Мартин Бедфорд - Работа над ошибками

• Название: Работа над ошибками
• Автор: Мартин Бедфорд
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05383-2

Грегори Линн. Тридцать пять лет, сирота, холостяк, с четырех с половиной лет – единственный ребенок в семье. У него один глаз карий и один зеленый. В школе талантливо писал сочинения и любил рисовать. И то, что он рисовал, часто сбывалось… После смерти матери Грегори находит свои школьные тетради и одного за другим вспоминает тех учителей, кто сделал его таким, каким он стал. Он готов к окончательной и жуткой работе над ошибками.

Роман популярного британского писателя Мартина Бедфорда «Работа над ошибками» – впервые на русском языке. Рекомендуется работникам системы народного образования.

---

Полагаю, он для того так сильно подчеркнул последние слова, чтобы дать понять: на следующем этапе, в суде – на процессе, в процессе которого рождается «истина», – неясности и несоответствия недопустимы. Я воздерживаюсь от ответа. Тогда мой официальный представитель добавляет:

Мы ведь не хотим никаких, как бы это сказать… неприятных сюрпризов на перекрестном допросе, правда?

(Я улыбаюсь.) Мы? Вы и я?

Если есть что-то, о чем вам хотелось бы рассказать, лучше сделать это сейчас. Я должен знать все, что произошло в тот день, во всех подробностях, все, что вы только сможете вспомнить, и…

Все, что я только смогу вспомнить.

(Адвокат поднимает глаза от своих переплетенных пальцев, которые он так старательно изучал на протяжении нашей беседы.)…Да. И тогда, вероятно, нам удастся наконец прояснить вопрос о вашем душевном состоянии. О мотиве, если угодно.

И тогда, вероятно, вам понадобится свежий запас розовых ленточек.

Он улыбается, по-настоящему улыбается. Трогает пальцем аккуратный бантик, украшающий одну из стопок, лежащих на столе, поворачивается к помощнице и (не переставая улыбаться) говорит: они скорее светло-вишневые, вы не находите?

Краткое молчание, обмен взглядами. И вдруг, на мгновение, нас троих соединяет взрыв дружного хохота. Смех летит навстречу частичкам разделяющего нас воздуха, из которого наши легкие извлекают кислород.

Мистер Бойл не улыбался и не смеялся в то утро, когда я приставил к его горлу нож – так близко, что любое неосторожное движение с моей или его стороны могло привести к повреждению мягких тканей и обильному кровотечению. Впрочем, для него, в его положении, движение в любом случае было проблематично: я прижал его спиной к доске и держал одной рукой за челюсть. Его голова была вывернута под очень неестественным углом. Он хотел что-то сказать, но я усилил хватку, и его губы сморщились в маленькое, тугое, розовое «о» – словно его рот вдруг мутировал и превратился в анус. Движением головы он стер с доски часть схемы работы ядерной станции, и на нескольких тоненьких прядках волос остались крупицы меловой пыли.

Все вон из класса.

Сначала я хотел оставить учеников, но потом передумал. Слишком велика опасность отвлечься, слишком велик риск постороннего вмешательства. Я понимал, что, отпуская их, даю им возможность поднять тревогу, но она поднимется так или иначе, а тогда для поддержания состояния неопределенности мне хватит и одного заложника.

Быстро вон!

Какофония отодвигаемых стульев, шуршание стремительно собираемых портфелей, быстрое шарканье ног, толкотня. Никто не произнес ни слова. Дверь обо что-то стукнулась, один, второй раз и наконец с грохотом захлопнулась – так, что содрогнулись стены кабинета. Я подтащил мистера Бойла к двери и заставил его запереть ее на ключ. Правда, сначала он утверждал, что никакого ключа у него нет, но потом, после некоторого нажима с моей стороны, все же достал его из кармана пиджака. Дверь заперли, зажгли свет: щелк-щелк-щелк неоновых трубок. Я взял ключ, положил к себе в карман и подвел мистера Бойла к окнам, выходившим на спортплощадку – расположенную тремя этажами (или тридцатью футами) ниже. Следуя моим указаниям, он по очереди опустил тканевые жалюзи на каждом из окон. Я убрал руки, отодвинулся. Он потер горло, нижнюю часть лица, осторожно ощупал кожу вдоль челюсти, там, где красные вмятины от моих пальцев постепенно превращались в полоску фиолетовых синяков. Бессильно опустил руку.

Знаете, так нельзя поступать. Это абсолютно недопустимо.

Учтите, ничего физического, не то я применю нож. Это неопровержимый факт.

Я сбросил с плеча сумку, поставил ее на ближайшую парту, распустил завязки, достал содержимое, аккуратно разложил его на столе. И начал разматывать шнур.

Вы должны отдать мне ключ, сказал мистер Бойл.

Вот. (Я протянул ему блокнот и карандаши). Хотите что-то сказать, рисуйте. Или заткните пасть.

Это какое-то…

РИСУЙТЕ.

