Йозеф Шкворецкий - Необъяснимая история

• Название: Необъяснимая история
• Автор: Йозеф Шкворецкий
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, Харвест
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-035461-4, 5-9713-3843-9, 5-9762-0153-9, 978-985-13-9483-4

Головокружительная литературная мистификация…

Неприлично правдоподобная история таинственной латинской рукописи I в. н. э., обнаруженной в гробнице индейцев майя, снабженная комментариями и дополнениями…

Завораживающая игра с творческим наследием Овидия, Жюля Верна, Эдгара По и Говарда Лавкрафта!

Книга, которую поначалу восприняли всерьез многие знаменитые литературные критики!..

---

Кар оправдал всеобщие ожидания, сделав озадаченное лицо, и Квинт, стараясь защитить аллюзию, рассердился, хотя проявилось это лишь в проступившей у него на лице легкой краске. И все же я знал, что он сказал бы, не будь Кар двадцатью годами его старше и чиновником верховного суда.[48]

Симерия запела, поэтому мы прервали дискуссию и стали слушать привлекательную девушку с приятным, чуть хрипловатым голосом. В выборе любовниц у Брута всегда был превосходный вкус и, по всей вероятности — несмотря на его гигантский живот, — еще и другие таланты. Песня, которую под ласкающий аккомпанемент арфы пела Симерия, так же, наверное, не тронула бы сердце императора. В лучшем случае он бы заявил, что она ему не нравится. Впрочем, Симерия не осмелилась бы исполнить ее в присутствии августейших особ. Но здесь веселая безнравственность никого не оскорбляла. Мы все были искренними почитателями императора, отчасти потому, что (во всяком случае, в юности) он действительно вел себя в соответствии с мифологией, — разумеется, осмотрительно. Но опять же, даже Зевс предпочитал молчать о своих похождениях.

Когда песня закончилась, Брут спросил:

— А ты, Симерия? Ты книгу читала?

— Нет, Брут, — ответила девушка. — Хочешь, чтобы я прочла эти стихи? Может, мне положить их на музыку?

Брут рассмеялся:

— Неплохая мысль. Это принесет тебе большой успех повсюду. В одном фригидарии[49] в Байях кто-то написал на стене одну-единственную строку из «Искусства любви», быть может, ту самую, что разгневала Августа. Учитывая размах его завоеваний, с ним, наверное, тоже произошло нечто подобное. Быть может, даже не раз.

— Что это за строка? — спросил Кар.

— Тертулия, Нимфидия, Кения, Терентилла, Руфилла, Юния, — не обращая на него внимания, стал загибать пальцы Брут, — Сальвия Титизения — и это немногие имена, которые сразу приходят в голову. Император — настоящий жеребец. Но такое даже с жеребцом может случиться.

— О какой строке ты говоришь? — не унимался Кар.

— Лучше ты ему скажи, Куртий. Если я не ошибаюсь, он посвятил это стихотворение тебе.

— Не это, — отозвался Куртий, — но я знаю, о каком ты говоришь. — Он вполголоса прочел Кару строки, и мне вспомнился полдень в (термах) [около 10 стр. ] Она порицает не только лицемерие императора, но и его вкус как литературного критика, — сказал Брут. — Надо же написать такое про основателя величайшей в Риме библиотеки! Я цитирую: «Август, взгляни на счета за игры, и ты убедишься, как недешево их вольности встали тебе. Был ты зрителем сам и устраивал зрелища часто, [1 стр. ] смотрел на театральный разврат. [1 стр. ] стоит ли кары большой избранный мною предмет».[50] — Брут отложил свиток, и пока мы читали дальше, сказал: — И дать такой совет высочайшему судье в империи? Не знаю (как)

6

встал и направился ко мне с распростертыми руками, словно для того, чтобы заключить меня в объятия. Но потом только с жаром пожал мне руку и, раздвинув в улыбке мясистые губы, сверкнул новыми зубами из слоновой кости.[51]

— Доброго тебе дня, Квест, доброго тебе дня! Ты пришел в самый подходящий момент!

Нам подали вино и блюдо креветок.

— Прокулея отправилась повидать Сальвию Титизению,[52] — продолжал Цецина, — а когда вернется, у нас будет для нее сюрприз!

Я недоумевал, о чем он говорит, но промолчал. Возможно, он имел в виду мое присутствие в доме, но это едва ли удивит мать. Я оглядел атриум, который он недавно украсил великолепными алебастровыми колоннами. Алтари с масками его предков[53] выглядели новыми и, вероятно, таковыми и являлись, потому что те, которые стояли у него до свадьбы, были не из черного дерева. Мой взгляд скользнул к череде бюстов и статуй, сплошь величественных, сплошь из греческого мрамора: Платон, Сократ, Диана, Леда с Лебедем, Аполлон, Геркулес. А перед таблинумом[54] на небольшом помосте справа от занавеса стояло великолепное скульптурное изображение хозяина дома, то самое, которое я видел в процессе создания. Расимах победил: бородавка размером с небольшую вишню красовалась на своем месте на правой щеке Цецины.

Я снова повернулся к живому оригиналу.

