Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931

• Название: Дневники 1930-1931
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: ООО «Изд-во "Росток"»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-94668-041-2

Книга дневников 1930–1931 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г., шестая (1928–1929) — в 2004 г.

Публикуется впервые.

---

В деревне настоящая всеобщая отрава, последнее разложение…

<На полях:> Я, когда думаю теперь о кулаках, о титанической силе их жизненного гения, то большевик представляется мне не больше, как мой «Мишка» с пружинкой сознания в голове.

(Чувство жизни).

Можно себе представить безбожника, который произносил бы речи в деревне, закрывал церкви, но раз, когда ночевал у старухи и, проснувшись, заметил, что «Неугасимая» погасла, зажег ее.

Два разоренных, обобранных попа, в чем были, в паническом страхе бежали из Александровского уезда. На станц. Берендеево они сошли с поезда, остриглись, переоделись в какое-то рубище и потом продолжили свой путь до Сергиева. Тут было раньше прибежище всем таким людям. Но теперь нет ничего, и уже имя свое Троица переменила. Теперь это Загорск.

Пустите волка — он в лес, ястреба — он в небеса, певчая птица найдет себе дерево, козел капусту, кошка — мышку. Так все устроено. И точно так же, тем же самым путем искусственный Мишка появился в городе, где большая часть жителей занимается изготовлением детских игрушек{36}.

7 Февраля. Вернулась мягкая погода. Ходили с Левой в лаврскую баню. По пути видели остатки колоколов: несколько обломков Царя и тот большой, пудов в 300 кусок Годунова, который отлетел на 15 шагов. Встретился Пендрие{37}. Ему приходит конец. Теперь уже не я питаю его, а он меня. Раньше ему всегда казалось так, что большевизм пройдет, Россию займут иностранцы, и он по-прежнему будет зарабатывать в месяц 1000 руб. Много раз он ошибался в предвидении конца, но ошибку забывал, делал новое заключение и не сомневался. Теперь он говорит: «конец несомненный, но — кто знает? — что если и теперь я ошибаюсь?» Теперь, оказывается, нельзя ошибаться, потому что теперь, если ошибся, может выйти так, что там не кончится, а сам пропадешь. Как иностранный подданный он может уехать, но во Франции голому русско-французскому еврею может быть хуже будет, чем в России сторожем своего клада.

Университет, говорят, превращается в Политехникум, и это, «вообще говоря», вполне понятно: революция наша с самого начала не считалась с тогами ученых и так постепенно через 12 лет превратила науку в технику и ученую деятельность в спецслужбу. Было благо-го-ве-ни-е к науке даже и у попа Мишки Рождественского: занимался краеведением и стариной. Теперь поп Мишка Рождественский служит в Рудметаллтресте, занимается добыванием цветного металла из колоколов и больше не поп Мишка Рождественский, а тов. Октябрьский.

Я лично давным-давно расстался с научным «миросозерцанием», но сохранял уважение, и теперь сохраняю к аскетизму ученых и их независимости от влияния многоразбойной повседневной жизни. (Проходят многоразбойные дни текущего времени.) Несомненно, особенно у нас, корпорация ученых была определенной большой общественной и политической силой. Теперь она сломалась до основания, и ученые стали просто техниками.

И космос изъят из Академии. Давно пора! Спектральный анализ — почтенный метод для техника, но он именно противник космоса.

Что же принесет с собой новый молодой человек на ту сторону бездны, разделившей нас с мечтой о любви к ближнему по церковным заветам и милым гуманизмом науки?

Леонов, благополучный писатель, печатает в «Новом Мире» новый роман «Соть». Леонов — стилистическая отрыжка эстетической эпохи девятисотых годов после первой революции. Испортил его, по-видимому, Воронский, соблазнив «Красной Новью».

Мишка

Пустишь волка — он в лес, певчая выпущенная птица садится на сучок первого дерева, козел спешит в огород за капустой. Так все устроено, каждый стремится к своему желанному делу и каждый на деле встречается с определенным свояком: волк с волком, певунья с певчими птичками, козлы с козлами. Сделанному по образу диких медведей, конечно, Мишке бы надо из мастерской броситься в лес к своему классу медведей. Но ведь он был не только простым медведем, он был почти тем самым, что в нашей жизни гениальный поэт: обыкновенный человек у нас много работает и очень немного шалит, а поэт, наоборот, очень много шалит и немного работает. Точно так же и Мишка был таким — очень немного медведь, а главное в нем была игрушка. И, конечно, как только он почуял охоту двигаться, думать и приносить пользу, он прежде всего бросился к своему классу, в мир близких ему игрушек. А игрушки, это всем известно, идут к нам от Троицы. Переменилось имя Троица на город Сергиев, и город Сергиев ныне переменился на Загорск. Но игрушки, как помнишь, в давнее время у Троицы, так и теперь продолжают создаваться в Загорске. Мишка ночью прибыл в Загтрест и, пользуясь <2 нрзб.> лунного света, незаметно пробрался в лавру, где раньше жил монах, а теперь находится дворец игрушки. У дверей в музей он лег на снегу и вообще сделал такой вид, будто его несли и уронили. Расчет его оказался верным. Утром ученый сотрудник музея поднял его, вошел в музей и стал расспрашивать других сотрудников, они…

Случилось так, что…

8 Февраля. Командировать Леву в КУБУ (Заявление в Райфо{38} о понижении ставки).

