Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

• Название: Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
• Автор: Дмитрий Панов
• Издательство: СПОЛОМ
• Жанр: О войне
• Год: 2003
• ISBN: 966-665-117-3

В книге воспоминаний летчика-истребителя Дмитрия Пантелеевича Панова (1910–1994) «Русские на снегу» речь о тяжелых временах в истории Украины и России. Действие происходит в первой половине минувшего столетия.

---

Завершая воспоминания о советском посольстве тех лет в Чунцине, скажу только, что Панюшкин, бывший в свое время командиром кавалерийского полка на Дальнем Востоке, где изучил английский язык, о чем он мне сам рассказывал, позже был назначен послом Советского Союза в Соединенных Штатах Америки — как известно, должность, от которой до самого верха — рукой подать. Но в 1947 году произошли события, которые лишний раз демонстрируют, что даже самый порядочный человек, а именно такое впечатление производил на меня Панюшкин, в объятиях нашей Системы способен на самые сомнительные поступки. С войны я привез маленький, ламповый, очень красивый, коротковолновый, с тремя диапазонами приемничек «Филлипс», который потом благополучно расколотил, уронив на пол, мой сын Виталий. Так вот, в 1947 году зарубежные радиостанции, которые я время от времени слушал, что политработникам тогда разрешалось, вытащили на свои радиоволны знакомую мне фамилию «Панюшкин» и принялись трепать ее с усердием домохозяйки, трясущей грязный половик. Чем же отличился мой знакомец? Выяснилось, что одна из учительниц, москвичка, преподававшая что-то в школе для детей работников посольства, видимо взбесившись от прелестей нашего социалистического бытия, кинулась в объятия империалистических акул: убежала из посольства, решив поселиться в Соединенных Штатах. Как уверяли западные радиоголоса, Панюшкин организовал ее похищение и возвращение в посольство. Педагога заперли в комнате на четвертом этаже, окна которой выходили на проезжую часть улицы. Видимо, прекрасно предвидя свое «лучезарное» колымское будущее, молодая женщина, как говорят, по договоренности с агентами ЦРУ, решила бежать, выпрыгнув из окна четвертого этажа прямо на улицу, где ее подобрали американские полицейские и отвезли в больницу со сломанной ногой. Во всем произошедшем и наши, и американцы обвинили Панюшкина: наши за то, что действовал неумело и связался (попробовал бы не связаться) с особой, на которую можно было просто не обратить внимания, а американцы, как водится, обвинили в нарушении прав человека, что, понятное дело, по нашей версии было злостной ложью и провокацией. Однако, карьеру Панюшкина вся эта история поломала. Скоро он возвратился в Москву, и радиоволны уже никогда не приносили известия о нем, как о деятеле первой величины. Лекторы — международники, приезжавшие после этой истории в Монино, под Москвой, где я тогда служил, с оттенком радостного удовольствия и якобы сочувствия, как обычно говорят о сильных людях, «не вписавшихся в поворот», «жалели» Панюшкина: такой хороший дипломат и связался с такой дрянью. Наверное, ни в одной стране мира сочувствие поскользнувшимся или неудачникам не бывает настолько лицемерным. А учительница добилась своего — стала американской гражданкой.

Упомяну еще эпизод, в общем-то пустяковый, но врезавшийся в память в связи с визитами в советское посольство. После доклада у Панюшкина, мы с Батицким спускаемся по лестнице со второго этажа в танцевальный зал. Здесь стройный Степан Супрун танцует с маленькой, округлой, вольнонаемной сотрудницей посольства — библиотекаршей. Танцевать высокому Супруну с такой дамой неудобно: как будто журавль перекатывает футбольный мяч. С присущим нашим людям «тактом» Батицкий говорит Супруну: «Что ж ты нашел такой шарик?» — «А где другую взять?» — совершенно резонно замечает Супрун.

