Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

• Название: Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
• Автор: Дмитрий Панов
• Издательство: СПОЛОМ
• Жанр: О войне
• Год: 2003
• ISBN: 966-665-117-3

В книге воспоминаний летчика-истребителя Дмитрия Пантелеевича Панова (1910–1994) «Русские на снегу» речь о тяжелых временах в истории Украины и России. Действие происходит в первой половине минувшего столетия.

---

В разгар пира, среди шуток и добрых пожеланий, среди женского визга, руки наших офицеров порхали все более свободно, вышел из кухни старик Рябошапка и потребовав тишины, вручил мне, имениннику, корзину с грибами, которые, как он объяснил, только что собрали в лесу. Я предложил сначала зажарить грибы. Но Рябошапка потребовал, чтобы я попробовал гриб сырым. Пришлось взять один белый гриб с зеленой травки, которой было устелено дно корзины. Он оказался из сладкого теста и шоколада. Такими же были сливы, яблоки и груши, а также виноградная ветка, которую принесла его жена. Да, старик Рябошапка мог работать и на царский двор. Блюда, приготовленные под его руководством, буквально таяли во рту.

Потом грянули танцы. Старый графский дворец ходуном ходил от топота офицеров 85-го гвардейского истребительно-авиационного полка, буквально перебрасывающих девушек сильными руками в вихре вальса. Приглашенные венгры наяривали на скрипках, за пианино села дочь управляющего, которую сменяли некоторые наши летчики. Я заказывал вальсы Штрауса, которого полюбил на всю жизнь, посмотрев в Василькове перед войной фильм «Большой вальс». Этот фильм, дававший отдыхать душе, мы без конца крутили в нашем полку и, зная наизусть, заказывали еще и еще. Я попал под тяжелый удар офицеров, подходивших с полными бокалами и желавшими выпить со мной за мое здоровье. Я пригублял свой бокал, но часам к трем ночи понял, что летчиков пора забирать. Утром погода могла улучшиться, и им лететь в бой. Кое-как забрав летчиков, мы с командиром поспали пару часов. Но когда проснулись часов в шесть, то обнаружили, что гульба продолжается (так работает перегретый мотор самолета — не остановишь). Я вышел на террасу, задрапированную тканью светомаскировки — она скрывала свет из окон зала, — и будто попал в сад живых статуй: всюду стояли обнимающиеся и целующиеся пары, часть из которых, впрочем, действительно разбрелась по саду. Мы с командиром принялись убеждать ребят, что пора заканчивать. Они объясняли, что так хочется гульнуть еще немножко, ведь раз в жизни, а если бой, то они не дадут маху. Жаль было прекращать эти затянувшиеся именины, ведь жизнь нашего человека так устроена, что подобный пир, действительно, выпадает ему не чаще одного раза в жизни, а кое у кого это была и последняя гулянка от всей души на этом свете. Вскоре погибнет один из наших лучших летчиков — Миша Мазан.

Должен сказать, что, как говорят, имели место попытки продлить затянувшуюся гулянку и на следующий день, Но немцы начали контрнаступление на нашем участке фронта, и было просто удачей, что мать не родила меня на несколько дней позже. Должен сказать, что праздники, как и люди, со своими судьбами и настроением. Настроение этого праздника было неповторимым. Все совпало: и время, и место, и настроение, и роскошный стол, и даже старик Рябошапка оказался на своем месте. Вскоре нас стал обслуживать другой батальон, и в другом месте мы пробовали повторить пиршество, отметив именины заместителя начальника штаба полка Козлова, но ничего не получилось. Собрались в полутемном зале, и повар оказался неважным. С закуской было туговато — обыкновенный ужин, да и вина негусто. Словом, мой день рождения так и остался светлым пятном в памяти всего полка. Как-то вдохновенно мы пили и общались на одном дыхании, на одной волне дружеского участия. Таких дней рождений у меня больше не было. В жизни каждого человека бывает вершина. Думаю, что я прошел ее в тот праздничный вечер в Венгрии в поместье Чаба-Чуба, в зените жизненного пути, в свои тридцать четыре года. И еще я заметил, как даже самые буйные разгильдяи стихали, взяв в руки узорную вилку и склоняясь над тарелкой тонкого фарфора, разрисованной золотыми графскими вензелями или поднимая бокал тонкого стекла, наполненный изысканным венгерским вином. Не потому ли все вещи вокруг нас так грубы и некрасивы, что они во многом соответствуют нашему внутреннему настрою?

