо отсоединить, «отболтить» крепление коробки, не уронить ее (ведь все — одной рукой), и, между прочим — не свалиться самому. А потом, уже с отремонтированным реле, — все в обратном порядке. Сейчас, когда я описываю эту свою затею, мне задним числом становится жутко. Как я мог решиться на эту верхолазную акробатику, тем более что для этого надо было быть спортсменом или хотя бы обладать природными спортивными данными? Ни того, ни другого у меня не было. Но, несмотря на это, все обошлось благополучно. И удивительно, что нечто похожее на страх промелькнуло лишь в самом начале, когда я впервые залез на верхушку мачты и посмотрел вниз. Мне показалось, что у меня головокружение и я словно бы теряю сознание. Но потом понял, что это ощущение вызвано медленным покачиванием верхушки мачты. После этого я старался не смотреть вниз, работая на мачте.

Может быть, в роли монтажника-высотника я не испытывал страха потому, что моя безопасность была в моих руках, вернее, в той руке, на которой я зависал, чтобы другой рукой дотянуться до реле. И, возможно, еще потому, что мое внимание было целиком поглощено выполняемой работой и сознанием того, что если при сломанном реле поступит команда включить станцию, то в выдаче координат целей возможны ошибки по азимуту на 180 градусов! То есть самолет, находящийся, например, севернее станции, может быть ошибочно принят как находящийся южнее станции. С точностью, как говорят, наоборот! Может быть, в моем трюкачестве было что-то и от беспечности по глупости-молодости, о которой писал А. С. Пушкин:

С утра садимся мы в телегу,
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: «Пошел…!»

Но потом случилось такое, когда моя безопасность попала в зависимость от службы СМЕРШ. Это произошло при пробном запуске резервного дизель-генератора, когда в дизеле оторвалась крышка нижней головки шатуна, пробив дыру в картере. После такой аварии восстановить дизель было невозможно, и я понял, что в воздухе запахло СМЕРШем.

К развороченному дизелю я приставил часового, а сам позвонил комиссару Леинсону, доложил о случившемся, попросил указаний, но он ответил:

— Какие еще вам нужны указания?

— Может быть, от штаба полка будет назначена комиссия?

— Какая еще вам комиссия? Вы специалисты, сами и разбирайтесь.

Мы с дизелистами быстро установили, что из двух болтов, крепивших оторвавшуюся деталь, один имел свежий разлом только на половине сечения, а вторая половина была застарело черной от смазки и копоти. Выходит, что в материале болта был скрытый технологический дефект. Об этом мною был составлен акт с подписями дизелистов и моей. Этот акт я спрятал вместе с половинками срезанного болта в запирающийся железный ящик с секретными документами. А вскоре после этого к нам на объект пожаловал старший лейтенант, который представился как будущий новый начальник полкового СМЕРШа.

— Хочу побыть у вас, познакомиться с личным составом взвода, — сказал мне этот старший лейтенант.

Я предложил ему располагаться в моем командирском закутке во взводной землянке и заниматься своим делом, а я буду заниматься своими делами на станции.

Между тем мои солдаты начали передавать мне, что смершак, беседуя с ними, задает им довольно каверзные вопросы обо мне: насчет аварии на дизеле, передач с взводной радиостанции, откуда я умею читать по-иностранному, откуда у меня иностранные журналы. «Но вы будьте спокойны, товарищ старший лейтенант, мы знаем, как ему надо отвечать», — говорили мне бойцы. «Но с ним будьте поаккуратней, слишком уж здорово он под вас копает».

Однажды в шутку я сказал старшему лейтенанту:

— Что-то мы с тобой дюже деловые, даже про пьянку забыли. Не возражаешь по чарочке под командирский доппаек?

После чарки и закуски — разговор о том, о сем, и будто невзначай смершак задает мне вопрос:

— Так что там у тебя получилось с отцом? Из твоей автобиографии и анкеты я так ничего и не понял.

— Больше чем я написал в личном деле, мне ничего об отце не известно. Признаться, я как раз хотел попросить тебя прояснить эту историю.

— Постараюсь заняться этим делом. Тем более что до войны я служил в мариупольском НКВД. И даже лично взрывал завод «Азовсталь». Правда, — было дело, — сначала растерялся, драпанул на Восток, но начальство шугануло меня обратно, в тыл к немцам: не успел вовремя — значит, давай сейчас. Или-или… У нас шуток не любят. И, представь себе, — жахнул и «Азовсталь» и ресторан — самый большой, что на главной улице, когда в нем было полно немцев.

Выслушав этот рассказ, я сказал смершаку:

— Я профан в подрывных делах, но, думаю, что такой заводище, как «Азовсталь», нельзя взорвать одному человеку, да еще в тылу у немцев. Для этого туда надо завезти взрывчатку, заложить ее как надо и куда надо, установить запалы, систему подрыва. А насчет ресторана на главной улице, — кстати, напомни мне ее название…

— Улица Ленина, — ответил смершак.

— Так вот, главная улица в Мариуполе называется «Проспект Республики». И выходит, что в Мариуполе ты, братец мой, никогда не был. Кстати, ты, кажется, интересуешься моими иностранными журналами. Вот они, два номера «Джорнал ов физике». Это советские журналы, издаваемые на английском языке под редакцией академика Иоффе. Они у меня еще из Ленинграда. А что касается дизеля, то вот две половинки того болта, который, как видно по его разлому, давно был надтреснут наполовину своего диаметра, и нам просто повезло, что он не сломался раньше… И еще просьба к тебе: все, что касается моей персоны, узнавай от меня напрямую, а не через солдат моего взвода.

— Не серчай, старшой, — ответил мне старший лейтенант, разливая остатки водки в стаканы. — Мужик ты понятливый, и не надо тебе объяснять, что такая у нас служба. А твои солдаты за тебя горой. За это надо выпить.

На следующий день старший лейтенант Варавва из СМЕРШа простился со мной и укатил на своем мотоцикле. А был он у меня не как будущий новый начальник нашего полкового СМЕРШа, а, по-видимому, представитель вышестоящего органа СМЕРШ.

В то время я не придал особого значения этому визиту, но в 1985 году, работая в ЦАМО, я наткнулся на документ, который заставил меня, можно сказать, убедиться в своей наивности. В одном из политдонесений майора Леинсона в Политуправление МФ ПВО сообщалось, что лейтенант Доценко скрыл в анкетах свое кулацкое происхождение. Учитывая особую секретность 18-го радиополка ВНОС, майор Леинсон высказался о нецелесообразности дальнейшего пребывания Доценко в этом полку. Значит, где-то кто-то копался в личных делах офицеров нашей части, и Варавве, вероятно, было поручено проверить меня в связи с записью в личном деле об аресте моего отца «органами РКМ»? Или же поводом для проверки была авария на дизеле? Думаю, что если бы вместо РКМ было НКВД, то и без проверки закатали бы меня, как Доценко, в штрафную роту. Но мне, видимо, повезло еще и в том, что в тот период довоенные архивы НКВД по оккупированным городам (какими были и Мариуполь, и областной центр Сталине) находились в эвакуационном беспорядке, и посетивший меня смершак действительно ничего не мог узнать о моем отце. А по дизелю я оправдался вещественным доказательством того, что причиной аварии был давно надтреснутый болт. Но, конечно, не помог бы мне этот болт, если бы смершак заглянул в архивно-следственное дело моего отца, — расстрелянного в 1938 году «кулака, сына кулака, участника контрреволюционной повстанческой организации».