Юрий Могутин - Сокровища Аба-Туры

• Название: Сокровища Аба-Туры
• Автор: Юрий Могутин
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Повесть воспроизводит события XVI–XVII веков. Основанная на историческом материале, она рассказывает о русских первопроходцах земли Кузнецкой, об основании первых поселений на территории современного Кузбасса. Это первая в художественной литературе попытка воссоздать историю Кузбасса и образы его первопроходцев.

---

Строптивого сарачерского паштыка Кызгу на аркане приволокли к Ивану Пущину.

Население было приведено к шерти[8]. Крепко помня о вероломстве кыргызов и кузнецких татар, казаки не щадили ни тех, ни других. А чтоб князцы вороватые не учинили какого дурна, взяли в том походе казаки аманатов от каждого сеока и немешкотно вернулись в острожек. И хорошо сделали.

Осада

Января в пятнадцатый день все ясатчики были в сборе. Не успели Пущин с Константиновым соболей пересчитать, как на вышке грохнул выстрел. Влетел татарин на чалом жеребце — с жеребца пена хлопьями. Заговорил, торопясь и комкая слова. Васька Новокрещен перетолмачил: Базаяк прислал сего татарина со всполошной вестью — идет-де на казаков сила несметная, тыщ пять колмаков да кыргызцев. А ведет сих юртовщиков князец Ишейко с товарищами.

Перемолвившись накоротке, казаки подперли ворота лесиной. Татарина же безопасности ради с аманатами в сарае заперли.

Гостей ждали недолго. Едва солнце опустилось за отроги Алатау, стук тысяч копыт возвестил о приближении орды. На подходе к острожку всадники остановились, обступили его плотным кольцом.

У тщедушного Омельки Кудреватых мушкет заплясал в руках.

— Экая сутемень! — затосковал лучший стрелок Федор Дека. — Конец ствола не видно. Выбрали же ночку, вражины!

Словно в ответ на его слова на небосклон лениво выползла крутобокая луна. Вокруг нее, будто шляпки медных гвоздей, замерцали звезды.

Юртовщики стояли молча.

Луна все выше поднималась над отрогами. Стало видно отдельных всадников. Осажденные, засевшие за бревнами тына, судорожно сжимали пищали.

Внезапно первая цепь юртовщиков дрогнула, завизжала и вся лавина двинулась на острожек. Боевые кыргызские лошади нетерпеливо рвались в галоп, но всадники сдерживали лошадей. Не доходя саженей двести, лавина закрутилась на месте и откатилась назад. В бревнах тына осталась торчать дюжина стрел.

— Хотят изведать дальность боя наших самопалов! — крикнул Федор Дека.

— Изведают! — отозвался сотник. — Пущай подойдут ближе. Почнем бить наверняка.

И, когда кыргызы осмелели и самые храбрые из них приблизились саженей на сто, брызнул залп, сполохи ударили с казацкой стороны. Остановилась лавина, дрогнула, смешалась и в беспорядке отступила на безопасное расстояние. На снегу остались корчиться три кыргыза и одна лошадь. Лошадь все пыталась встать, но передние ноги у нее были перебиты, и она вскакивала и падала.

Казаки возликовали: «Куды им супротив нашего бою! Заряды — двенадцать резов на гривенку»[9]. Пули тогда не лили, а рубили).

— Тоже, лыцари! — презрительно сплюнул Федор Дека. — Ндрав соколиный, походка воронья. Своей руды[10] пужаются, на чужую не нарадуются. Все больше визгом берут. Сберутся в кучу и ну визжать. Авось, кто спужается.

— Погодьте ликовать! — осадил казаков Пущин. — Они еще покажут свое.

Кочевники тем временем спешились. Вкруг острожка запылали костры. Их было много, а людей вкруг костров было видимо-невидимо. До утра горели костры, до утра не спали казаки. А утром Ишей вновь повел орду на приступ. И дальнобойными казыргановыми стрелами были в тот день убиты пеший казак Гаврило Бедарь и верхоконный Федор Борисков. А когда лезли кыргызы под самые стены острожка, услыхали то аманаты, запертые в сарае, и стали рваться наружу да двери вышибать. Тут в сарай заскочил Дека и пришиб шестопером самого беспокойного. Остальные тише стали.

Князь Ишей понял, что без жертв ему казаков не взять. Каждый приступ к острожку уносил жизни двух-трех кыргызов. Огненные духи забирали у Ишея лучших нукеров. Поющие же стрелы кыргызов редко достигали цели.

Томские татары бились заодно с казаками. Зелейных припасов у осажденных становилось все меньше, и томские татары подбирали кыргызские стрелы и стреляли ими в нападавших. Одной такой стрелой убили они дерзкого князца Кара-Килиша, лучшего Ишеева таныша — приятеля.

Узнав о смерти Черной Тетивы[11], Ишей решил вырезать урусов до единого.

