Лиля Брик - Пристрастные рассказы

• Название: Пристрастные рассказы
• Автор: Лиля Брик
• Издательство: Деком
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-89533-226-9

Эта книга осуществила мечту Лили Брик об издании воспоминаний, которые она писала долгие годы, мало надеясь на публикацию.

Прошло более тридцати лет с тех пор, как ушла из жизни та, о которой великий поэт писал — «кроме любви твоей, мне нету солнца», а имя Лили Брик по-прежнему привлекает к себе внимание. Публикаций, посвященных ей, немало. Но издательство ДЕКОМ было первым, выпустившим в 2005 году книгу самой Лили Юрьевны. В нее вошли воспоминания, дневники и письма Л. Ю. Б., а также не публиковавшиеся прежде рисунки и записки В. В. Маяковского из архивов Лили Брик и семьи Катанян. «Пристрастные рассказы» сразу вызвали большой интерес у читателей и критиков. Настоящее издание значительно отличается от предыдущего, в него включены новые главы и воспоминания, редакторские комментарии, а также новые иллюстрации.

Предисловие и комментарии Якова Иосифовича Гройсмана. Составители — Я. И. Гройсман, И. Ю. Генс.

---

(вместо — «не толкайся под бока»).

Кроме «диких песен нашей родины», помню такие песни. На преунылый мотив — слова Саши Черного:

Гессен сидел с Милюковым в печаали.
Оба курили и оба молчали.

Гессен спросил его кротко, как Авель:
«Есть ли у нас конституция, Павел?»
…………………………….
Долго сидели в партийной печаали,
Оба курили и оба молчали.

(«Невольное признание»)

С тоской, когда гости выкуривали все папиросы:

Они сорвали по цветку,
И сад был весь опустошен.

(А. Плещеев, «Был у Христа-младенца сад…»)

На неопределенный, но всегда один и тот же мотив (если Маяковскому загораживали свет, когда он рисовал, или просто становились перед самым его носом):

Мадам, отодвиньтесь немножко!
Подвиньте ваш грузный баркас.
Вы задом заставили солнце, —
а солнце прекраснее вас…

(Саша Черный, «Из „шмецких“ воспоминаний»)

Часто спрашивал заинтересованно и недоуменно:

Отчего на свете столько зла
И какого вкуса жабье мясо?

(Саша Черный, «Квартирантка»)

Популярна была и с чувством пелась и долго продержалась песня:

Погоди, прэлэстница,
Поздно или рано
Шелковую лестницу
Выну из кармана!

(Козьма Прутков, «Желание быть испанцем»)

Когда Маяковский пел это, мы были совершенно уверены, что он слегка влюблен.

Часто пелись частушки:

Я голошее не ношу,
берегу их к лету,
а по правде вам скажу, —
у меня их нету.

Ты мой баптист,
я твоя баптистка.
Приходи-ка ты ко мне
баб со мной потискать.

Часто песенка Кузмина в ритме польки:

Савершенно непонятно,
почему бездетны вы?

* * *

Маяковский любил ранние стихи Василия Каменского, особенно:

«Сарынь на кичку!»
Ядреный лапоть
                Пошел шататься
                По берегам.
«Сарынь на кичку!»
                В Казань!
                В Саратов!
В дружину дружную
                На перекличку,
                На лихо лишнее врагам!

(«Степан Разин»)

Когда приехали в Петроград Пастернак и Асеев и прочли Маяковскому стихи, вошедшие потом во «Взял», Маяковский бурно обрадовался этим стихам.

Он читал Пастернака, стараясь подражать ему:

В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега.

(«Метель»)

И асеевское:

С улиц гастроли Люце
были какой-то небылью,
казалось — Москвы на блюдце
один только я неба лью.

(«Проклятие Москве»)

Маяковский думал, чувствовал, горевал, возмущался, радовался стихам — своим, чужим ли. В те годы Маяковский был насквозь пропитан Пастернаком, не переставал говорить о том, какой он изумительный, «заморский» поэт. С Асеевым Маяковский был близок. Мы часто читали его стихи друг другу вслух. В завлекательного, чуть загадочного Пастернака Маяковский был влюблен, он знал его наизусть, долгие годы читал всегда «Поверх барьеров», «Темы и вариации», «Сестра моя жизнь».

