Гай Эндор - Любовь и Ненависть

• Название: Любовь и Ненависть
• Автор: Гай Эндор
• Издательство: Армада
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0747-5

«Вольтер! Вольтер! Как славно звенело это имя весь XVIII век!» Его превозносили до небес, знакомством с ним гордились самые знатные и богатые особы, его мечтали привлечь ко двору Людовик XV, Екатерина Великая, Фридрих II…

Вольтер — гениальный философ и писатель, «вождь общественного мнения» и «ниспровергатель авторитетов». Его любили и ненавидели, им восторгались, ему завидовали. Он дважды был заточен в Бастилию, покидал родину, гонимый преследованиями.

О великом французе и его окружении, о времени, в котором жил и творил сей неистовый гений, и в первую очередь о его роли в жизни другой ярчайшей звезды того времени — Жан-Жака Руссо рассказывает писатель Гай Эндор в своем романе.

На русском языке издается впервые.

Примечание. В русском издании книги, с которого сделан FB2-документ, переводчик и комментатор сделали много ошибок. Так, например, перепутаны композиторы Пиччини и Пуччини, живший на сто лет позже событий книги, вместо Шуазель пишется Шуазей, роман Руссо «Эмиль» называется «Эмилией», имя автора книги «офранцужено» и пишется Ги Эндор вместо Гай Эндор и т. д. Эти глупости по возможности я исправил.

Кроме того сам автор, несмотря на его яркий талант, часто приводит, мягко говоря, сомнительные факты из биографий Вольтера и Руссо и тенденциозно их подает. Нельзя забывать, что книга написана евреем, притом американским евреем.

Amfortas

---

Вольтер заодно хотел немного попортить нервы и аббату. Убить двух зайцев одним выстрелом. И все из-за того, что аббат после продолжительного пребывания в доме Вольтера таким образом выразил ему свою благодарность:

— Те три месяца, которые я прожил под вашей крышей, были самым замечательным временем в моей жизни. Посему я намерен каждый год возвращаться сюда.

Напуганный такой перспективой, Вольтер резко отвечал:

— Вы слишком мне льстите, аббат. Между прочим, известно ли вам различие между вашей персоной и Дон Кихотом?

— Нет, — растерянно ответил аббат. — Не знаю.

— Тогда позвольте мне вам его объяснить без особых обиняков. Дон Кихот, если вам угодно будет припомнить, имел привычку путать гостиницы с замками. А вы берете в привычку путать мой замок с гостиницей.

Аббату пришлось проглотить слова Вольтера. Но это не означало, что он стерпит новую вольность великого француза. Автором памфлета он быть не желал. Аббат так яростно протестовал, что Вольтер был вынужден назвать другое, менее известное имя — Шарль Борд[235].

Вольтер тут же написал ему: «Значит, это Вы? Вы написали такое остроумное «Письмо доктору Всезнайке»? Ну а я-то было подумал на аббата Койте. Конечно, какой же я глупец, сразу не понял, что Вы были в Англии в то время, как там объявилась эта сука Диогена, что Вы не так легко забудете Ваш с ним спор по поводу его «Рассуждения об искусствах и науках»…»

Разве могли у Руссо быть сомнения по поводу того, кто на самом деле написал это «Письмо»? Не стала ли ссылка подлинного автора на доктора Всезнайку проявлением иезуитского искусства казуистики? Он прибегнул к утонченному педантизму, чтобы освободить совесть от чувства вины.

Словно Вольтер хотел кое-что напомнить Руссо:

— Я не забыл ваших подлых трюков, связанных с оправданиями по поводу детей, но я больше не стану говорить об этом, по крайней мере сейчас. Но не забывайте, что все это висит на вас таким грузом, висит, как дамоклов меч на ниточке.

— Какая жестокость, какое злодейство! — завопил Руссо. — Тончайший расчет! Он рассчитывал обрушить на голову одного человека ненависть всей нации!

Нельзя, однако, показывать, что он напуган.

— Вольтер никогда не достигал желаемого результата, — повторял Руссо, — потому что на самом деле очень слаб. Он тем самым только усилит свою дурную репутацию в этой стране, только лишний раз всем продемонстрирует, что мысль обо мне не дает ему покоя.

Если мысль о Руссо продолжала умеренно мучить Вольтера, то при воспоминании о Вольтере Руссо испытывал невыносимые страдания. Руссо постоянно находился в адском напряжении. Ему все время приходилось угадывать, откуда и куда этот страшный человек нанесет свой следующий удар. К тому же Вольтер жил, наслаждаясь полной свободой, а он, Руссо, находился в бегах.

Несмотря на неустойчивое положение Руссо, несмотря на отвратительные нападки на него со стороны Вольтера,

Хьюм продолжал поддерживать самые добрые отношения с философским кружком в Париже! Только подумать! Он не видел никаких причин для прекращения переписки с самыми близкими друзьями Вольтера. С его друзьями по кампании «Уничтожить монстра!»: Дидро, Гольбахом, д'Аламбером и другими.

Какое странное дело! Хьюм, этот спаситель Руссо, поддерживает тесную связь с его заклятыми врагами. Жан-Жак вспомнил, как однажды ночью ему показалось, будто Хьюм разговаривает во сне. Он зловещим, сдавленным голосом бормотал: «Я схватил Жан-Жака Руссо! Я схватил его!» Было ли такое на самом деле или ему это лишь померещилось? Однако эта пугающая сцена постоянно стояла у него перед глазами, а в ушах звенели грозные слова. Руссо начал сомневаться, правильно ли сделал, выбрав Англию, а не Германию. Может, он опять угодил в сети, расставленные господином де Вольтером?

