Юрий Вознюк - Таежная одиссея.

• Название: Таежная одиссея.
• Автор: Юрий Вознюк
• Издательство: Дальневосточное кн. изд-во
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1984

Произведения Юрия Вознюка не уступают по интересности книгам Даррелла но практически забыты в России.. Его очерки публиковались в центральных газетах и журналах. В 1973 году вышла книга повестей "Таежная одиссея", в которой автор открывает нам красоту природы Приморья, богатства его тайги, озер, рек. В книгу включены повести "Таежная одиссея", "В плавнях Ханки", "Тепло отгоревших костров", рассказы "Больничная история", "У ночного костра", очерки "Внимание: женьшень!", "За тех, кого греет костер!", "Другой конец палки".

---

В первый же погожий день, истомившись от безделья, мы с Димкой решили отправиться в путешествие. Хотелось поразмяться, посмотреть новые места, тянувшие к себе заманчивой неизвестностью. Сузев ворчал, но мы пообещали ему долго не задерживаться.

Собираясь в дорогу, Димка положил себе в рюкзак одеяло. Сколько я его ни уговаривал не брать лишнюю тяжесть, он наотрез отказался внять моему совету. В его голове крепко засели образы индейцев, в атрибуты которых обязательно входила эта вещь.

Солнечным тихим утром мы, свистнув собак, бодро зашагали по расцвеченной, посвежевшей после дождя тайге. Осень уже полновластно хозяйничала в лесу. Каких только красок в нем не было: желтые, зеленые, оранжевые, багровые, коричневые цвета заполняли все пространство. Цветной пожар бушевал вокруг нас. Особенно нравились мне клены. Их резные листья прямо-таки полыхали на фоне зеленых кедров и слей.

Мы шли по направлению русла Перевальной, срезая ее изгибы. То и дело попадались заросли дикого винограда и актинидии. Ягод было так много, что невольно рождалось сожаление о пропадающем бесполезно добре. Хотя природа и предусмотрела их диких потребителей, но вряд ли они были в силах съесть и третью часть таежного урожая. Созревающие шишки пучками торчали в кронах деревьев, и возле них уже хлопотали кедровки.

Чем дальше мы пробирались в верховьях Перевальной, тем стремительней становилась река. Километров через десять она превратилась в непроходимую для лодки дорогу. Заломы следовали через каждые полкилометра. К концу дня, пройдя километров двадцать, мы остановились на ночлег на берегу реки. Пока я устраивал костер, Димка подстрелил на ужин двух рябчиков.

Нодья* из сухого ясеня горела ровно и сильно. Завернувшись в свое одеяло, Димка сосал огромную «козью ножку»; неподвижно уставившись на огонь. Он и впрямь был похож на индейца — не хватало только перьев на голове.

Наступило утро. После завтрака мы перешли по залому Перевальную и ушли от ее берега, намереваясь сделать крюк по пути домой. Теперь мы стремились в сопки, к дубнякам, на поиск диких кабанов. Их следы встречались и вчера, но, стараясь уйти как можно дальше, мы не обращали на них внимания. Собаки бегали вокруг нас, то и дело облаивая какую-то мелочь. Жулик тявкал на всех, кто ему попадался: на бурундуков, мышей. Букет был, по-видимому, бельчатником. За вчерашний день он облаял не меньше двадцати белок. Он и сейчас внимательно осматривал своим единственным глазом кедры и ели. С каждым днем Букет мне нравился все больше. У него была бескомпромиссная и честная душа. Будучи в зрелом возрасте, он не заискивал перед нами, был независим, спокоен, бодр, но обидчив. Мы не стреляли белок, но каждый раз я хвалил его за находку, ласково трепля по голове. Букет щурил единственный глаз и утыкался носом в мои колени. Он же явился зачинщиком затеи, которая привела к удивительной находке. Заметив мелькавшего впереди колонка, Букет кинулся догонять его, а вместе с ним наперерез зверьку побежал Димка. Нам совершенно не нужен был никчемный колонок, и Димка погнался за ним просто от избытка сил. Они долго нагоняли страху на перепуганного зверька, пока Димка не растянулся на земле, не сумев перепрыгнуть через большую валежину. Сначала он чертыхался, потом замолчал.

— Панцуй!— донесся до меня его восторженный рев.

•Я не придал этому никакого значения, почему-то отождествив непонятное слово с японским «банзай». Ис-

* Нодья—охотничий костер долговременного действия.

тый россиянин, Димка испытывал слабость к восточным языкам. Тут до меня дошло, что это традиционный крик корневщиков, и я поспешил к нему.

За валежиной на четвереньках ползал Моргунов, описывая круги по траве, и в середине этих кругов стоял женьшень. Самый настоящий, пятилистный, пятипалый, с фиолетовым стеблем и одной-единственной красной ягодой на нем. Эта ягода меня и смутила. Стоял сентябрь, и еще месяц назад все ягоды женьшеня должны были созреть и опасть.

— Всякое бывает...—сказал Димка.— И чего нам, собственно, гадать—женьшень, не женьшень... Копаем, и все дело!

С осторожностью археологов мы начали разгребать землю. Я даже вспотел от напряжения, пока вырыли корень. Это был он—женьшень, и причем редкостный.

— Пусть теперь только заикнется старый, что зря проходили!— торжествовал Димка, имея в виду Сузева.