А на следующий день после этого праздника полкового братства, в который превратился мой день рождения, немцы собрали до сотни танков и в темную ноябрьскую ночь проломили линию фронта возле Туркеве, где ее «удерживали» румыны, и покатились к Сарвашу, в десяти километрах от которого разместился наш аэродром. Когда мы узнали, что немецкие танки уже вошли в Сарваш, то стало ясно, что нужно уходить из-под их удара. Но шел сильный дождь, летное поле раскисло, и взлетать с него, да еще в полной темноте, — дело безнадежное. Из штаба дивизии по телефону нам приказали занять оборону вокруг аэродрома, вооружившись личным оружием: автоматами и пистолетами, которые выглядели, как детские пукалки по сравнению с мощью наступающих танков. Видимо, перспектива потери двух авиационных полков, сидевших по разные стороны имения Чаба-Чуба, встревожила наше командование, и в бой были брошены фронтовые резервы. Тревожная ночь уже заканчивалась, когда мы увидели, как по шоссе, ведущему к Сарвашу, на полной скорости мчатся «Студебеккеры», полные наших солдат, за которыми мотались длинноствольные, приземистые противотанковые пушки, которые на фронте звали «ствол длинный, а жизнь коротка», или «прощайте товарищи» по первым буквам названия: «противотанковое орудие» — ПТО. Часам к десяти утра артиллеристы заняли позиции между Сарвашем и Чаба-Чуба, и начался огневой бой с танками. Весь день недалеко от нашего аэродрома грохотало. Снаряды противотанковых пушек, имевшие высокую начальную скорость, разрывали воздух оглушительными хлопками. Уже к вечеру немцы потеряли около двадцати танков, а вскоре из резерва фронта подошли и наши танкисты. На следующий день немцев отогнали за города Туркеве и Мезетур. Уже к пятому ноября мы получили приказ перебазироваться на аэродром в Туркеве, где была хорошая, просторная, хотя и грунтовая, взлетно-посадочная полоса. Прощай, гостеприимная Чаба-Чуба и мои именины в старом графском дворце, оставленные среди лучших воспоминаний жизни.

В Туркеве началось с сюрприза: оказывается, что на аэродроме уже сидят румынские летчики, перелетевшие к нам на своих машинах немецкого производства. Мы с интересом рассматривали «Юнкерсы», «Мессершмитты», «Фоккевульфы». Это были те самые машины, с которыми мы всю войну дрались в воздухе, не видя их вблизи. Они в реальности теперь были перед нами, резко смердя искусственным бензином двигателей, и мы не могли на них насмотреться. Ходили вокруг, лазали по ним, стучали кулаками. Все никак не могли примириться: румыны наши союзники, а летают на немецких самолетах. Когда румыны впервые садились на аэродроме в Туркеве после боевого вылета, то среди наших ребят с непривычки даже поднялся небольшой переполох. Впрочем, румыны воевали, скорее, стремясь переждать войну. То же самое происходило и на земле. Вдоль всей линии фронта, протянувшейся в благодатных венгерских степях, по рокадным дорогам, параллельно фронту, начали передвигаться бродячие кавалерийские подразделения: наши и румынские. Технология создания такой банды, по образцу незабываемого батьки Махно, очень проста: кавалерийское подразделение выступает из пункта «A» и не прибывает в пункт «Б», делая вид, что заблудилось. Дезертиры оснащены оружием и боеприпасами, прекрасными лошадьми и тачанками, укрытыми брезентом. Вскоре в эти тачанки нагружалось отобранное у венгерского населения вино и туши зажаренных целиком кабанов, копченые индейки и колбасы. Постепенно отряд обрастал женским персоналом.

Кое-кто из венгерок забирался в тачанки по своей воле, другие — по неосторожности, третьих забирали силой. И вот вся эта кавалькада с озабоченным видом, нередко с командировочными предписаниями, которых поразводилась чертова уйма, слонялась вдоль линии фронта, ночуя, где придется, и сразу превращая свои стоянки в разгульный вертеп. И трудно было сказать, кто был разгульнее из вечных врагов — наши казаки или румыны, принявшие тактику: «Воевать — лишь бы не воевать, а уж если воевать, то, не прикладывая рук». Постепенно эти бродячие оравы стали исчисляться уже десятками тысяч человек, ведя себя все более разнузданно и агрессивно. Армия на глазах разлагалась с самой головы до хвоста, о чем ниже пойдет речь.

Впервые я встретился с одной из этих разгульных банд в городе Туркеве, где мы с Платоном Ефимовичем Смоляковым остановились в одном из приличных домов. Заняли две комнаты: в одной спали мы с командиром, а в другой ординарцы, вооруженные автоматами. Был напряженный летный день, и очень хотелось выспаться всласть. Но через стену веселилась разгульная компания. Звучала гармошка, хриплые голоса тянули кубанские песни, дико визжали женщины, и все покрывали виртуозные шестиэтажные матюки. Сначала мы с командиром терпели этот разгул — погуляют ребята и успокоятся. Но чем ближе к глубокой ночи, тем плотнее шум. Спать было невозможно, а утром в полет. Моим ординарцем был белорус Сашка, все грозившийся всех пересечь автоматными очередями, если потребуется, и даже однажды изрешетивший стену в доме, демонстрируя, как он это будет делать. Сашка побывал в пехоте, где немецкая пуля навылет пробила ему таз, и очень не желая снова оказаться на передовой, демонстрировал свою решимость защищать начальство до последней капли крови. Мне передал Сашку наш контрразведчик — наконец-то ничего мужик, сменивший опившегося этиловым спиртом и умершего Лобощука. Новый особист плевать на все свои особые дела хотел, ни за кем не подслушивал и не подсматривал, а нашел себе в батальоне хорошую девушку, которую объявил женой и занимался ею с утра до вечера, а с вечера до утра. Летчики сразу признали его своим парнем. И у нас с особистом начались мир да любовь. Особист нашел Сашку в госпитале, а потом ему прислали ординарца из резерва. Сашка попал ко мне.