— Не хочешь узнать, какой сюрприз? — нетерпеливо спросил Цецина.

Бородавки на прежнем месте я не увидел — вероятно, над ней потрудился Антоний Музон.[55] Лекарь был жадным, и дохода, который он получал, врачуя болезни императора, ему было мало. Сделал это Цецина, чтобы понравиться матери? Или она сама его попросила?

— Ладно, не спрашивай. Так даже лучше, ведь тогда это будет сюрприз и для тебя тоже!

Он захмыкал так, что закачался второй подбородок, но мне показалось, он немного похудел. Рука матери? Маловероятно. У него было несколько рабынь, которые, судя по виду, не слишком утруждали себя заботами в этом поставленном на широкую ногу доме. Но Цецина был влюблен в мою мать, любил ее последние двадцать пять лет, утоляя безответную страсть на пирах и раздаваясь вширь.

— Хорошо, но я пришел спросить тебя кое о чем другом. Ты говорил, что мать ходила к императору, интересно…

— Интересно — что? — быстро прервал меня Цецина. Ему, казалось, было не по себе. Его лицо залилось краской.

— Интересно, зачем, — сказал я. — В конце концов, она не близкая родственница Овидию, а что до меня, то в детстве я звал его «дядей», хотя родство у нас весьма отдаленное, если он мне вообще дядя. Он приезжал к нам, когда я был совсем маленьким, но, женившись на Аницее,[56] перестал. Время от времени он привозил подарки мне и иногда матери тоже. Однажды, вернувшись с Ильвы, он…

— Ты говоришь вот про эту? — Цецина указал на статую Венеры из черного дерева, которая стояла между мраморной Ледой с Лебедем и Минервой в обличье африканской девушки, к тому же пигмейки.

Венера казалась совсем чужой среди этих мраморных шедевров.

Цецина, наверное, прочел это по моему лицу.

— Она тут плохо смотрится. — Он вздохнул. — Но Прокулея настояла… — Внезапно он умолк.

Некоторое время спустя я сказал:

— Ну… Об этом я и пришел тебя спросить. Почему? Он даже записки ей с Понта не прислал.

Теперь он совсем расстроился и снова взялся за ритмическую гимнастику переплетенными пальцами, как это было в те дни, когда он смотрел на Прокулею телячьими глазами, а она позволяла ему любоваться своим классическим профилем. Я невольно хихикнул.

— Что тут смешного? — спросил он, покраснев.

Я с улыбкой указал на его шевелящиеся пальцы, Цецина тут же перестал. Мы посидели молча. Через компливиум[57] в атриум залетела бабочка.

— Скажи же! Что ты думаешь? Почему?

— Я… — Цецина снова осекся и посмотрел на меня долгим серьезным взглядом маленьких глаз. Тут я услышал необычный в этот час звук: перестук колес за стеной,[58] который остановился перед домом. Цецина сделал глубокий вдох, будто намеревался посвятить меня в великую тайну. — Понимаешь, Квест…

В этот момент в атриум вошел раб Аленус и объявил, что [2 кол] за бюстом. Как и ваяя Цецину, скульптор в точности воссоздал оригинал, но Прокулея была неподвластна времени. И в сорок пять она оставалась такой, какой я ее помнил ребенком, в покачивающихся носилках, когда скорее ощущал, чем видел ее красоту, и когда Рим — весь Рим, какой я знал в том юном возрасте — казался мне столь же восхитительным, как и она. Теперь глазами взрослого мужчины я глядел на бюст работы Расимаха, и она действительно была похожа на Афродиту.

Но зачем она ходила к Августу?

Рабы внесли завернутый в холстину бюст в атриум, и здесь Расимах, схватив холст за уголок, театрально сорвал его. С этого момента Цецина уже не мог внятно вымолвить ни слова. Быть может, Юпитер судил его жене умереть менее чем через полгода после моего отца? Теперь он стоял, любуясь творением Расимаха.

Наконец, справившись с собой, он начал отдавать распоряжения. Рабы оттащили бюст к таблинуму и поставили перед занавесом и чуть слева. Теперь по одну его сторону стоял увековеченный в мраморе Цецина с подбородками, бородавкой и обвислыми щеками, по другую — Прокулея с огромными глазами и патрицианским носом. Пока я переводил взгляд с одного на другую, мне пришла в голову строка собрата Овидия по призванию: «Sic visum Veneri…»[59]

Льющиеся в компливиум солнечные лучи освещали мраморный лик Прокулеи, и мгновение спустя в двери вошла она сама, моя мать во плоти. Цецина поспешил ей навстречу, снова запинаясь и путаясь в словах. Она вышла за него ради меня? Чтобы он меня усыновил? Она ведь могла

7

Весталис[60] читал, пока я мелкими глотками пил фалернское и молча наблюдал за ним.

— Знаешь, какова ширина Дуная в том месте? — спросил он, скривившись. — Потребовалось бы по меньшей мере море крови!

В ответ на это остроумное замечание Агрикола хрипло хмыкнул. Весталис вернул мне свиток и попробовал вино, которое было совсем недурным.