Степа Супрун погиб в июле 1941 года, на Смоленщине, где и начинал свою летную карьеру. Перед войной, он, как летчик-испытатель, дал путевку в жизнь самолету истребителю МИГ-3, деревянной машине с мощным мотором М-34, знаменитым тем, что работал в комплекте с воздушным компрессором, создававшим дополнительный поддув воздуха в цилиндры, усиливая мощность. Этот истребитель имел коварный характер. На высоте свыше пяти тысяч метров он вел себя прекрасно, демонстрируя хорошие результаты. На нем была установлена мощная пушка и крупнокалиберный пулемет. Воевать на таком самолете с японцами, любившими вертикальные маневры в бою, было очень удобно. Но немцы, в начале войны, неожиданно для наших, приняли горизонтальную манеру боя и летали чаще всего на высоте от двадцати пяти до двух с половиной тысяч метров. А именно на этой высоте МИГ-3 начинал напоминать неповоротливое бревно. Понятно, что в первые же дни войны «Мессера» принялись безжалостно поджигать этот наш истребитель, которого уже выпустили три серии — каждая по сто самолетов. Тактические просчеты тогда не признавались — искали виновных. После войны, летчики из полка, вооруженного МИГ-3, в течение трех дней уничтоженного немцами, рассказывали мне, что прослышав об этом разгроме, Сталин потребовал для объяснения причин, вызвать к себе Степана Супруна, испытавшего самолет и рекомендовавшего его в производство. На вопрос Сталина о причине происходящего с МИГ-3 Степан, прекрасно зная, что Сталин любит конкретных виновных и резкие категорические ответы, сообщил, что, по его мнению, летчики просто не умеют воевать на этой машине. Сталин приказал Супруну возглавить другой полк, укомплектованный МИГ-3, и показать, как нужно воевать. Через несколько дней над смоленскими болотами немцы подожгли Степана, чья машина врезалась в топи. Наш прославленный ас исчез бесследно, как и многие летчики, летавшие на МИГ-3 из его полка. Они попали в адскую топку боев именно там, где немцы наносили свой главный удар на кратчайшем пути к Москве. Таким исчезновениям, обычным в военное время, тыловые крысы обычно не верили. Всегда находилось достаточно людей, желавших придать им негативный характер. Стали распускаться слухи о перелете Степана на сторону неприятеля, снова зазвучало слово «американец». Брата Степана, Федю Супруна отстранили от боевой работы и направили в Америку для закупки аэродромной техники, что впрочем, скорее всего спасло его от верной гибели. После войны Федя долго искал останки Степана и нашел-таки в глубоком болоте обломки самолета и останки летчика. Знаменитый Герасимов подтвердил на основании реконструкции лица по черепу его принадлежность Степану Супруну.

Сразу скажу читателям, которые обвинят меня в хаотичном построении данных мемуаров, что фолкнеровский поток сознания — это мой творческий метод. Или будем так считать — в мое оправдание. Во всяком случае, всякий кому надоест, всегда может отложить эти писания в сторону. А я, по своей воле путешествуя во времени и пространстве, возвращаюсь в первое августа 1939 года, где я, двадцатидевятилетний комиссар, выхожу из ворот советского посольства в Чунцине к ожидавшему меня «Форду-8», выделенному начальником китайского клуба, который в целях конспирации занимался всеми проблемами: размещением, питанием, снабжением прибывших советских летчиков, и которого можно было назвать культпросветработником только с большой и явной натяжкой.

«Форд» зашустрил по улицам Чунцина, над которыми висели транспаранты на красной материи с лозунгами на китайском и русском языках — последнее: «Никогда, никогда мы не простим японским агрессорам злодеяний, жертвами которых за три бомбардировки нашего города 1-го, 3-го и 30 мая 1939 года стали тридцать тысяч ни в чем не повинных китайцев». С мистером Шемо, шофером «Форда», мы проехались по сожженным кварталам. В воздухе еще стоял стойкий дух гари и смрадный запах трупов, аварийные команды еще разбирали завалы, доставая нередко уже скелеты. Впечатление было тягостным и ужасающим. Сердце тревожно сжималось. Чунцинцы верили, что с нашим прилетом их защитят. Сможем ли мы, на наших «Чижиках»?

Еще до моего визита к послу, наш аэродром посетил японский самолет-разведчик. На высоте примерно четырех тысяч метров, черный моноплан минут пятнадцать кружился над аэродромом и городом, судя по всему, ведя аэрофотосъемку. В воздух поднялись два наших самолета, пилотируемых Кузьминым, хорошим серьезным летчиком, и моим приятелем, Яшей Морозом. Ребята на наших «этажерках» крутились, ввинчивая в высоту неба спираль, на которую у них должно было уйти около четверти часа. Японец хладнокровно кружился над ними, как ястреб над воробьями, а потом совершенно спокойно лег курсом на восток, дал газу и без всякого напряжения оторвался от наших «Чижиков». На следующий день прилетевший разведчик принялся кружиться только над Чунцином, в районе его западной части, где сооружались военные заводы, оснащенные американским оборудованием. Мы с командиром Гришей Воробьевым решили показать личному составу эскадрильи доблесть красного офицерства, вдохновляемого партией, и парой пошли на перехват разведчика. Сначала решили схитрить: ушли в сторону от аэродрома и города, поднявшись против течения реки Янцзы и набрали высоту 4300 метров. Потом, хорошо разогнав машины, попытались приблизиться к японцу. Однако, недаром говорят, что раскосые глаза видят лучше. Примерно за полкилометра японец нас заметил, повернул самолет на восток и, в свою очередь, врубив форсаж, стал уходить с набором высоты. Разрыв все увеличивался, и минут через пять самолет японца превратился в точку, едва заметную на горизонте. По моим оценкам японский самолет делал километров четыреста в час, а наши до трехсот. С нашей техникой нам все стало ясно. Правда, ради объективности, скажем, что И-15 «БИС» была уже тогда и в Красной Армии явно устаревшей моделью. И-16 развивал скорость до 400 километров.