А если взять всю эту суету с пенсией Георга III[236]? Для чего Хьюм так старается, так навязывает ее Руссо? Разве ему не объясняли, что Жан-Жак не любит королевских даров? Что он уже давно взял за правило не принимать их? Разве он не отказался от пенсии Людовика XV? Разве принял предложение о финансовой поддержке от Фридриха Великого?

Но Хьюм так энергично настаивал на своем, что теперь Руссо стоял пред опасным выбором: либо принять эту пенсию, либо отказаться и тем самым нанести оскорбление королю. Чувствуя полную безысходность, Руссо попросил сохранить все в тайне. Но данного слова власти не сдержали! Вскоре весь мир узнал об этом. В результате Руссо отказался от пенсии, а это лишний раз подтвердило утверждения его врагов о том, что он — грубая, невоспитанная и неблагодарная деревенщина. Короче, медведь. (Позже Хьюм заметит: «Мне кажется, Руссо намеренно выпрашивает различные вспомоществования. Они нужны ему для того, чтобы их отвергать. От этого Руссо получает удовольствие и усиливает свою славу».)

Хьюм познакомил Руссо с придворным живописцем Рамсейем, который написал маслом его портрет.

Увидав себя на холсте, Жан-Жак пришел в ужас: на него глядел жестокий человек с презрительным, грубым выражением лица. И это он, самый добрый человек в мире, он, с таким нежным сердцем! Портрет вскоре размножили и распространили в сотнях экземпляров.

Благодаря усилиям Хьюма Руссо принял предложение мистера Давенпорта и переехал в его сельское поместье в Уотгоне, расположенное в безлюдной северной части Англии.

(Хьюм это отрицал. Он говорил, что, напротив, отговаривал Руссо, ведь при его темпераменте не следует так изолировать себя. Но Руссо оказался ужасным упрямцем.)

Руссо начал раздражать пристальный взгляд Хьюма. Ему не понравились эти выпуклые, тусклые серовато-зеленоватые глаза, которые все время буравили его. Руссо говорил: «Насколько должен быть несчастным человек, получивший от природы такие глаза». Он явно имел этим в виду, что злобная натура Хьюма виновата в том, что его нормальные глаза стали такими ужасными.

«Я не мог отогнать от себя этот пристальный взгляд, — жаловался Руссо в своем письме к мадам де Шенонсо. — Сколько раз я пытался, но все напрасно. Кто же в силах выдержать такой ужасный взгляд. Ни один человек! Он переворачивал всю мою душу!

Но я не соглашался с собой. «Как я смею так судить человека?» — думал я. Моя совесть так сильно терзала меня, что я не выдержал и однажды вечером, расплакавшись, бросился к нему на шею со словами: «Нет, нет! Дэвид Хьюм не может быть предателем. Такое невозможно! Он должен быть самым лучшим человеком в мире, иначе станет самым коварным!» Но что сделал Хьюм? Пожалел ли он меня? Пригласил ли излить свою душу, доверить ему свою сердечную боль? Нет. Он ограничился холодным похлопыванием по спине и одними и теми же словами: «Ничего, ничего, мой дорогой сэр. Ничего, ничего!» Никогда еще искренность души человеческой не находила такого ледяного приема».

Даже потом, когда Руссо жил в просторном доме в Уотгоне и лихорадочно работал над своей «Исповедью», он и там чувствовал порчу, нагоняемую на него Хьюмом, хотя тот был далеко от него, в Лондоне. Теперь козни строили его дерзкие слуги. Они вскрывали почту Руссо. Подглядывали за ним в замочную скважину. Бросали золу в его суп. И использовали любую возможность, чтобы посильнее ему досадить. Может, они хотели его отравить? Достаточно было бросить в его тарелку вместо петрушки болиголов. Или сдобрить его омлет ядовитыми грибами.

Само собой. А чего еще ожидать? Разве он не писал в своей «Исповеди» о тех грязных махинациях, к которым прибегали философы в своей борьбе против него? Разве не существовали заговоры Гриммов, д'Эпинэ, Дидро, д'Аламберов? И прежде всего — заговора Вольтера? Правда, Руссо признавался в своих собственных преступлениях, в своих постыдных поступках. Но он не боялся открыто говорить об этом. Он всегда был готов повиниться в дурном, так как всегда стремился только к хорошему.

Разве все эти «друзья» с холодным рассудком не хотели сделать все, чтобы его «Исповедь» никогда не увидела свет?

Может, они даже пытались помешать ему написать эту книгу? Видно, так они боялись, что он расскажет миру всю правду.

Короче говоря, они замыслили убийство. Разве люди, которые отрицают Иисуса Христа, с такой, как у них, омертвевшей душой, спасуют перед подобным преступлением? Тем более что они смогут обстряпать все без свидетелей? Кто же поверит там, в Париже, что Руссо умер не от болезни?

Так, шаг за шагом, размышляя обо всем, собирая воедино клочки свидетельств, Руссо ясно увидел схему заговора. Ему все стало ясно. Вольтер держал в руках все нити заговора. Д'Аламбер при этом играл роль посредника, выражая, с одной стороны, свою симпатию к Руссо, а с другой — привлекая все новых участников. Хьюм согласился играть роль «доброго Дэвида», чтобы своими поступками соблазнить Жан-Жака и добиться его возвращения в Лондон. И прости-прощай этот уединенный уголок в Дербишире!