Роберт Вальзер - Разбойник

• Название: Разбойник
• Автор: Роберт Вальзер
• Издательство: Митин Журнал
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98144-037-6

"Разбойник" (1925) Роберта Вальзера — лабиринт невесомых любовных связей, праздных прогулок, кофейных ложечек, поцелуев в коленку, а сам главный герой то небрежно беседует с политиками, то превращается в служанку мальчика в коротких штанишках, и наряд разбойника с пистолетом за поясом ему так же к лицу, как миловидный белый фартук. За облачной легкостью романа сквозит не черная, но розовая меланхолия. Однако Вальзер записал это пустяковое повествование почти тайнописью: микроскопическим почерком на обрезках картона и оберточной бумаги. А несколько лет спустя стал пациентом психиатрической лечебницы, в которой и провел остаток жизни. На расшифровку микрограмм ушло пятнадцать лет труда четырех филологов, и роман увидел свет только в 1972 году.

---

Автомобиль укатил. Фрагментино, он же Адорио, принял решение отправиться своей дорогой, т. е. набираться ума. Проказница Шоколада, бедняжка Нервозина!

МАСКАРАД 1927 («Es war einmal»)

У одного была огромная голова, которою он загораживал всё, что перемещалось вокруг него, и это, казалось, доставляло ему большое удовольствие. В аркадах, украшающих наш город, бродили юноши, чьё поведение напоминало итальянских нобили. Ландшафт простирался безмолвно, как неистребимый бог. Я некоторое время расхаживал в образе старухи. Мастерски изображая немощность, я то и дело вытаскивал из-под полы бутылку, содержавшую вино, которое пилось, как молоко. Этот сок дарил мне светлый ум, лёгкое сердце и проницательность. За городом, в полях, танцевали девушки под звуки, извлекаемые из гуселек отцом семейства. Звуки откровенничали, и казались от откровений счастливыми. Я рассматривал портовый город, красовавшийся в путевом альбоме. Вчера состоялись маскированные балы; уже один вход туда стоил чрезвычайно много. А бутылка чего-нибудь получше стоила сотню франков. Я повстречал публициста, выглядевшего рыцарем ордена времён ранней готики. Время от времени я вносил в публику, держа его горизонтально, огромный нос. Я пересёк лужайку и зашёл в заведение, рядом текла река; то же делал и поток прогуливавшихся, многие из которых бросали жадные взгляды в сад, лежавший нагишом. В солнечном свете было что-то ласкающее. Альпы напоминали гобелен и бланманже, походили на ткани, сласти, кружева, украшения. Я беседовал с базелянкой о базельском карнавальном шествии, обладающем определённым реноме, с успехом запускал плоские камешки в пляс по поверхности воды и даже спрыгнул с небольшой возвышенности на клочок песка и гравия, насмешив девушку, перегнувшуюся через подоконник. День был прекрасен, как любовь навеки, как гордая, белокурая нордическая ярость, которая ослабевает, как вероломство, которое стало известно, как нежно расписанная церковная скульптура, как грех, который благославляют, как материнский лик, склонённый в дворцовых покоях над колыбелькой, в которой лежит ребёночек, которому суждено изведать невыносимо сладкое и страшащееся бездны предназначение. Все улицы словно молили о благовоспитанности, такие светлые, чистые, гладкие, мягкие, вымытые они были. Я постарался прислушаться к деревьям и отыскал слова, чтоб их охарактеризовать, и ещё я подружился с домами. Дождь из голубизны пролился, просеялся из высоты в глубину, и из некоего заведения кто-то молвил: «Слава богу, дух торжествует над плотью». Маскарады здесь, вообще - то, не в порядке вещей. По этой причине он казался почти незаметным. Со стороны спортивного поля доносились крики болельщиков, напоминавшие тихий, далёкий морской прибой; на лесной опушке особы из хороших слоёв общества располагались с удобствами на еловых лапах и в предчувственной траве, и скорбь со всех сторон обвивала шею света. При виде девушки с каштановыми косами я вмиг превратился в мысленно творящего художника. Как подходили к девственной коричневе голубые, юные глаза. Потом девушка смеялась замечанию в адрес её матери, слетевшему с моих губ. Прохожие спускались со ступеней и нащупывали тропы, струившиеся в долинах, словно вены, пробирающиеся сквозь тело. Город снова показался мне таким, каким его можно любить, не вдаваясь в долгие объяснения; таким, каким он представился мне, когда я впервые, мальчиком, увидел его — несказанно огромным и богатым. Где-то сидела девушка, ожидавшая от меня издевательств в свой адрес, однако я повёл себя таким образом, что ей пришлось изменить мнение о моём характере в лучшую сторону. Теперь она знает, что я «душка», и ей придётся обо мне вспоминать, потому что всё это время ей приходилось говорить себе, что она во мне разочаровалась, и всё это время станет для неё временем улучшения, страдания, со всеми стадиями совершенствования. Как всепрощающе улыбалась мне вчера жизнь, хотя я этого и не просил, и поскольку я занял наилучшую позицию, чтобы как следует не замечать эту прекрасную улыбку, женщины, выглядевшие вообще-то весёлыми, становились серьёзными при виде меня. Может быть, чьи - то чувства обижает выставление напоказ искусства жить, в котором есть что-то канатоходческое. Очевидно, я пока ещё не достиг вершин умения нравиться.

Ежедневно я открываю для себя новые мудрости, однако я решил, уже из одного инстинкта к равновесию, не очень ими заниматься. Холмы и леса и оживлённые людьми города желают, чтобы я был в первую очередь весел. Ради веселья я не хочу ничего принимать слишком близко к сердцу.