Подобно лавине его летучая конница волна за волной накатывалась на острожек, чтобы тут же беспорядочно отступить, оставляя убитых и корчившихся в конвульсиях единоверцев. Его нукеры, прославленные его стрелки, посылавшие из своих скорострельных луков шестьдесят стрел в минуту, оказались беспомощными перед простым мужеством русинов.

Тогда Ишей пошел на хитрость: велел обмотать стрелы просмоленным мхом, поджигать их и стрелять в бревна тына. Но поджечь острожек не удалось. Казаки вовремя тушили загоравшиеся бревна.

И решил князь Ишей перейти к долгой осаде острожка. Замысел князя был прост и рассчитан наверняка: не взяли урусов стрельбой, так доконает их голод. Ишей позаботится, чтобы к осажденным не попало и ячменного зернышка.

Порешив так, князь снова обрел уверенность в себе и воинственное расположение духа. В самом деле, у него была тьма преимуществ перед загнанными в мышеловку, голодными казаками. У Ишея были и свежие лошади, и оружие, и еда. Задабривая князя, паштыки посылали ему все, даже людей.

Шла четвертая неделя осады. Перед юртой Ишея барана жарили. Янтарные капли жира скатывались в костер. В воздухе стоял жирный запах жареного мяса. А казаки в это время доедали последние сухари. Кончились сухари, и тогда съели единственную в острожке собаку. Бажен Константинов приказал сдирать с бревен кору, растирать ее и печь из муки той горькой «хлеб».

К концу седьмой недели в сарае помер аманат. Его даже не стали закапывать. У всех в голове было одно: такая же участь ждет и их, и каждый что-нибудь жевал — кто кусочек смолы, кто кору с дерева. От того в животах нещадно урчало да сильней есть хотелось.

Встала над казаками голодная, сухая смерть, пересчитывала последние дни их жизни. Некоторых уже на спину положила: глядите последний раз провалившимися глазами в холодное чужое небо…

* * *

…Однажды ночью нежданное счастье свалилось на казаков: неунывающий Федор Дека утащил из-под самого носа кыргызов стегно мяса — отрубил у убитой лошади ногу с мякотью.

Спохватились кыргызы, пустились вдогонку. Ослабевший от голода Федор, с трудом перебирая ногами, тащил драгоценную ношу к острожку. Ноги плохо слушались его. Уже возле самой головы его свистели стрелы. Один из кыргызов пригнулся к холке лошади и метнул в казака волосяной аркан.

— Братцы, братцы, бра!.. — захлебнулся Дека. Петля захлестнулась вкруг горла. Казак упал на колени, хрипя, но не выпуская из рук лошажью ногу. И быть бы служилому на том свете, но тут из-за тына сухо треснул одинокий выстрел, и упал кыргыз с развороченной грудью, страшный крик его распорол сумрак. Прежде чем погас этот вскрик в пространстве, тишина огласилась визгом настигавших Деку кыргызов. Так и вбежал Федор с петлей на шее и лошажьей ногой в руках. А на пятках у Федора, разгоряченные погоней, влетели в открытые ворота двое кыргызов.

— Затворяй ворота! — хрипло выдохнул сотник. Казаки гурьбой налегли на тяжелый щит. Плененные, заметались кыргызы по острожку. Почерневшие и осунувшиеся, пропахшие, порохом, казаки молчаливой стеной шли на зарвавшихся степняков. Те затравленно крутились на своих лошадях, бросаясь из угла в угол.

— Бей убивцев! — истошно закричал Дека и, как был с веревкой на шее, косолапо, по-медвежьи, двинул на кыргызов. Толпа казаков загудела, как улей. Кыргызов сдернули с коней и бросили под ноги. Били долго и бестолково, с торопливым наслаждением, вымещая горечь поражений и голодные недели. Ругались по-черному на всех известных им языках. Били, вымещая на степняках ненависть к кыргызским и русским кровососам.

А когда на снегу остались кровавые лохмотья, разошлись, потупясь, — всяк к своей бойнице. И было на душе у каждого премерзко.

Пищали против стрел

Два месяца держались казаки в осажденном острожке. Уже давно были съедены обе лошади убиенных кыргызов. Стали варить ременную, пахнущую лошадиным потом, упряжь, резать на кусочки, как лапшу, и есть.

Воспаленным глазам казаков кыргызская конница казалась лесом, колеблемым ветром. Многие служилые едва держались на ногах, был истощен и Федор Дека. Веки его смежались. Однако стоило кыргызам приблизиться, как Деку будто подменяли. Откуда только силы брались! Пригибаясь за тыном, метался он среди казаков, вместе с Пущиным командовал стрельбой, зорко следя за маневрами и хитростями кочевников, и сам успевал стрелять.

Как ни в ком другом, жила в Деке дерзкая отвага. Глядя на Федора, слабые становились сильными, истощенные находили в себе силы подняться и взяться за оружие.

Однажды Иван Пущин с ужасом обнаружил, что у них кончаются зелье и заряды.

— Огненные орешки на исходе. Чем супостатов потчевать будем? — всполошились Пущин с Константиновым. — Беда, ежли об том прознают поганые!