Он швырнул блокнот с карандашами на пол и отошел в начало кабинета к своему столу. Сел на деревянный стул с мягким сиденьем, по размеру – больше остальных (рыжих пластмассовых блинов на полых металлических ножках), пригладил растрепавшиеся волосы ладонью. И замер, уставившись перед собой и поглаживая указательным пальцем правой руки бритую верхнюю губу, – как будто дожидался учеников на урок. Кабинет был самый обычный, и лишь плакаты на стенах – таблица кислотности, изображение анатомического строения мужчины и женщины, таблица химических элементов, – а также ряд раковин и бунзеновские горелки указывали на то, что это лаборатория. Я подтащил к двери три парты и, поставив их одна на другую, забаррикадировал вход, потом вырвал из блокнота листок и залепил им стеклянную панель.

Я не понимаю, что…

Я показал на блокнот.

…кто вы и что вы хо…

Я быстро соорудил из бельевого шнура удавку, стремительным движением накинул петлю на голову мистеру Бойлу, туго затянул и рывком стащил его со стула на пол. Потянув один раз, я поставил его на колени, потянув еще два, заставил подползти к блокноту и карандашам.

Первой картинкой, которую он нарисовал, был спичечный человечек, подписанный «Дерек Бойл», стоящий рядом со вторым человечком, безымянным. Над ним он нарисовал знак вопроса.

Меня зовут Грегори Линн, сказал я. Сирота, холостяк, с четырех с половиной лет – единственный ребенок в семье. У меня один карий глаз и один зеленый. Скажите, сэр, имеется этому какое-нибудь научное объяснение? Что-нибудь из области пигментации? Или генетики?

Линн. Из-за затянутой на горле петли он хрипел. Я велел ему написать над спичечным анонимом мое имя.

Два Н. Л – И – два Н.

Он, насколько позволила удавка, поднял голову и вгляделся мне в лицо.

Ты, прохрипел он.

(Я улыбнулся.) Я.

В дверь забарабанили, принялись дергать за ручку. Разумеется, безрезультатно. Громкий голос:

Откройте, охрана!

Я привязал мистера Бойла за поводок к ножке стола и подошел к двери. Объяснил обладателю громкого голоса, что располагаю возможностями и желанием прекратить физическое существование мистера Бойла и сделаю это без малейших колебаний в случае первой же попытки ворваться в кабинет силой. В принципе все это я мог бы объяснить с помощью куда меньшего количества слов – меньшего количества букв. Голос, первоначально грозный и требовательный, сразу стал намного спокойнее. Сказал: понимаю, но, что бы вы ни делали, не принимайте поспешных решений. Я заверил его, что ни за что не стану совершать необдуманных действий. Через короткий промежуток времени раздался другой голос: отрекомендовавшийся директором, более мягкий, успокаивающий, заботливый. Голос взрослого, разговаривающего с маленьким ребенком. Ему я велел проваливать.

В ту последнюю ночь, когда голова у нее болела сильнее всего, Дженис проснулась с плачем. Мама принесла аспирин, растворенный в стакане воды, и сидела возле нее, поглаживая ей лоб влажной тряпочкой и шепотом уговаривая успокоиться, потому что папе рано на работу. Дженис жаловалась, что все вокруг какое-то мутное, странное; все тело у нее горело. Мама сказала: если к утру лучше не станет, позвоню доктору – пусть скажет, как это лечить. Когда мама ушла, я тихонько выскользнул из своей кроватки и перебрался к Дженис. От нее пахло тряпочкой и горячими простынями, ее волосы щекотали меня по лицу. Она сказала, что у меня холодные ноги, а локти и коленки острые, как у шкилетика, и пусть я ее не щекочу и не смешу, потому что у нее голова раскалывается.

Утром Дженис стало лучше, она даже захотела поиграть в раскраски. Именно в тот день я нарисовал ей кошачью мордочку.

Бойлеанский факт:

Химические соединения отличаются друг от друга не только составом, но и пропорциональным соотношением элементов. Так, например, в двуокиси углерода кислорода содержится в два раза больше, чем в одноокиси углерода. При этом соотношение элементов всегда одинаково – это называется законом постоянства состава.

Эту фразу мы записали в тетради, рядом с рисунками, изображающими состав наиболее известных химических соединений. Из нее я вывел собственную теорию – теорию фатальных диспропорции, согласно которой обычно безобидные или даже жизненно важные химические элементы могут становиться опасными для жизни. Вот, скажем, кислород. Он нам нужен: мы его вдыхаем, кровь переносит его из легких в мозг, и тогда мы живем. Но в соединении с углеродом – в определенной пропорции – кислород образует одноокись углерода, которая для нас вредна: если ее вдохнуть, кровь перенесет ее из легких в мозг, и мы умрем. Или, например, вода. Мы ее пьем – но можем в ней и утонуть. Мне тогда было тринадцать лет. Я поднял руку, дождался от мистера Бойла разрешения говорить и сформулировал свою теорию. Когда я закончил, он уставился на меня сквозь очки.