Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931

• Название: Дневники 1930-1931
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: ООО «Изд-во "Росток"»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-94668-041-2

Книга дневников 1930–1931 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г., шестая (1928–1929) — в 2004 г.

Публикуется впервые.

---

Оленуха бежит, бежит и ляжет, а он ревет (вроде как бы обиженно).

Саек-победитель: два сошлись и бились, а саек воспользовался. (Рогач увидел другого, язык на бок, бр-бр и пошел) так снимаются с якоря.

Олени в тайге во время гона на местах гнездования, а потом самцы уходят в глубину. Вот почему оленухи остаются в старом парке одни, а рогачи все собираются возле решетки (в надежде прорваться).

Сегодня утром точно такая же картина, как вчера, тот же рогач, стерегущий свою оленуху в стаде других оленух, и два рогача-ассистенты. Но вчера они закрылись солнцем (против солнца в полгоры), а сегодня продолжение: ассистенты дрались.

Увидать, как покрывает олень, очень трудно: за весь гон — раз.

16 <Октября>. На рассвете открылась мне с лесенки точно такая же картина, как было вчера: стадо оленух в траве, возле них рогач и выше на горе два стерегущие друг друга ассистенты.

Утро складывалось пасмурное, и я мог наблюдать продолжение оборванного вчера восходом солнца действия гона. Ни минуты не сомневаюсь, что картина, совершенно подобная вчерашнему утру, сложилась случайно, что возможно даже и олени были не те, и говорю об этом только потому, что так интересно сложилось: точь-в-точь как вчера и при пасмурной погоде сегодня, я могу наблюдать продолжение вчерашнего действия, да, конечно, того же действия, хотя может быть актеры другие. Сегодня оба ассистента несколько энергичней наступали друг на друга и, наконец, сблизились и уперлись лоб в лоб. Вероятно, это были молодые рогачи, и бой у них был не всерьез: упираясь лбами, они в то же время вовсе незлобно как-то по-ребячьему пищали.

Вдруг раздалось резкое кокотанье: это прилетели два петуха фазана и опустились в огороде, совсем близко от моей лесенки. Потом, я увидал, протянула скопа и так близко, что я мог в бинокль отчетливо рассмотреть ее злющую физиономию. Наверно много бы я и еще чего интересного увидел в это утро, но послышался звонок телефона, потом крик: «Пароход в Слав вышел из Славянки», и в доме началась кутерьма.

Пароход уже был в виду, как вдруг директор совхоза Василий Иванович Левчук увидал меня и прямо забрал: как, я уезжаю так скоро! Неловко? Вот еще! Жить надо у него. Отдельная комната. Все готовое. «Познакомьтесь вот с этим зверем!» — и он представил меня очень полной даме, его жене Лидии Ивановне. Конечно, я согласился и очень обрадовался, тем более что главный егерь Иван Иванович Долгаль постарается показать мне гон во всей его силе.

Оленьи повадки в это время года такие, что около пяти часов вечера они выходят из кустов на открытое пастбище и так проводят всю ночь, а после восхода солнца начинают медленно стягиваться и к десяти утра все опять убираются в кусты.

Гамовский парк состоит из двух: Старого парка и Нового. Старый парк это, по существу, одна гора Туманная, которая со всеми своими падями, распадками представляет собой почти весь остров: Бухта Витязь с одной стороны и бухта Астафьевская с другой омывают шейку, соединяющую горный узел Туманной горы, этот почти остров с Новым парком. На этой стороне шейки, где бухта Витязь, расположены все постройки совхоза, на противоположной, у самого берега Астафьевской бухты живет главный егерь и первый отбойщик старинный таежный охотник Иван Иванович Долгаль. Вот тут между этими двумя бухтами раньше и была сетка, заключавшая весь узел Туманной горы для оленей. Но мало-помалу олени, заключенные в определенном пространстве, поделили и повыбили корм, сильно размножились и от недостатка питания стали снижать вес. Тогда сетку перенесли далеко к Андреевской бухте, и этот парк стал называться Новым. Дулькейт мне говорил, что оленухи вообще неохотно выходят за пределы Старого парка, и он продолжает быть главным местом гнездования, напротив, рогачи держатся более в новом, и под конец гона даже всей своей основной массой держатся возле самой сетки на противоположном конце за 18 верст от оленух Старого парка. Из-за этого, говорил Дулькейт — возможно, что некоторые оленухи остаются неоплодотворенными.

<На полях:> В 25 г. перенос сетки. Тех оленей (нахальных) уже нет ни одного (все меченые) и оленей 2500 штук, из них 2000 оленух.