ПРАЗДНИК СТРЕЛКОВ 1927 («Es war einmal»)

Слушания совпали с разгаром торжества. Хотя пресса удовлетворительно выполняла свою обязанность ежедневно докладывать обо всех обстоятельствах в продвижении процесса, общественность, как представлялось мне, окружённая волнами праздника стрелков, принимала весьма неполное участие в серьёзном деле, свершавшемся за барьерами суда. Самому ходу развития событий в зале суда были присущи затяжные черты. По причине крайней усталости то и дело происходили сцены возбуждения, когда, например, один из свидетелей впал в нервозность. Служанка и женатый господин обвинялись в совершении насилия над жизнью хозяйки дома. По всеобщему впечатлению участников процесса, показания служанки достигали замечательной степени разумности, а обвиняемый, со своей стороны, пытался снискать благосклонность непреложным спокойствием. В то же самое время на праздничной площадке были произведены многочисленные выстрелы; юные и немолодые стрелки состязались, верно, за обладание лавровым венком. В павильоне, украшенном вымпелами всех областей или кантонов, стреляли пробки, бурлили вина в тонко ошлифованных бокалах, распевались песни и, подобно до отказа нагруженным баржам, речи спускались на воду из образующих пристань, или стапель, ртов ораторов — в море, именуемое всеобщим напряжённым вниманием. А в заседание как будто пробралась между тем некоторая монотонность. В любом случае, флаги, полотнища свисали из чердачных окон, улыбаясь во всю длину и крутя хвостиками над улицами, пересекаемыми фигурами самого разного обличья. Я однажды видел картину Мане, «Rue de Berne». Как вот такое забирается в голову!

Служанкин процесс продолжается, так же как и праздник стрелков. На завтра намечено закрытие обоих мероприятий. Каким будет исход для «бедного подсудимого»? И почему он, собственно, бедный? Потому ли, что на его плечи легло бремя? Вчера, между прочим, государственная коллегия обвинителей выставила его в свете виновности. Защитники уже тоже выступили — и притом, по всей видимости, не очень интересно. Как известно, талант играет важную роль в судебной практике. Служанка, как прочёл я в газетной заметке, разразилась рыданьями. Пошло ли ей это на пользу или же ей следовало воздержаться — этого, по моему мнению, пока нельзя решить однозначно. Сознаюсь, что несколько дней назад я верил в помилование, но эта вера, если можно так выразиться, улетучилась. Сегодня мне кажется, что она заслуживает понести наказание, потому что время от времени давала повод для зевоты. Она вызывала всяческое неудовольствие. Одно из моих беспокойств состоит в том, что её слишком уж вслух превозносил один из свидетелей. Упрёки кажутся мне более, нежели похвалы, уместными для личностей, украшающих своим присутствием скамью подсудимых, потому что это лежит в самой основе времени, в основе нашего духа — то, что упрёк превращается в похвалу, а похвала — в упрёк. Я и сам, как многие другие, жду не дождусь исхода процесса. Из разбирательства следует, что член мужской части общества стоял между двумя членами женского, и это обстоятельство заставляло страдать всех троих. Конечно, присяжные не занимаются рассмотрением вопросов настолько общего гуманного свойства. Стрелковые вымпелы всё ещё веют над фасадами домов. Всю неделю у нас стояла неизменно прекрасная, весёлая, блестящая, схожая с примадонной, сверкающая синевой погода. Меня забавляет, что я упомянул известную картину. Не исключено, что я приму приглашение посетить даму в Париже. Она писательница и сочиняет неизменно в летописательном духе, и ещё, как она упомянула, обладает очаровательным жильём.

Добавлю, что описанный мною процесс проходит в провинциальном городке, известном как центр производства эмментальского и швейцарского сыров. Из этого городка Жан Пауль однажды получил сырную голову от восхищённого его творениями изготовителя, и, надо полагать, остался доволен.

Сегодня — ведь вкусы со временем меняются — сыроизготовителя-поклонника Жана Пауля будет, наверное, уже не найти.

КАК Я ПРОВЁЛ ВОСКРЕСЕНЬЕ 1926/27 («Es war einmal»)

После того, как я освежился тарелкою супа и испросил у своей неизменно весёлой хозяйки разрешения прогуляться или побродить, первым делом я отправился к возлюбленной, поцеловал её изо всех сердечных сил, и после этого ощутил себя в состоянии или желании совершить решительный шаг в уже заждавшийся ландшафт. Систематическая бодрая трусца на некоторое время повергла меня в фантазию, что я — выхоленный, отлично дрессированный конь. Ветру, который чуть не сдул парадную шляпу с моей воскресной головы, я сказал: «Будь паинькой», и словно послушный моему напоминанию, с этого момента он вёл себя тихо. Незаметность очень пристойно изящна, подумал я на счёт призванного к порядку ветра, который теперь словно бы замкнулся в себе. Преодолев примерно два километра, я миновал красиво расположённый дом некоего отщепенца, собственной персоной глядевшего в окно. Мне казалось, у меня выросли крылья, так быстро я устремился долой. В зеркально гладком водоёме весьма скромной протяжённости я заметил отражение равнодушно взирающей пред собой статуи. «Ты ничего не ощущаешь, а я именно потому, ради этакой спорности, испытываю к тебе избыток чувства», — сказал я ей, казавшейся мне поверхностно, но, в тоже самое время, глубоко и внимательно меня изучавшей.