Особенно часто декламировал он «Памяти Демона», «Про эти стихи», «Заместительница», «Степь», «Елене», «Импровизация»… Да, пожалуй, почти всё — особенно часто.

Из стихотворения «Ты в ветре, веткой пробующем…»:

У капель — тяжесть запонок,
И сад слепит, как плес,
Обрызганный, закапанный
Мильоном синих слез.

Из стихотворения «До всего этого была зима»:

Снег все гуще, и с колен —
В магазин
С восклицаньем: «Сколько лет,
Сколько зим!»

«Не трогать» — всё целиком и на мотив, как песню, строки:

«Не трогать, свежевыкрашен», —
                Душа не береглась.
И память — в пятнах икр и щек,
                И рук, и губ, и глаз.

На тот же мотив из стихотворения «Образец»:

О, бедный Homo Sapiens,
Существованье — гнет.
Другие годы за пояс
Один такой заткнет.

Часто Маяковский говорил испуганно:

Рассказали страшное
Дали точный адрес.

И убежденно:

Тишина, ты — лучшее
Из всего, что слышал.
Некоторых мучает,
Что летают мыши.

(«Звезды летом»)

Все стихотворение «Любимая — жуть!» и особенно часто строки:

Любимая — жуть! Если[45] любит поэт,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых.

Глаза ему тонны туманов слезят.
Он застлан. Он кажется мамонтам.
Он вышел из моды. Он знает — нельзя:
Прошли времена — и безграмотно.

Он так читал эти строки, как будто они о нем написаны. Когда бывало невесело, свет не мил, он бормотал:

Лучше вечно спать, спать, спать, спать
И не видеть снов.

(«Конец»)

Добрый Маяковский читал из «Зимнего утра» конец четвертого стихотворения:

Где и ты, моя забота,
Котик лайкой застегнув,
Темной рысью в серых ботах
Машешь муфтой в море муфт.

Из «Разрыва» особенно часто три первых стихотворения целиком. И как выразительно, как надрывно из третьего:

…Пощадят ли площади меня?
О![46] когда б вы знали, как тоскуется,

Когда вас раз сто в теченье дня
На ходу на сходствах ловит улица!

Из девятого:

Я не держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер.
А в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно, что жилы отворить.

Почти ежедневно повторял он:

В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Таскал за собой[47] и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.

(«Марбург»)

Я уверена, что он жалел, что не сам написал эти четверостишия, так они ему нравились, так были близки ему, выражали его.

Пришлось бы привести здесь всего Пастернака. Для меня почти все его стихи — встречи с Маяковским.

* * *

Крученых Маяковский считал поэтом — для поэтов. Помню, как он патетически обращался к окружающим:

Молитесь! Молитесь!
Папа римский умер,
прицепив на пуп
нумер.[48]

Заклинанием звучали строчки из «Весны с угощением»:

Для правоверных немцев
всегда есть —
дер гибен гагай.
Эйн, цвей, дрей.

«Эйн, цвей, дрей» вместо крученыховского «Клепс шмак».

Этим заклинанием он пользовался главным образом против его автора.

Часто трагически, и не в шутку, а всерьез, он читал Чурилина:

Помыли Кикапу в последний раз.
Побрили Кикапу в последний раз.

(«Конец Кикапу»)

И. Г. Эренбург вспоминает, что Маяковский, когда ему бывало не по себе, угрюмо повторял четверостишие Вийона:

Я — Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.

Маяковский любил играть и жонглировать словами, он подбрасывал их, и буквы и слоги возвращались к нему в самых разнообразных сочетаниях:

Зигзаги
Загзиги.
Кипарисы
рикаписы
сикарипы
писарики
Лозунги
Лозгуны

— без конца…

Родительный и винительный падежи он, когда бывал в хорошем настроении, часто образовывал так: кошков, собаков, деньгов, глупостев. Непрерывная игра словами шла за картами:

В ожиданье выигрыша
приходите вы и Гриша.

Оборвали стриту зад,
стал из стрита три туза.

Козыри пики — Пизыри коки.
Туз пик — Пиз тук.

Он много рифмовал по поводу и без конца.