В понедельник в Москву и Питер.

Непокорные колокола (Истор. Вестник, 1880, т. II, ст. 796).

Битва под Нарвой (1700 г.). В 1701 г. неслыханная мера — ¼ часть колоколов отобрать. В конце 1701 г. было добыто 8000 пуд. меди.

9 Февраля. Зоя приехала. Вечер у нас. Икона под окладом — светится, снять оклад — икона годится только в музей.

10 Февраля. Сборы в Питер. Сходить сегодня к Пендрие с Левой — заказать бак. Приготовить рукопись «Каляевка»{39}. Рукопись и фото Мишки.

11 Февраля. Мороз подбирается к -40°.

Собираюсь в Питер.

Уехал.

18 Февраля. Приехал.

В среду из Москвы в Питер, в понедельник в Москву.

Воронскому снова хорошо, потому что он ограничивает себя литературой. «А как вам было, — спросил я, — когда вы служили? — Там очень отвлеченно, — ответил он, — не по мне…» А может быть, это у него природный семинарский оптимизм, культивированный литературно-политической богемой? Интересно его замечание, что ГПУ собрало в себя все талантливое; причина этому, во-первых, что оно бесконтрольное.

Алеша Толстой, предвидя события, устраивается: собирается ехать в колхозы, берет квартиру в коллективе и т. п. Вслед за ним и Шишков. Замятин дергается… Петров-Водкин болеет… Чтение «Погорельщины»{40}. Некий Лев… Куклин. Шаг в «Октябрь». Устройство «Мишки».

19 <Февраля>. Лева болен ангиной, ходил к нему в больницу и подивился на Екатерину Семеновну: нет никого на земле серее ее, такая некрасивая, маленькая, неразвитая, с неподвижным умом, и какой герой она в больнице! Замечательно, что она, такая великая человеколюбка, религию считает обманом и церковь ненавидит без всякого раздумья даже, считая мошенничеством. Оно так наверно и должно казаться всякому, кто поглощен спасением жизни. Меня поразил этот источник безбожия…

21 Февраля. Все поплыло в весенних лучах. Вот уж денек! Писатели собираются и валом валят смотреть на посевную кампанию, как в былое время валом валили на войну. И ни одной подлинной книги никто не написал о войне до сих пор! Вероятно, главная причина этому даже и не гнет цензуры, а просто, что фронт событий так велик, что писателю невозможно осмотреть его весь и описывать в частном явлении общее дело.

Скажем попросту, что при наблюдении и описании таких событий, как война или как нынешняя посевная кампания, задача писателя в каждом частном явлении всего огромного фронта представить как общее дело. Но весь фронт осмотреть невозможно, потому частное заслоняет общее и, вероятно, потому все мы, корреспонденты всякой войны{41}, потерпели неудачу: у нас нет о войне ни одной подлинно хорошей книги.

Теперь на посевной фронт все валят совершенно так же, как валили когда-то мы на войну. Два часа, проведенные мною в издательстве, прошли… что делу время, потехе час. Литература в известном смысле, конечно, потеха. Федерация дала мне в руки несколько документов в таком роде очень смешных: напр., один молодой человек, написавший единственный рассказ, не застав редактора, оставил записку ему, что он завтра едет на посев и просит изготовить договор и деньги… И сколько таких!

Ошибка нашей молодежи во время войны была, я теперь хорошо понимаю, в том, что мы стремились туда, где не пишут, а только делают и, как писатели, попадали в постыдное положение бездействующих наблюдателей. Некоторые из нас, понимая это, делались санитарами. Но этот подлог кончился наказанием: надо было не ехать, а жить своей обыкновенной жизнью и записывать, как обыкновенная жизнь изменяется в связи с событиями и успехами фронта. Сейчас посев возьму для примера, в Москве на Конной, мне рассказывали, в один из конских базаров, после торга случилось, что осталось три лошади без хозяев. Такого факта на Конной никогда не бывало и, если его анализировать, то я уверен, что события в глубине страны предстанут гораздо более выгоднее для литератора, чем если он поедет туда и после больших хлопот и ссор за помещение попадет на место действия и будет смотреть в упор…