Из Печеночного, Сидеми, Путятина привезли 500 оленей (примерно, в 21 году). В 25 сетку перенесли. В 28-м у артели (Филипчек, Ян Янковский, Конрад, Менорд, Шевелев) Гамов отобрали. Ян Янковский в Гамове (отец оставил 200 оленей, брат <1 нрзб.> выпустил их в парк и <1 нрзб.>.

Вот об этом предположении Дулькейта я и сказал Долгалю, когда мы вышли с ним в пять вечера наблюдать гон.

— Это он говорит! — воскликнул Долгаль таким тоном, как будто он был Цезарь, а Дулькейт Брут: «И ты Брут!»

— Так и сказал Георгий Джеймсович, что оленухи в Старом парке могут быть неоплодотворенными?

— Да, он это сказал.

— А не спросили вы его, отчего истощается рогач во время гона.

— Нет, не спрашивал: я сам знаю: рогач худеет оттого, что не ест почти ничего, мало ест и ревет.

— А главное, — подхватил Долгаль, — оттого, что много ходит, он все время ходит по следам оленух, по воздуху, с одного конца парка за 18 верст он может за ночь пройти в другой, где есть охочая оленуха. Возьмите любую точку времени, вот хоть сейчас, много ли в эту точку охочих оленух? Очень мало, а рогачи все в охоте и все рыщут, и у них следы на земле и ветер, ну как же им не найти, а ведь и она тоже не иголка и тоже, раз ей охота, незачем прятаться. Ах, Георгий Джеймсович! Рогач не ест, рогач ревет, рогач рыщет в парке из конца в конец. Рогач не человек, он не на службе, у него довольно времени, у рогача одна служба, одна мысль, как бы верхом сесть, а Георгий Джемсович нашел каких-то неоплодотворенных оленух!

Трудно было себе представить более расстроенного человека, чем Долгаль, и я начал сам колебаться в себе: а что, если я как-нибудь ослышался, как-нибудь иначе понял.

— Иван Иванович! — сказал я, — извините, пожалуйста, я спутал, это не Дулькейт, я вспомнил теперь: это сказал мне заведующий снабжением тов. Богданов.

— Богданов! — обрадовался Долгаль, — ну, это совсем другое дело, Богданов все может сказать.

Так мы перешли Малиновый ключ и мало-помалу поднялись на песчаный хребет Фермопилы. Тут на песке было множество оленьих следов, а вид открывался, пусть не с птичьего полета, но тоже хорошо, вид был с высоты тигрового или барсового глаза, когда эти звери залягут в камнях на хребте и смотрят из-за камня вниз. Да что вниз, пусть прямо смотрят, и то разве только по блеску глаза отгадаешь затаившегося зверя: такой ведь лоб у барса, что заляжет за камень, и будешь видеть только глаза. Нам был вид на бухту Витязь, тут через красивые и добрые кучевые огромные толстые облака солнце бросало на море лучи, и от этого было весело. А за перевалом виднелась бухта Теляковского, и тут небо было все темное от синих туч, земля же была вся желтая, как песок, и на ней, на желтом, кое-где, как густо пролитая кровь, большими пятнами была. Только близко рассмотрев, можно было понять, что это стелющиеся кустики азалии с покрасневшими от осени листьями. Белые волны рассыпались о черные камни. Какое-то Томящееся сердце — такое название камня: будто бы камень этот от напора волн шевелится иногда, зато и назван сердцем. Задорный Орлиный мыс, весь убранный ажурно фигурными погребальными соснами. А желтое — это не песок, это пожелтевший горный камыш, если же наклониться и рассмотреть, то у самой земли есть низкая зеленая травка, и вот из-за этой травки на вечер олени выходят на открытое пастбище. Их переход из кустов бухты Теляковского к открытым пастбищам и из Астафьевской бухты ко времени нашего перехода был в полной силе. На пастбище против Орлиного гнезда стоял неподвижно, как монумент, рогач.

— Чего он стоит? — спросил я егеря.

— Где-нибудь тут есть оленуха, — ответил Иван Иванович.

А то паслись вместе восемь рогачей.

— Это что значит, почему они вместе и возле них нет оленух?

— Какие-нибудь неудачники. А вот глядите на средний увал, видите?

— Кажется, камни.

— Кажется да, а это оленухи, штук сто. Ну, так вот, и те восемь рогачей с ними в связи. Глядите, глядите, вот тот отдельный где стоит, видите?

— К нему подходит оленуха из распадка, вот другая, вот…

— Их там много в распадке, это все одно стадо, они в связи.

На увале и простым глазом были видны прямые и косые тропы, по тропе и с косых троп на центральную сходились олени, и было через это понятно, что все олени в связи, и все огромное стадо в сотни голов, разбросанное в падях и распадках, в общем движется медленно куда-то дальше к Астафьевской бухте. Отдельные группы в этой массе формировались и распадались.

— А где же гаремы? — спросил я, — слышали вы о них?