Корень мы поместили в котелок, набитый мхом, и тронулись дальше. На большей части нашего пути дубняки шли вперемежку с кедрачами, и нам бросались в глаза странного вида гнезда, устроенные на дубах. Гнезда встречались целыми колониями, и было непонятно, кому они принадлежали. Только внимательно присмотревшись, мы поняли, что «гнезда» не чьи-то жилища, а обычная работа медведя. Косолапый лакомился желудями и, объев ветки, складывал их под себя. Встречались нам и порои кабанов. Дважды собаки схватывали свежие следы, но пробежав по ним метров двести, возвращались обратно. Букет всем своим видом показывал, что это не его специальность, у Жулика же за всей его энергичной, но бестолковой суетой проступала откровенная беспомощность и растерянность перед незнакомым делом.

Целый день мы шагали по притихшей осенней тайге. Шумели под ногами опавшие листья, катились на россыпях камни. С высоких сопок тайга открывалась перед нами взметнувшимся и вдруг застывшим морем. Безлюдье... Раздолье... Тишина...

4

Наступил октябрь. На Перевальной появились стайки перелетных уток, а однажды вечером я подстрелил из карабина гуся. К концу сентября у нас уже набралось тридцать норок. Осталось поймать каких-то пять штук, но норки совершенно перестали идти в ловушки.

Какое-то время мы по инерции продолжали проверять ловушки, менять приманку, но скоро забросили это дело, предавшись рыбалке, охоте и просто безделью. Нас не мучила совесть: на крыше нашего дома бегало, урчало и требовало еды население стоимостью в пятнадцать тысяч рублей, а уж оставшихся пять норок мы надеялись как-нибудь добыть.

Своего аппетита мы не рассчитали. Добытый нами изюбр кончился гораздо раньше, чем предполагалось, и последние дни мы только тем и занимались, что старались достать мяса. Трижды выходили вечером с трубой и трижды возвращались пустыми. Только однажды подошел изюбр на видимый выстрел, но пуля, задев ветку, ушла в рикошет.

В тот год свой маленький праздник день рождения Я встретил в тайге на охоте. Димка в честь именинника схлопотал торжественный завтрак, приготовив барсука — свой вчерашний трофей.

Вышли мы на рассвете. Над Перевальной плыл туман. На листьях деревьев, на траве лежала роса. Пока переплывали речку, взошло солнце. Оно поднималось над тайгой, и роса засверкала, отражая в себе всю красоту осени. На правом берегу нам пришлось разойтись. Я с Сузевым отправился по Медвежьему ключу, Димка еще раз пошел осмотреть ловушки.

Долго шагали мы по засыпанной листьями тропе. Ручей переходили по упавшему дереву. Внизу шумела вода, вверху раскинулось голубое небо, и полыхали на его фоне ярко-красные гроздья лимонника в пожелтевших листьях. Метрах в пятидесяти от дерева заметили здоровенного колонка. Он сидел на заломе и, не замечая нас, внимательно смотрел в воду.

Свернув в сторону синеющей сквозь деревья сопки, мы оставили ручей, и постепенно его журчание затихло за нашей спиной. На подъеме начали попадаться следы кабанов. Звери рылись в опавшей листве, выискивая желуди. Их было много, то и дело свежее дуновение ветра осыпало нас дождем созревших плодов. Вокруг суетились бурундуки, заготавливая на долгую зиму корм. С раздувшимися от желудей щеками они пронзительно кричали, убегая от нас.

Под ногами целые кучи перевернутого свиньями листа. Здесь и старые и свежие порои — все это перепутано, и трудно разобраться в них, да и вообще охотиться по чернотропу почти невозможно: чуть шевельнулся — и предательский шорох несется по лесу. Если слышно, как бегают мыши, то что же говорить обо мне.

С Сузевым мы потерялись. Вскоре я увязался за табуном свиней и, начав погоню, не заметил, как прошел день. Мне так и не удалось увидеть табун, и охоту пришлось закончить в каком-то небольшом ключе, где все было так перепахано, что я только в досаде махнул рукой. Пошел дождь, и, спасаясь от него, я забрался под ель. Сидя под ней, вспоминал свои прежние именины с их мелочными, проходящими радостями. В лесу тихо, только шум капель да писк заморенных комаров. Сквозь частую сетку дождя поднимается туман испарений...

Чтобы найти дорогу обратно, пришлось карабкаться на сопку. После дождя опавшие листья скользили под ногами, сползая со склона вместе со мной. Подъем попался крутым, и я уже пожалел, что полез на него, а не пошел долиной ключа, но в это время ветер разогнал тучи, показалось солнце, и на душе стало веселей. Лес наполнился шумом: с писком запорхали стайки синиц и поползней, недалеко от меня уселся на сухую лесину большой пестрый дятел и запустил свой барабанный марш. Наконец я вылез на вершину и почувствовал, как закружилась голова. Такое ощущение бывает, когда летаешь во сне, Я забрался на высоту птичьего полета. Вокруг меня небо. Голубое, беспредельное, казалось, сделай только шаг — и полетишь, подхваченный воздухом. Внизу подо мною море — застывшие цветные волны горных хребтов. Насколько хватает глаз — раскинулись таежные просторы. Убегая вдаль, они сливаются в колышущуюся голубую дымку. Отсюда я вижу Перевальную. Тонкой серебряной змейкой извивается она между хребтов. Справа и слева, в золоте осеннего листа долин, бегут к ней притоки. Ветер треплет мне волосы, заходящее солнце светит прямо в лицо.